Сначала я вскрикнул, потом проснулся. Кажется, я излучал бледное сияние в темноте пещеры, похожей на сухую извилистую нору. Вход загораживало дерево, оно не пропускало внутрь звездный свет. В любом случае, белую кожу на своих пальцах я различил раньше, чем корявые стены убежища и мешок с пожитками. Рукава задрались, я их опустил, стало темнее. Горячая боль, знакомый предвестник, охватила левую руку.
Наконец, приснилась Сандэ, долго же она не приходила. В этот раз появилась вместе с Виши, хранившим молчание. Она говорила, что настало время встретиться с жрецом. Я спросил, увижу ли ее снова, но она не ответила. Сандэ выросла и изменилась, я узнал ее по тем самым косичкам с синими нитками, по широким шортам и майке, как будто выросшим вместе с ней.
Рука всегда болит, когда жрец близок, сомнений нет. Я или он, пора заканчивать!
Наша первая встреча произошла так давно, что уже выдохся убегать. Как всегда, я пас овец и решил искупаться. На меня напали бандиты и увезли куда-то далеко от родных мест. В тот день я первый раз в жизни прокатился на автомобиле, хотя похитители не были белыми, как все прежние водители, которых доводилось видеть в деревне. Цель похитителей не представляла секрета: они продали меня жрецу. Не по частям, а целиком, потому что он был богатым и влиятельным человеком, не гадалкой какой-то. И до того страшным, что я боялся поднять голову и встретиться с немигающими глазищами с блестящими белками и мутными зрачками. Руку он отрубил сразу и рассказал правду. «Не зови родителей, нэюпэ*, семья отказалась от проклятого сына, вся деревня против тебя».
Меня долго терпели. Сначала заболел отец, за ним – дед, и семья решила, что мое проклятье коснулось их. Они решили избавиться от меня. Вот тогда умерла Сандэ, маленькая сестренка. Стало так тихо и грустно без ее танцев и песенок. Доктор говорил, всем надо есть конфеты из коробки, которую он оставил матери, но никто ему не поверил. Мать все выбросила. Меня мучила совесть, я нашел конфеты в мусоре и уговаривал Сандэ съесть хоть одну, а она смиренно улыбалась и объясняла, что под нашим солнцем доктор долго не выдержит и скоро сбежит в холодные города. Что там, за морем, пусть мзунгу** живет по своим законам, а здесь правят иные силы, и этого не изменить. Все жрецы отказались лечить нас, и Сандэ ушла в мир теней. Из-за меня.
Я долго прожил в чулане, пока жрец готовил лекарства из костей и искал богатых покупателей для особо ценного товара. Рядом, в прохладе, настаивались в вине змеи и скорпионы, набирали силу вонючие зелья. Тьма гуляла по жилищу, как у себя дома, заглядывала в каждую посудину, обнимала жреца и меня. «Так быть не должно, надо с тобой разобраться…» - угрожающе бормотал он, когда тьма обвивалась вокруг моих ног, поднималась выше, проникала в рот и глаза. Он успокаивался, только если тьма возвращалась назад к нему.
Ни на что не надеясь, я убежал, когда он напился и храпел. Меня нашли люди, привезли в больницу, задавали вопросы. Я молчал и удивлялся, зачем спрашивать про известные вещи? Помню огромную, белоснежную палату с прохладным воздухом. Целыми днями я разглядывал свое тело, светлые волосинки, короткую руку. Было так чисто, что я отражался на каждой поверхности. Особенно хорошо – в окне, и оно разбилось прямо передо мной, хотя я и пальцем не притронулся.
Тогда в палату подселили другого больного со сломанной ногой. Кажется, он за мной приглядывал. Было обидно, что из опасений унесли вазу. Раньше в нее ставили красивые розовые цветы. А за противное стекло я не раскаивался, вот уж нет!
Как и у остальных, у соседа оказалась красивая кожа густого цвета горячего напитка, который по утрам приносила медсестра. Не такая черная, как у жреца. Я залпом выпивал всю чашку и надеялся потемнеть. Думал, это лекарство для альбиносов. Мы не разговаривали, только однажды он сказал, что я должен скорее устроиться в интернат, пока сильный человек не пришел сюда, в больницу, за мной. «Жрецы обязаны заканчивать такие дела, парень».
В последнюю ночь в палате ко мне впервые пришла Сандэ, она называла меня красивым, особенным и говорила, что она меня не винит. Она объясняла известные вещи, как рожденные жрецами платят страшную цену, чтобы начать лечить, а больные платят страшную цену, чтобы лечиться у тех, и она рада, что избежала и той, и другой участи. Но бежать придется, сказала сестренка. И я послушался, все равно в больнице не понравилось.
Одному было хорошо. Когда закончился солнцезащитный крем, приходилось долго выжидать в укромных местах, но к этому быстро я привык. А иногда прибивался к другим бездомным и они делили убежище со мной, если не долго. Замазав лицо грязью, спрятав волосы под капюшоном, я мог затеряться, если требовалось. Я научился жить незаметно, как зверь, и черные меня не видели. Но однажды пришлось уйти подальше от людей, в леса.
