Начало Продолжение Часть 3 Часть 4
Часть 5 Часть 6 Часть 7 Окончание
...Мы просто не поверили, что это учительница. Наш славный... точнее сказать – славнейший! – первый взвод вовсе не затих при её появлении в классе. Лето совсем недавно закончилось, и мы ещё не отвыкли, что рядом с нами оказываются не только старшина взвода Коломенцев или офицер-воспитатель Евсеев, а и просто девчонки – смелые и робкие, весёлые и заносчивые, с косами и с короткими стрижками, словом, самые обычные девчонки. Избалованные – чего уж там!.. – летним повышенным вниманием девчонок к своим совершенно неповторимым личностям, на неё мы просто не обратили внимания. Не обратить внимания – это мы уже умели!.. Даже самые скромные из нас давно (ну, первый курс же окончен!..) научились стойкому хладнокровию, усвоили манеру покровительственного пренебрежения, от которого у девчонок – мурашки по коже.
Она стояла за столом, старательно, а потому – очень заметно скрывала растерянность. Наконец, кто-то кого-то толкнул, кивнув головой на учительский стол. Мы переглядывались: учительница, что ли... математики. Офицер-воспитатель, майор Евсеев, предупредил, что на втором курсе математику будет у нас преподавать новый учитель. Весело пообещал:
-Жизнь мёдом не покажется. А то привыкли – чуть математика, так тихий час… как в пионэрлагере – выспаться... помечтать. – Глубокомысленно посоветовал: – Готовьтесь...
Пришлось поверить – девчонка в платье василькового цвета, с тёмно-медными волнами густых волос до плеч и есть тот самый новый математик, который вряд ли сделает нашу жизнь мёдом. Вице-сержант Ракитин опомнился первый:
- Товарищ преподаватель, первый взвод к уроку готов!
Она вздохнула:
- Теперь вижу, что готов. Вольно! Садитесь.
Всё ещё справляясь с волнением, сказала, словно объясняя своё волнение:
-Вы – впервые на втором курсе… и я впервые на втором курсе… суворовского училища.
Ракитин выразил общую радость:
- И это нас объединяет!
Она негромко представилась:
-Татьяна Алексеевна Ярославцева.
… Если и был мёд, то, к искренней радости офицера-воспитателя, очень горький. Наши скромные догадки, что с математикой у нас как-то не очень, быстро и бесповоротно подтвердились. Увольнительные закрывались для всего взвода: оказалось, что на алгебре и геометрии действует некая совершенно отличная от других предметов система оценивания наших отнюдь не глубоких знаний – двухбалльная. В смысле – один и два. Татьяна Алексеевна долго и старательно объясняла каждому, почему опять два… Сами собой улетучились мечты о том, что теперь, на втором курсе суворовского, мы вздохнём, наконец, свободнее, и эта свобода уже с нами навсегда, до самого выпуска. Пришлось вспомнить далёкую молодость – первый курс. Горький мёд как раз и состоял в том, что свободное время и самоподготовка стали одним, абсолютно неразрывным понятием. И горьким было недоумение: ну, вот как такое случается… чтобы такая очаровательная девушка выбрала делом своей жизни тааакуууую суууухуую, прескучную науку – математику… Ну, вот как её осенило?
Бояринов грустно вздыхал:
- А по виду и не скажешь… что математичка.
Татьяна Алексеевна чуть не плакала от отчаяния, когда выяснялось, что Димка Бояренцев, например, не может выполнить простейшего действия с дробями. Она приводила смешные примеры с дольками яблок и апельсинов, заставляла Димку мысленно раскладывать поровну по двум тарелкам одиннадцать конфет…
А потом, уже ближе к середине октября, на обычном уроке алгебры Большаков Виталька у доски решал задачу. Татьяна Алексеевна быстро писала в журнале. Но мы уже знали, что она видит и слышит всё, что касается наших решений. Едва взглядывала на доску, чуть улыбалась. Большаков записал ответ, обречённо вздохнул: таинственные усмешки Татьяны Алексеевны не обещали ничего хорошего. Сейчас она встала, вопросительно посмотрела на взвод. И тут несмело поднялась рука Ракитина. Татьяна Алексеевна кивнула, Ракитин вышел к доске. Стал быстро писать. Потом они переглянулись с Большаковым и заспорили: каждый применил для решения задачи разные формулы. Странно – ответ у них всё же получился одинаковый. Татьяна Алексеевна сказала – правильный. И тогда мы впервые очарованно притихли. А она поняла наше очарование, спросила:
- Красиво?..
