Марат был сыном юной мамы.
Ира Шумакова родила сына рано, ей тогда едва стукнуло семнадцать.
Вместо техникума, где ее подружки вовсю осваиваивали профессию товароведа, и куда так хотела попасть сама Ира, она заимела дитя на руках. И мужа, отца этого внезапного ребенка.
В то лето, которое стало переломным в жизни Иры, к ним в поселок приехали шабашники. Эти шабашники были родом из Молдовы - чернявые, нездешние и с необычными для русского уха именами.
Днями напролет они строили спортзал для поселковой школы. Спортзал получался огромным. Казалось, что главная здесь и не школа вовсе, а вот это высоченное строение без окон и дверей для занятий физической культурой.
Юные селяне ходили мимо стройки и дружно облизывались на спортзал: в таком зале каждому хотелось срочно заниматься физрой, то есть скакать через коня, ходить гусиным шагом, кувыркаться на матах.
Девчонки-старшеклассницы тоже прохаживались у спортзала. Парами и небольшими группками, нарядные. Они громко хохотали, ярко жестикулировали, говорили неестественными голосами - страстно хотелось привлечь внимание шабашников. А еще хотелось влюбленности и чтоб все-все кругом завидовали.
По вечерам строители снимали невзрачные рабочие портки, а надевали красивые белые брюки. Шли белоштанной гурьбой в сельский дом культуры - на дискотеку.
Девчонок тянуло к этим белым брюкам будто магнитом каким. Родные и давно обрыдшие Петьки и Василии казались пресными и глупыми. То ли дело смуглый Драгош или Тудор. Красиво и очень необычно.
Ире тоже хотелось тогда экзотики и красивой любви. Экзотика с белоштанным Драгошем закончилась логичным “пузом”.
А еще разборками со строгими Ириными родителями и вынужденным замужеством.
Этот Драгош жениться не особо хотел, на родине у него была невеста. А здесь у него была семнадцатилетняя Ира, живот которой уже стремительно наползал на нос.
Марат, конечно, не помнил ни Молдовы, ни отца.
Ира прожила там около года. Осмыслила и ощутила шкурой свое ужасное положение нелюбимой жены.
При ней на русском языке демонстративно не разговаривали новые родственники вообще. Она год прожила почти в полной немоте.
Драгош даже начал ее поколачивать в итоге - молча и сосредоточенно. Однажды Ира, в очередной раз отхватив заморского тумака, попросила у отца денег на обратный билет.
Вернулась в родимое село. Соседи немного поехидничали: “Дочка-то Шумаковых нажилась с мужем, с дитем вон к матери прибежала”. Немного попугали Ирой своих дочек: “Вон оно как, распутничать-то за мамкиной спиной!”.
Мать немного поподжимала губы. Ей было стыдно за Иру и досадно за себя: не уследила. Она хоть и называла Иру “позорищем” и всякими другими нехорошими словами, Марата все же обихаживала, поила парным молоком, пела ему песни.
Отец злился дольше всех. Злился, злился да и умер от какой-то сердечной болезни. Соседи еще немного пошептались: "довели Шумака".
А потом как-то наладилось все, пошло своим размеренным чередом: то огород да покос, то дрова да снег мести.
До девяти лет Марат жил с матерью и бабкой. Жили вполне дружно, слаженным коллективом.
Ровесницы матери сначала учились и влюблялись, потом выходили замуж.
Ира же, так и не получив образования, работала то в ларьках, то кондуктором в автобусах. Она как-то быстро обабилась. Бывшие одноклассницы с ней не общались почти, интересы разные - те только институты заканчивали, а Ира сына в школу уже ведет.
Дружила Ира с тетками, гораздо старше себя. С ними обсуждала их взрослеющих детей, гуляющих мужей, рецепты засолки патиссонов.
К тридцать она выглядела уже хорошо пожившей женщиной: с печальными глазами, глубокими морщинами и оплывшей фигурой. Марат видел фотографии матери в юности: она была красивой и веселой, с ямками на щеках и легкими кудрями.
Но в целом, жили они неплохо. Марат не жаловался, а учился в школе. Он был способным и серьезным, его все хвалили.
