Сегодня, возвращаясь с работы домой на велосипеде, я думала о том, что, видимо, ничто не сможет сделать мое настроение еще более гадким, чем оно перманентно есть. Начавшись с 17 марта и заставляя мои зубы и по сей день скрипеть друг о друга в тупой и безжалостной тоске, прогоняя меня с завидной регулярностью туда-сюда мимо пахнущих влагой и пылью кабинетов и лифтов, моя заскорузлая и жирная хандра бетонной плитой давит мне на голову каждую секунду, которая не занята работой, учебой, писаниной или чтением.
И вот, сдавленно дыша и морщась в дешевую медицинскую маску, я мчусь по Дмитровке, волосы хлещут по плечам и запутываются в лямках рюкзака. Голодно, и даже Placebo в ушах не заставляет сердце вдохновенно ёкать.
Впереди рабочие с громадными секаторами в руках и толстенными шлангами решают сразу две проблемы: волны дерьма в канализации рискуют вырваться на поверхность, а подрезанные их заботливыми руками кусты рискуют умереть без компоста и воды под палящими лучами московского солнца. Операция двойная, спасательная. Останавливаюсь с раздосадованным выражением лица, остервенело чешется глаз.
Как вдруг, навстречу, перешагивая через шланги и инструменты, с чрезвычайно важным и весьма сосредоточенным видом идет пухленький пацан, лет восьми. Лицо его выражает крайнюю степень утомленности жизнью. Нет, давайте скажем "довлатовски" - затраханности. Лицо субъекта, затрахавшегося донельзя. Губу закусил. И в руках он несет огроменную, с него размером, мягкую плюшевую акулу из Икеи, с абсолютно такой же вконец измученной жизнью мордой.
Сердце радостно ёкает. Предвкушает нечто восхитительное.
Паан задумчиво проходит мимо меня, останавливается, внимательно смотрит, поглаживая акулу по грустной морде, и приговаривает: "Лето, акулка......Лето....Заживёёёём....". И вразвалку плетется дальше.
И правда, акула, чего это ты.
Лето. Может, поживем еще, а?
Пацана мысленно поцеловала в макушку.
Домой, однако ж, ехалось с хохотом.