Мы ошеломлённо согласились: да, красиво! С этих пор ни одна формула не казалась нам скучной и непонятной. Мы стали просто наперегонки стремиться к этой невероятно стройной красоте, которую незаметно открыла нам Татьяна Алексеевна. И дело было не в появившихся пятёрках и никуда все же не девшихся двойках. Дело было в этой красоте решения задач. Да, беспощадная рука Татьяны Алексеевны по-прежнему часто выводила в журнале чёткие головастые двойки – так ни один преподаватель не выводил двойки. У всех были обычные двойки, от которых просто передёргивало – до чего отвратительное зрелище… за которым следует лишение увольнения. А её двойки нам даже снились. Но теперь двойка перестала быть безжалостным предвестником того, что ты не идёшь в увольнение. Двойка говорила лишь о том, что красота не состоялась. И непременно надо было сделать так, чтобы на тетрадный лист легло неповторимо красивое решение. Это стало для нас делом чести. Мы откровенно щеголяли друг перед другом умением находить красивые решения. Потом – не просто красивые, а самые красивые.
Наша так ярко вспыхнувшая любовь к математике была непонятна суворовцам из других взводов – у них этот предмет вели другие преподаватели. И мы стали ревностно оберегать эту любовь, хранили недосказанность, гордились тем, что нас так просто не понять – не каждому дано. Эта любовь стала неотъемлемой частью нашего взвода. А когда любопытный Бояринов услышал, как наша математичка негромко напомнила преподавательнице литературы, что высоким небом князь Андрей Болконский любовался после Аустерлицкого сражения – наша Тамилочка Ростиславовна (так её единогласно стали называть в суворовском с первого дня её работы) как раз торопилась к нам на урок и на ходу уточняла у встречавшихся преподавателей подробности из «Войны и мира», мы пришли в состояние полного шока: вот это – математичка!
С этого момента мы вдруг обратили внимание, как колышутся волны её волос при каждом повороте головы. Неуклюже, по-мальчишески скрывали, что любуемся её хлёсткой фигурой.
Неизменно лидировал на уроках математики вице-сержант Ракитин. Он уверенно находил самые красивые и точные решения. Татьяна Алексеевна порой не сдерживалась, даже тихонько хлопала в ладоши, радуясь очередной победе Ракитина у доски.
Андрюха Ракитин был не только вице-сержантом. Мы сами выбрали его своим командиром. Но – не сразу. Впрочем, и вице-сержантом он стал не сразу. Многие запомнили его ещё со времени вступительных экзаменов. Он лучше всех сдал физподготовку – такой же пацан, как и мы, он просто удивлял преподавателей, а у нас вызывал восторг и зависть . И на остальных экзаменах, видно было – справлялся без труда, ещё и пацанам помогал. Но смотрел как-то угрюмо, никто не видел его улыбки – даже когда стали известны результаты зачисления. Ракитин долго оставался нелюдимым. Андрюхина упорная неразговорчивость постепенно отдалила его от пацанов – мы поняли, что общение ему в тягость.
Однажды вечером мы сидели на скамейке под липами. Большаков под гитару пел афганские песни – его отец служил в Афгане. Ракитин сидел на траве поодаль. Вразвалочку к нам подошёл третьекурсник, суворовец Кулагин – личность известная не только нам, первокурсникам. Разгильдяй и двоечник – непонятно было, почему его дотянули до третьего курса. Кулагин поставил ногу на скамейку, где мы сидели. Ухмыляясь, оттянул гитарную струну. Снисходительно щёлкнул Витальку по голове.
- Ну, что скворец… Разжалобить хочешь нас песенками своими?.. – Пошло выругался матом: – А не лезли бы, куда не надо! Тогда и песенок жалостных не надо было бы! Другое что-нибудь умеешь? Чтобы тоску не нагонять…
Кулагин не договорил – голова его резко откинулась назад. А мы не заметили, как с травы поднялся Ракитин. Увидели его, когда он уже стоял вплотную к Кулагину. Лицо его было угрюмым, как всегда, но – спокойным. Он и не размахнулся, просто ударил Кулагина в ухмыляющуюся рожу. Чуть наклонил голову, сделал полшага назад. Кулагин с яростным рёвом бросился на него, и тут же шмякнулся на траву, прямо растянулся. Вскочил, ещё раз бросился на Ракитина, и опять упал. Отплёвываясь кровью, размазывая грязь по лицу, он выкрикивал угрозы, пятился назад. Ракитин подошёл к нему, толкнул плечом, не вытаскивая рук из карманов. Сквозь зубы сказал:
- Запомни, гад… Они не лезли. Они Родину защищали.
