Кады он появился на Киалиме, таперича и не вспомню. Поди-ка при парке устроился. Лесником его приняли. Их тады часто менялось на кордоне-то: Вадик-очкарь, Пашка с Наташкой, Лёха-пупок, Лёха-борода, Люсьен… Укоренились токмо Витек с Вовой. Вдвояка и лесничили. Обходы за каждым числились. Это кады надобно лес проверять на рубочную самоволку, буреломность да болезность от паразитов. Коль приметят чаво, то бумагу строчат, протокол али заяву на очистку угодий от «мусора», то бишь ветровала да сухостоя, короедами покоцанного. Окромя километры наматывать, у робяток дел и других хватало. По осени шишку еловую сбирали. В помощь сему заделу им даже бригаду наемников присылали. Сведут лесники работяг в подгольцовье в низкорослый ельник, да каждому по елке расфасуют. И ну долбить оглоблями по макушкам. Которая шишка упадет – в мешок, а за остатками в крону лазали. Потом ее, шишку то бишь, в город возили на лошадях, оттедова в питомник на семена, там из них саженцы рóстили. Помню в годе девяносто каком-то привезли короба на Киалим на «УРАЛЕ»-вездеходе через перевал Ицыльский. Я случаем на кордоне сподобилась. Заглядываю под чехлы, а там рядами сажени-крохотули сидят, в одних коробах ели, а в других сосны. Вперемежку их и высадили лесники в двух местах – выше ручья Полина на северо-восточном плече Ицыльского хребта и под Круглицей на старых вырубах Магнитской грани. Потом ходили на те самые угорья с юными экологами на прополку молодняка. Оно ж как, дело-то ответственное, да и за малышней пригляд должон быть особый, вот лесники меня и просили понянькаться с юннатами. Да мне-то и в радость. На Ицыльском солнцепеке сезона три посадку обихаживали. Деревца там в осочине нежились. Разгладишь бывалыча травень вкруговерть елки, притопчешь и хорош, она ж, трава-то, в августе больше не подымется. Зато под Круглицей, как уж мы чапыжник ни кочевряжили, как ни выкапывали, ничего не помогло. Так однажды посадку и не нашли. Пришли с юннатами, а там медвежьи заломы да поеди и не одной елки под пологом топтыжкиного малинника. Сильно лесники тады переживали, ведь столько трудов в напраслину утекло. А ицыльский подсед выжил, шумит тапереча хвоинками, на ветру трепеща.
Других дел у мужиков на Киалиме тоже хватало. Мал-мала скотину держали – две лошади, козы, овцы. Знамо по их души и сенокосили, год на Терентьевке, другой на правой поляне за мостом. Стогов наметают – чем не палатки. Вот с середины лета и до снега в них туристы и жили. Да я и сама не раз то на сеновале на подворье, то в стогу ночь коротала на терентьевских покосах.
По заданию лесничества мужики метлу вязали на свои да парковские нужды, а излишки сдавали. Огородец у них был на задворках дома меж двумя курумами – картошка, моркошка, капуста… Жаловались только, мол, в непогодь таганайскую да на каменюках урожай и так с наперсток, дек еще и зайцы на грядках охалили. Но однажды к охальникам длинноухим тоже пригляд изладился. Витя его и обнаружил. А точнее ее. Рассказывал, мол, вышел по утрянке на огород за редисочкой, только к грядкам, а она вот тебе на краю курума возле омшаника красуется, губы красные облизывает. Видать, только что откушала зайчатинкой с капустным гарниром, как говорится, «не отходя далеко от кассы». Витёк-то – паря не из робких, пальцы в рот и свистеть. Кошка под омшаник, а Витёк во двор за вилами. Я ему, мол, да неужто убить хотел?
- Окстись, бабка! Я ж с голыми руками не пойду на рысь, а глянуть-то хотелось. Я ее поблагодарить хотел за службу по охране продовольствия от зайцев-злыдней.
В другой раз Витя по утрянке на парадное крыльцо кордона вышел. С его слов и расскажу.