Ира моталась по своим работам, она посменно работала сразу в двух магазинах - торговала и мыла там же пол.
Бабка Галя работала в лесхозе. Она была суровой женщиной: строгой и требовательной. Марат приходил из школы и сразу бежал “по хозяйству”.
Готовил варево свиньям, поил корову, поливал огород. Бабка Галя никому не прощала разгильдяйства и неаккуратности, строго спрашивала с дочери и внука.
Огород у Шумаковых был без единой травинки. Образцово-показательное хозяйство. Свиньи никогда не визжали от голода, а корова щеголяла чистыми и гладкими боками. Поросшие травищей гряды, измазанные навозом бока животных бабка Галя называла “позором”, плевалась и отворачивалась. Желала этим нерадивым хозяевам потерять руки от “отсушения”. А зачем они такие руки, если в дом не влезть и скотина страдает?
Вечером бабка Галя, вернувшись с работы, проводила инспекцию. За огрехи в домоводстве она могла и палкой отходить - учила Марата не быть “позором”. Но бабка и себя никогда не жалела - упахивалась до отброшенных ног.
На бабку Марат никогда не обижался. Он знал, что бабка Галя прожила голодное военное детство. А после войны ее, подростка, выгнал из родного дома отчим - не захотел кормить лишний рот. И бабка Галя лет с одинадцати работала, как взрослый мужик, а может, и поболее. Оттого и сурова она, оттого и не церемонится.
Мать же была ласкова. Но абсолютно несчастна. Отчего-то ей было плохо в их тесном мирке.
Потом вдруг мать стала веселее - познакомилась в городе с мужчиной Анатолием. Глаза ее загорелись, ямки на щеках обозначились, кудри заструились, как на тех старых фотографиях.
Марат был рад, что мать такая веселая. Но и немного ревновал, Анатолий ему не нравился.
Сначала этот Анатолий просто приезжал к ним в поселок в гости.
Он был очень плотным мужчиной, лысоватым, с маленькими пухлыми ручками. Ручки были будто женские, нежные и белые. Бабка Галя всегда говорила, что очень стыдно человеку иметь нежные руки. Такие руки только у тунеядцев. Анатолию, видимо, недостаток с руками прощался. Бабка очень уважительно общалась с ним - обращалась всегда по имени и отчеству, не материлась в беседах. Даже на Марата палкой не замахивалась, держала себя в руках.
Мать к приходу дорогого гостя всегда пекла пирог с яблоками.
А еще ходила в баню, там долго намывалась. Так долго, что Марат даже переживал - не поплохело ли матери, не бежать ли спасать ее? Он помнил историю, как мать одного его товарища умерла в бане, угорела. Но мать не угорала, а выходила розовой и ароматной, пахнущей шампунем.
Потом она долго красилась у трюмо, пристально смотрела себе в глаза, улыбалась чему-то, пела. Сушила волосы, мазала духами за мочками ушей.
Мать в такие вечера была необычно красивая и немного чужая.
Однажды пирог с яблоками не получился - пригорел. Марат, встретив Анатолия за калиткой, зачем-то сообщил об этом неудачном кулинарстве - бабка Галя оттаскала его вечером а ухо: “а не балабонь поганым языком”. Марат не понял ничего, но на всякий случай больше с Анатолием ничем не делился.
Анатолий приезжал на вечерней электричке, он сам был городским.
Привозил Марату шоколадки и жвачки. Эти угощения стоили приличных денег, мать так запросто шоколад Марату никогда не покупала - только по праздникам. Он называл Марата не по имени, а “боец”. Марату нравилось такое обращение, ему казалось, что Анатолий видит какой Марат сильный, ловкий и взрослый. Поэтому и “боец”. Но разговаривать им было не о чем. При первом знакомстве Анатолий без особого интереса уточнил у Марата, носит ли тот двойки охапками, и, получив отрицательный ответ от мальчика, более беседовать не рвался.
Мать с Анатолием вечерами всегда сидели на диване, слушали музыку. Анатолий всегда приносил свои пластинки. О чем-то тихо разговаривали.
Бабка Галя в дом сама не ходила и Марата не пускала: "нече тереться тама".