Старый Виши целыми днями, если только не шел дождь, играл на веселом джембе. Он сидел на мосту, через который проходили туристы, чтобы посмотреть на водопад. У него всегда водились хоть какие-то деньги, и он помогал нуждающимся, хотя сам ночевал в ржавом кузове «понтиака», под капотом которого хранились барабаны любых размеров. Он сам их смастерил, когда был зрячим. Виши почти полностью ослеп, он хорошо знал только дорогу от моста к «понтиаку» и обратно. Еще говорил, что не споткнулся бы в своем доме, за холмом, но ни за что туда не вернется. Я спросил, разве его тоже бросили? Он не ответил, зато разрешил остаться насовсем в его автомобиле. Сандэ больше не приходила, я поверил, что теперь можно и передохнуть.
Некоторое время мы тихо жили, я перестал голодать, но все еще редко показывался на людях. Виши-то не различал, что я альбинос, но зоркие мзунгу просили сфотографироваться «с необычным парнем», и я держался в стороне или маскировался. Виши говорил одно и то же, но каждый раз дополнял старые истории новыми подробностями. Скоро я узнал, что его дом сгорел, а позже он признался, что в пожаре умерла вся семья, пока он играл на мосту. Благодаря Виши моя каждодневность обрела грустное умиротворение.
Все изменилось в сезон дождей. Как-то вечером заболела рука, я не мог сомкнуть глаз и стонал. Оставив попытки уснуть, мы достали джембе и стали набивать спокойный ритм, я работал одной правой. Это на самом деле усмирило боль. Вдруг дождь оборвался, нас пленила густая тишина, словно мы вошли в чужое жилище. Гул водопада то ли стал привычным, то ли стих.
- Никогда такого не было, - пролепетал Виши, почувствовав неладное.
Он крутил лохматой головой, будто мог что-то увидеть. А я видел. Огибая холм, к нам ползла тьма. Она пересекла мост и приблизилась к «понтиаку». Виши размахивал руками и спрашивал, что происходит, а я все еще не мог сообразить, что делать. Стекла выбили задолго до нас, но они бы и не спасли. Тьма стала клубиться, высоко поднялась и резко набросилась на «понтиак», просочилась через все щели и проемы, поглощая жертву. Виши коротко вскрикнул, стиснув мою культю горячими пальцами. Я прочувствовал до конца, как они остывают на пульсирующем обрубке, и еле выдернул его из ледяных тисков.
Меня самого тьма словно погладила и отпустила. Ни жив, ни мертв, я выполз из автомобиля и бросился прочь. От страха я сам не знал, куда бежать, петлял и сбивался. Через три дня рука перестала болеть, и я понял, что оторвался.
Звезды устало потухали одна за другой. Изможденное тело не слушалось. Я или он! Я выбрался из пещеры и огляделся. Последние несколько дней я бродил как попало и больше не торопился. Сонное солнце озарило широкую саванну, куда привели меня ночью ноги. Под моей скалой росла зонтичная акация с пышной кроной. Вокруг этого дерева клубилась тьма, почти полностью скрывая сидевшего на земле человека. Он просто ждал, пока загнанная жертва от безысходности подойдет сама. Я спустился.
Жрец оделся в цветной балахон, лицо завернул в пыльную тряпку. Я узнал в прорези те самые огромные глаза с блестящими белками и мутной чернотой посередине. Он никогда не моргал. Сандэ… Приняв решение, я все еще не знал своего исхода. Стоило ли доверять сестре, ушедшей в мир теней? Вспомнились старые возможности: поступить в интернат, забыть о случившемся и жить дальше. Если бы не рука!.. Жрец обязан завершить начатое, он не успокоится, пока не добьет жертву. А у этого осталась частица меня, благодаря которой невозможно потерять след. И не только рука, а заплаченная цена…
- Это была самая упоительная охота, нэюпэ! - произнес он и поднялся, опираясь на посох. – Бандиты, которые привезли тебя, говорили, что ты не сопротивлялся. Я поверил, что ты смирился, позволил тебе доживать в моем доме. А ты сбежал!
Столько времени спустя мы все еще удивлялись моему поступку. Разве что сердце, как созревший плод, набралось решимости? Жрец достал из кармана мешочек.
- Если бы не эта часть твоего тела, я не стал бы тратить времени. Ты дорого обошелся, но то всего лишь деньги, которые окупятся другим нэюпэ.
Глаза моего врага налились кровью, руки задрожали. Он подался вперед, словно не замечая, как яростно клубится тьма, поднимаясь все выше над деревом.
- Пора завершить обряд!
Жрец замахнулся и бросился с направленным прямо в меня посохом, заточенным на конце. Я с готовностью подался вперед, развел руки, вызвав дикое торжество в страшных глазах. Последнее, что я услышал, был хриплый рев моего врага. В прыжке с его лица слетела тряпка, открыв истончившуюся кожу с крупными пигментными пятнами на скулах. Она стала полупрозрачной и белой, белее моей. Я выдохнул, готовый принять удар монстра, как тьма набросилась на жреца сзади, поглотила и замерла передо мной. Посох касался груди всего мгновенье, а после этого упал на землю. Тьма стала отходить и сжиматься, уронив холодное тело рядом со мной.
Задрав балахон, я увидел белоснежные ноги с золотистыми волосками. Он слишком затянул обряд… Тьма рассеялась, но я точно знал, что она еще вернется ко мне. Ведь я, родившийся альбиносом и жрецом, втройне заплатил свою страшную цену, чтобы она приняла мою сторону.
Нэюпэ (суахили) – прилагательное белый. Здесь в качестве обращения к альбиносу.
Мзунгу (суахили) – путешественник, иностранец, приезжий белый человек.