- «Стою, зеваю на Ицыл. Над рекой туманец вьется. Зябко, солнце-то еще за горой. Подумал опосля, коль вылезло бы из-за гребня, так и не увидел бы ничего сослепу. А тут гляжу, на черном фоне горы по кромке белого тумана летят два чудища. Сами черные, носы как сабли красные и ноги такие же в два раза длиннее тушек. Я заприметил, куда они сиганули, сбегал за телогрейкой и вдогон на пойменный луг. Подкрался к ивняку на краю поляны, а там меж голых ветвей – балет. Птицы танцуют – крылья распушены, грудь навыкат, шеями переплелись, клювами друг друга елозят, а ногами такие «колена» выделывают, обзавидуешься».
- Неужто, Витёк, аисты черные тебе свой свадебный вальс выдали?
- А то! Кто говоришь, аисты черные? Никогда таких не видел.
- Дек, знамо, они ж редкие, краснокнижные.
- Чаво? Красноногие они да красноклювые, а книг у них не было никаких.
Потом я только узнала, что образование-то у лесника было чуть выше начальной школы. А я б своё высшее отдала, лишь бы хоть одним глазком узреть брачное таинство черных аистов.
Года три подряд Витя за аистами по весне на пролете наблюдал. Потом, то ли птицы чаво попутали в своей навигации, то ли паря изленился, но хвастать о встрече с ними перестал. «Большой театр» Большого Киалима закрылся. Зато открылся кинотеатр «Таганай-гора». На метеостанцию, что на макушке Дальнего Таганая, привезли метеорологи на снегоходе по зимнику телик. Вот и приладился Витя на гору бегать ввечеру кино смотреть. Каждый день пять километров туда да пять обратно. В восемь вечера с кордона выходил, как раз к концу вечерних новостей подымался. Кинушку посмотрит, чайку попьет и вниз по темноку. Как-то на осенины, посередь сентября значит, спускаюсь я с горы, а на росстани, что к кордону и Стрелке, мне Витёк навстречу. По урману-то уж сутень вовсю, а ему до тундры еще два с лихом километров шагать. Фонарей-то тады не было, а косолапые были. Токмо что у нижнего колодца муравьище разрытое видала.
А Витёк даже не остановился, поздоровался и на ходу:
- Ты, бабаня, на кордоне-то сночуй, скотину накорми, а то я на гору-то ноне с ночёвой иду, день рожденья у меня.
- Ну, с именинами!
Рукой махнул и бегом в крутояр.
Через пару лет встретила его по Летнику, чуть ниже Писаного камня. Тоже ввечеру, да те же осенины. Идет в уклон груженый. Рюкзак скинул, сел на кокорину, я рядом умостилась. Давай, говорит, бабка, выпьем, мол, день рожденья у меня. Рукотерник на траве расстелил, харч из рюкзака достал, а пить-то не из чего. Я тоже кружки с собой не таскаю, из ручья ладошками пью, али дудник срезаю да трубочкой воду тяну. А Витёк соскочил и в лес. Выходит со стаканом. Оказалось, что у него по всей тропе схорны устроены. Да не только с тарой, а еще и со снедью – консервы, тушенка.
- А чё, мало ли приспичит, вот ноне же сгодилось.
Ох и хозяйственный паря был. Не сдюжил токмо Витя рекреационную нагрузку. Это я так сумничала по поводу новой разнарядки на Киалиме – особливых обязанностей по приему и обслуживанию туристов. В помощь на Киалим вахтенных инспекторов прикрепили. А те ни сном, ни духом в лесоводстве не шарили, донимали лесовичка. В общем, разлад меж работниками пошел. Витя собрал скарб свой немудреный и в город сбег. А там из родни никого, да и жилье кто-то занял. Ушел бедолага в лес, набрел на избушку, так и жил в ней несколько лет. Последний раз его видела летом на перевале века. На Киалим шел, говорит, соскучился. Не знаю, дошел ли, нет ли. Но больше его никто не видел. Коль встретит кто мужичка-лесовичка Витю Хаванского, дек привет ему от кейлимских старожилов.