Неспокойно нынче в Хугуанском королевстве. Замер Хугуан, если не сказать страшное, умер. Ждут все неведомо чего, не играют этой осенью свадеб, не поют песен, урожаем не похваляются, да и чем похваляться, если урожая нет. Осень давно на исходе, все деревья облетели, поля собраны, скотина зарезана, птицы улетели в неведомые края. Темнота наползает на Хугуан, все короче дни и длиннее ночи, все безлюднее деревни и страшнее леса, а зимы все нет и нет. Ни льдинки, ни снежиночки, даже туман пропал.
Молчит богиня зимы, королева ведьм и предводительница Дикой охоты - Пресветлая Хольда. Давно никто не видел золотоволосой сияющую Хольду, лишь страшная седая старуха Холь является детям своим. Собирались ведьмы на совет, взывали к своей Королеве, но не слышит она больше молитв, не нужны ей танцы и песни, не нужны и подношения. Все чаще умирают спящие дети, ширится свита маленьких душ при старухе Холь.
Не спит Катрайн уже третью ночь, стережет маленького Грета. Боится она, что придет грозная Холь и отберет сыночка. Боится Катрайн и ждет. Горошины черной бузины повсюду рассыпала, жбан свежей колодезной воды поставила, остролистом стол украсила, можжевельником и полынью стены обвешала, кудель вечернюю достала и за прялку села. Прядет, песню тихонько напевает, Грета баюкает, а сама вот-вот уснет.
Вдруг слышит Катрайн, подпевает ей кто-то. Оглянулась, а прямо у колыбельки старуха стоит, вроде и роста невеликого, а ужас внушает. Нос старухи подбородка касается, зубы острые и кривые из под носа выглядывают, из под рваного платья ноги голые торчат, одна ступня больше другой на два размера, а подпоясана старуха богато, кожаным поясом с диковинной вышивкой, и ключи на том поясе висят, все из себя чудные. Поняла сразу Катрайн, что Холь к ней пришла, кинулась богине в ноги.
— Не забирай моего Грета, милостивая Богиня. Что хочешь сделаю, только не забирай. Один он у меня остался. – повернулась к ней грозная Холь, носом повела.
— Чую, женщина, не врешь ты. Все отдашь. Оставлю я сына твоего в этом мире, но ты со мной в другой мир уйдешь, навечно ко мне в услужение.
Сжалась Катрайн, зарыдала глухо, но готова была. Погладила маленького Грета, поцеловала в мягкую щечку, вдохнула детский аромат в последний раз и отвернулась. Хмыкнула старуха Холь, зашуршала ключами, раз, и нет больше маленького деревянного домика, с любовью Катрайн обустроенного. Стоит она в огромной пещере каменной, голову все выше задирает, а пещера не кончается, сверкают в полутьме стены драгоценные, растут на выступах растения невиданные. Красивое все, но чужое.
— Иди, — говорит Холь, — принимай хозяйство. И на угол дальний показывает. А там тряпки какие-то лежат, обломки прялок, в кучу сваленные, прямо с пряжей непряденой.
— А я посплю пойду. И не вздумай меня разбудить. – страшно Холь вдруг раскашлялась, согнулась в три погибели и поплелась к старому лежаку, до того пыльному, что даже далеко стоявшую Катрайн так и тянуло расчихаться.
Оглянулась женщина на грозную Холь, похожую на такую же кучу старого тряпья, что показала ей богиня, и поняла, что болеет она. Ну не может здоровая женщина, пусть и грозная богиня, в такой грязи жить по своему желанию. Стало быть, помощь ей нужна. Но не умеет богиня помощи просить, вот и торгуется. Так ей всяко привычнее. Сунула Катрайн руки в карманы передника и вытащила горсть бузины, для Холь припасенной. Оглянулась она в поисках плошки, глядь, а прямо перед ней котелок появился. Подивилась Катрайн чуду, высыпала ягоды в котелок и пошла воду искать. Три шага сделала, ручеек у ног зажурчал. Смекнула умная Катрайн, что не просто так чудеса случаются, сама пещера, если не спящая великая Холь, ей помогает, осмелела.
— Ах, если бы здесь еще печь была, да дрова и огниво, я бы Госпоже бузину заварила, от кашля помогает, — несмело попросила Катрайн вслух.
Не успела она договорить все свои просьбы, а печь уже выросла. Странная то была печь, не на дровах, а горячих камнях, зато и огнива не надо. Обрадовалась Катрайн, поставила котелок с водой и ягодами на горячие камни, а сама к углу отошла, проверить вверенное ей хозяйство. Разобрала она странную кучу, глядь, а прялки уже целые, ни одного обломка, и кудель посветлела. И тряпья уже в той куче нет, только перина. До того большая, что ей всю пещеру накрыть можно. Знатная перина, только пыльная очень. Оттащила Катрайн кусок той перины, нашла палку, и давай ее выбивать. Бьет, а у самой глаза слезятся, пыль клубами от перины поднимается, забивается Катрайн в глаза, в рот, в уши, а потом обратно садится. Била Катрайн, била, совсем умаялась, а толку никакого. Перина как была грязной, так и осталась.