Марат все же заскакивал в дом будто по делу и видел, что мать сияет. Что ей сказочно нравится и Анатолий, и его пластинки, и даже его блестящая лысина. Поклонник обнимал мать своей маленькой стыдной ручкой за талию, а та улыбалась: “ну, Толюняяя…”.
Однажды Толюня приехал на мотоцикле. Мотоцикл был марки “Иж”: громкий, пахнущий бензином, голубой. Анатолий хотел отвезти мать на озеро - купаться. Отчего-то мать не захотела ехать с Толюней вдвоем, просила взять с собой и Марата. Марат тогда подумал, что в общем-то не так и плох этот Анатолий.
Они кое-как тогда уселись на мотоцикл - Марат в серединке, крепко прижатый к спине Анатолия. От рубахи Толюни пахло потом и еще чем-то неприятным, Марат старался не дышать носом. Бабка Галя вышла их провожать за калитку - будто в дальний путь, чуть не платком взмахнула вслед “Ижу”.
На озере они долго купались, мать и Толюня бесились, как дети малые. Потом Анатолий предложил чтобы он нырнул со спины Марата, мать отчего-то обиделась и рассердилась: сломаешь ребенку хребет!
Анатолий тогда надулся, молчал. Больше на мотоцикле он не приезжал.
Потом мать и Толюня поженились.
Мать сразу переехала в город, в дом своего мужа, как и положено любой нормальной жене.
Марат не переехал, его оставили доучиваться в поселке: “чего ребенка посреди учебного года дергать”.
Теперь он видел мать редко, только по воскресеньям, да и то не каждую неделю. Когда приезжала мать, всегда был маленький праздник. Она привозила Марату что-то вкусное: “слоеные языки”, купленные в буфете на вокзале, пирожное “Картошка” или “Корзинка” из городской кулинарии.
Все воскресенье она носилась электровеником: стирала вещи Марата, гладила их, готовила еду, прибирала в доме. Заглядывала в глаза бабки Гали как-то странно, заискивающе. Марату не нравились эти взгляды, было жалко мать. Он помогал, суетился рядом, но поговорить им не удавалось.
Осенью его снова оставили в поселке - бабка Галя не справилась бы в одиночку со своим рогатым и безрогим поголовьем. Всего до первых холодов оставили Марата с бабкой, так пояснила мать, с приходом зимы бабка Галя имела твердое намерение с коровой и бычком расправиться. Надоело, устала бабка Галя.
Мать в тот год приезжала совсем редко, они с мужем Анатолием занялись стройкой. Домик у Толюни был небольшим изначально. Он жил там с матерью и женой, а Марату просто не нашлось места: “Не в сенях же ребенку спать!”. Поэтому решили строиться.
Марат был лишь однажды у Анатолия в гостях. Тогда мать только собиралась жениться с Анатолием, они приехали на знакомство.
Разуваться в доме будущего отчима надо было сразу на крыльце, а чай пить в большой комнате, сидя на диване перед телевизором. Диван был низкий, а стол высокий и далеко.
Мать Анатолия все время предлагала Марату “поесть еще хворосту”. Марат хотел колбасы, которая лежала на блюдце, но был согласен и на хворост.
Это хворост почему-то не хотел чтоб его ели, а хотел крошиться на штаны, грудь и особенно на пол. Мать Анатолия постоянно смотрела на крошки на полу, а потом вдруг принесла тряпку и опустилась на колени. Марат пил чай, а она стояла рядом с тряпкой: “ешь быстрее, хворост вон ешь, а я все подотру тут, насвинячил ты хворостом-то”.
Марат застеснялся чужой женщины с тряпкой нависшей над ним, поперхнулся чаем, закашлялся, вскочил с неудобного дивана, выбежал во двор. Там и остался ждать мать.
Прошла зима, а потом и еще одна. Марата все не забирали - стройка все шла, жить было по-прежнему негде.
Бабка Галя вселяла в душу Марата разброды и шатания. Она, с одной стороны, будто бы была рада замужеству дочери, с другой же стороны, часто бубнила себе под нос про “дуру Ирку, штаны на ребенка променявшую”.