Присел на скамейку, негромко попросил Витальку:
- А можешь… ещё? Ту, последнюю…
Мы примолкли, удивлённые – Андрюха тихо подпевал Большакову. Потом он пожал Витальке руку. Сказал:
- У меня тоже отец…в Афгане он… Погиб.
Постепенно мы узнали, что Андрюху привёз в училище друг отца, сослуживец по Афгану. Мы тогда, в дни приёмных экзаменов, решили, что это и есть Андрюхин отец – загорелый майор с уставшими глазами был таким же неразговорчивым. На присягу он не приехал – служил на Дальнем Востоке.
После гибели отца Андрюхина мать как-то очень быстро – всего через полгода – вышла замуж второй раз. С Антоном Олеговичем они вместе работали в НИИ. Родился брат. Исчезли отцовские вещи – офицерские рубахи, парадный китель капитана ВДВ. А главное – куда-то делись его фотографии. Мать досадливо отмахивалась – потом найдём, некогда мне. И вообще… некуда складывать, теснота, сам не видишь, что ли…
С Антоном Олеговичем отношения у Андрюхи не заладились с первого дня. Андрюху незаметно вытеснили из его комнаты – там Антон Олегович разместил свои чертежи. А когда родился малый, Андрюха и вовсе терялся – не знал, куда сесть за уроки. Антон Олегович никак к нему не обращался, говорил обычно два-три слова – убери свои вещи… выключи музыку… закрой окно. За столом молчал, постукивал вилкой о стол, посматривал на мать. Аппетит у Андрюхи пропадал, он выходил из-за стола, шёл на улицу.
Мать тоже выглядела растерянной: одной, без мужа, страшно было оставаться с мальчишкой на руках. Надеялась, что устроила личную жизнь. Но что-то не складывалось, старший сын отбился от рук, грубит, школу стал прогуливать. Антона не слушает. Только с собакой возится – сослуживец мужа, Мишка Полетаев, привёз, рассказал, что Сашка подобрал щенка прямо под взрывами, выкормил, всё представлял, как сын, Андрюха, обрадуется овчарёнку. Щенка десантники звали Кабулом. Андрюха и правда обрадовался щенку – просто безмерно. Кабул уже знал многие команды – десантники воспитали его, пёс был очень умный, покладистый, вежливый и аккуратный. Когда в доме появился Антон Олегович, а через три месяца – младший брат, Кабула просто выставили на улицу. Антон Олегович истерически заявил, что от собаки может быть аллергия. Мать поспешила выполнить требование мужа, и Кабул поселился в подъезде. Терпеливо ждал, пока Андрей придёт из школы. Они долго гуляли по военному городку – Андрюхе совсем не хотелось домой, а без Кабула – тем более… Кабул смотрел умными, всё понимающими глазами, и Андрюха рукавом вытирал мальчишеские слёзы.
Весной восьмиклассником Андреем Ракитиным заинтересовалась комиссия по делам несовершеннолетних – соседи заметили, что парень бродяжничает, допоздна не уходит с улицы. Учителя в школе дружно жаловались, что Ракитин прогуливает уроки, а про отметки вообще лучше не говорить – безусловно, его надо оставлять на второй год.
- Ты дождёшься! – уже знакомым истерическим тоном говорил Антон Олегович растерянной матери. – Дождёшься! И штраф заплатишь! Того и гляди – воровать пойдёт. А наркотики?! Ты же посмотри на него… – дальше Андрей не расслышал.
Потом приехал друг отца, Михаил Павлович. Тот, что Кабула привёз. Андрюха обрадовался. Он знал Михаила Павловича с детства – майор Полетаев и отец вместе учились в Рязанском воздушно-десантном. Михаил Павлович приехал в отпуск к родителям. Нахмурил брови – быстро всё понял, без слов. Побывал в школе, забрал документы – классная руководительница была на седьмом небе от счастья: девятый класс впереди, зачем ей проблемы с этим Ракитиным! Майор Полетаев привёз Андрюху сюда, в суворовское. Дождался результатов вступительных экзаменов. Глаза майора потеплели, он обнял Андрюху. И снова уехал на Дальний Восток.
Продолжение следует…
Начало Продолжение Часть 3 Часть 4
Часть 5 Часть 6 Часть 7 Окончание