Расстроилась бы Катрайн, да некогда, на горячих камнях отвар поспевает. Пожелала женщина ложку, помешала ей целебное варево, остужаться поставила. Нехорошо, думает, на голодный желудок отвар пить. Надо Холь накормить. И только подумала она об этом, появились перед Катрайн и мука, и масло, и скалка для раскатки теста. Улыбнулась она, на Холь поглядела искоса, и давай тесто месить, ягоды красиво выкладывать и пирог в печь сажать. Работает Катрайн и не замечает, как напевать под нос начинает. Заворочалась богиня, заскрипела, словно поломанная телега, на Катрайн глазами мутными больными уставилась.
— Не чтишь свою Госпожу, лентяйка, все бы вам петь и плясать, негодницам. Разбудила меня, теперь тебе несдобровать.
Пожала плечами Катрайн, привыкла она с песней работать. Молчит, а сама кружку с отваром Госпоже своей протягивает. Потянула носом Холь, глаза прикрыла, руки костлявые протянула и кружку к себе прижала, словно дитя любимое. Только отвернулась Катрайн к печке, а Холь уже рядом в кресле качающемся сидит, отвар горячий из кружки цедит, в лохмотья кутается. Видно, холодно ей, подумала Катрайн, сняла с себя шерстяную шаль и укрыла грозную Холь, словно родную бабушку. Тут и пирог подоспел, у самой Катрайн слюнки потекли, такой дивный пирог вышел. Но сидит она в ногах у своей Госпожи, кудель льняную прядет, пока великая богиня пирог доедает.
— Спой мне, — вдруг говорит Холь, — хорошо ты поешь, а как работаешь, так и вовсе глаз от тебя не оторвать.
Запела Катрайн с радостью, с песней любая работа спорится. Прядет, тихонько привычную колыбельную напевая, на Госпожу свою поглядывает. Спит великая Холь, и не тревожным сном немощной старухи, а тихим сном абсолютного спокойствия, как Грет ее ненаглядный. Пригорюнилась Катрайн, вспомнив сыночка, прялку из-за слез почти не видит, на старуху больше не смотрит. Только старуху ли? Протерла Катрайн глаза раз, протерла другой. Уж не сон ли это? Спит в качающемся кресле, укутанная в ее шаль, не старуха страшная, а девушка, почти девочка, юная и прекрасная. Потянулась юная Холь, открыла глаза, улыбнулась счастливо и засмеялась.
— Как приятно вновь чувствовать себя полной сил. Спасибо тебе, Катрайн. – совсем смутилась бедная женщина, не привыкла она, чтобы ее боги благодарили. Да и переменчива она, милость божественная. — Знаю я, о чем ты печалишься. И мысли твои осторожные все знаю. И не сержусь. – сияющая Холь легко поднялась с кресла, схватила Катрайн за руки и закружилась в безумном танце.
— Ты думаешь, я почему такая была. Умирала я, медленно гнила заживо. – Помрачнела Холь, остановилась. — Знаю, знаю, ты спросишь, как это могло произойти. Верховная же. Всеми любимая и почитаемая. Только правда ли это? – гнев исказил юное лицо богини. — Им бы все пировать, все петь и плясать. А работать кто будет? Все прялки, что ты видела, выкинули те самые ведьмы, что якобы почитают меня. Они любят меня, Королеву Дикой охоты, но забывают, что сначала я покровительница домашних женщин. Таких, как ты.
Юная Холь, дикая и прекрасная в своем божественном гневе, вновь схватила Катрайн за руку и потащила к грязной перине.
— Я видела, как ты пыталась ее выбить, — подмигнула Холь смущенной женщине. – Я покажу, как надо. Смотри.
Госпожа легко взмахнула краем необъятной перины, взметнулась в воздух серая пыль и опустилась на Катрайн снегом белым, взмахнула богиня другой раз, взметнулась опять пыль и поплыла белым облаком. Взмыло облако ввысь и превратилось в лошадь. Не настоящую лошадь, облачную, но до того живую, что Катрайн поежилась. Сильна богиня.
— Садись, — велела Госпожа. – Поедешь со мной на Охоту. Ох и устрою я этим бездельницам явление Пресветлой Хольды, долго они будут эту Охоту помнить, если в живых останутся. – Дикая Королева вскочила на точно такую же лошадь, сняла ключи с пояса, взмахнула ими раз-другой, и завертело Катрайн, закружило. До тошноты, до рези в глазах, до дикого страха.
Проснулась Катрайн от громкого плача Грета. Подскочила с лавки, упало с колен пряслице, какие-то каменья, подбежала к люльке, сына любимого на руки взяла, и только тогда поняла, что дома. Зарыдала от облегчения измученная женщина, на пол села, сына удивленного покрепче к себе прижала.
— Спасибо, Пресветлая Хольда, спасибо. Спасибо моя Госпожа, моя Дикая Королева. – ничего не ответила грозная богиня, лишь прошлась ласковым сквозняком по ее плечам, качнула люльку, скрипнула старой дверью и ушла восвояси. Вытряхивать свою снежную перину, наказывать ленивых ведьм, испытывать других матерей.
Долго бы сидела Катрайн на полу, да разве с маленькими детьми посидишь. Заворочался Грет, извернулся, выполз из надежных маминых рук. Привлекли его блестящие безделушки на полу. Пригляделась Катрайн, а там не просто безделушки. Настоящие сокровища ей подарила богиня, и не каменья были там самым ценным, а ветка бузины, что исцеляла от всех болезней, льняная кудель, что прялась легко и играючи, да ключ, что открывал любые двери, стоило его хозяйке только попросить.
Но какие двери надобно было открыть Катрайн – уже совсем другая история.