Потом мать родила еще ребенка - мальчика Колю, похожего на Анатолия. Такого же толстого, лысого, с маленькими и цепкими лапками. Марат был рад этому новому Коле. Бежал домой радостный. А что же так радостно на душе? Так Коля же родился, брат!
Иногда мать привозила Марата в город - редко на выходные, но почти всегда на разные каникулы.
Марат теперь водился с братом Колей. Носил его на руках по дому, возил в коляске по улице. Кормил молоком и печеньем. Коля был ребенком неспокойным, вертлявым и громкоголосым. Задачей Марата было сделать так, чтобы Коля не кричал чайкой и не мешал взрослым работать: мать и Анатолий развели сад и огород на добрый гектар, а еще строили второй этаж в доме. Если Коля все же кричал, мать наказывала Марата. Подлетала сердитая, с горящими щеками, с выпачканными землей или побелкой мозолистыми и сильными руками - лупила Марата по загривку: “смотри за ребенком лучше!”.
Анатолий, как и прежде, с Маратом почти не общался.
А к четырнадцати годам Марату и самому расхотелось приезжать к матери.
Там его ждал недовольный Анатолий, который теперь хоть и не называл Марата “бойцом”, но сыпал приказами и поручениями - принести, отнести, загрузить, полить, накачать, перекидать.
Мать была занята делами и также раздавала указы: развесить, отварить, разморозить, подтереть, выбить, дать курам, убрать у свиней. Она вновь вышла работать - продавцом в магазин. Там она продавала макароны и консервы гражданам до восьми вечера, потом спешила домой, на хозяйство.
Свекровь ее к тому времени серьезно болела - мучилась диабетом, высоким давлением, стремительно слепла. Что вовсе не мешало ей устраивать небольшие и задорные распри с невесткой.
Брат Коля мелко шкодничал. За его проделки лупили Марата, Колю отчим и пальцем трогать запрещал.
Марату в этом дурдоме было неуютно, маятно и скучно. Он там был не нужен.
Гораздо лучше было с бабкой Гале в поселке: дров наносил, воды накачал, огород полил и к друзьям.
Бабка Галя отчего-то с каждым годом становилась все менее грозной - Марат видел, что она сдает и все больше нуждается в его помощи. И даже палку для битья давно куда-то забросила. А Марат забросил учиться. Он ждал своих восемнадцати и армии. Мечтал, что отслужит срочную и останется по контракту. Уедет в далекий город, как один его старший товарищ. И заживет сам. Было немного жаль только бабку Галю, которая останется одна. Анатолий не любил когда жена мотается в поселок - своих дел в доме хватает. Значит, бабка Галя одна куковать будет на своих идеальных грядках.
Марат давно курил, а потом начал и выпивать, как почти все пацаны у них в поселке. Это было нормально и правильно. Мать знала об этом, но ничего Марату не говорила.
Однажды он с товарищами куролесил в городе. Они пили пиво на берегу грязной и мелкой речушки Гадовки, потом пошли в клуб, на танцы. Там их закономерно отдубасили городские. Марату сломали нос и ребро. Про ребро он не знал, а про нос сразу понял - орган распух и полез куда-то в бок. Марат не пошел в больницу, решил зайти к матери - немного протрезветь, умыться, а потом уж и к доктору. Пришел поздно вечером, почти ночью, долго стучал в дверь. Вышел Анатолий и Марата не пустил. Усадил на бревна у калитки, вынес пластырь и аспирин. Сунул их Марату в руки и погнал в шею по улице: “нечего сюда больше ходить”. Марат видел лицо матери в окне, та и не подумала выйти.
С матерью взрослый Марат не общается. Она не видела его детей, не знакома с его женой. Они живут за две тысячи километров друг от друга.
Когда-то давно, в юности, он писал ей письма из армии. А потом звонил и поздравлял с праздниками. Мать всегда радовалась звонкам Марата, обещала в ответ на его пожелания жить долго и быть всегда здоровой. Но не звонила ему сама никогда. И не приглашала приехать в гости. Да и ехать ему было уже некуда. После смерти бабки Гали, дом ее продали - Анатолий купил на вырученные деньги автомобиль.