Григорий лежал в палате один. На стуле рядом с ним лежала кислородная подушка. Он пользовался ею, когда становилось трудно дышать. Ему сказали, что это поможет обеспечить организм кислородом, потому что легкое не справляется с этой задачей. Ему делали уколы пенициллина, давали какие-то таблетки, названия которых он не старался запомнить, да и было ему не до того. Ему стало легче только через неделю после того, как его привезли сюда, в районную больницу. До этого он слышал встревоженные голоса врачей о том, что трудно будет вывести его из этого состояния: одно легкое, да еще и воспаленное, может не обеспечить кислородом организм. Остается надеяться на то, что он молодой и сумеет выкарабкаться. Возмущались тем, что поздно привезли, когда воспаление охватило уже половину легкого.
Григорий слышал все это, но не воспринимал это по отношению к себе. Что значит «может не выкарабкаться»? Он обязательно вылезет! Назло всем! Хотя кому назло, он не сказал бы точно. Не было людей, кто мог бы желать ему зла. Так ему думалось во всяком случае.
Тут он сразу вспоминал Шуру. Она вправе обижаться на него. Хотя, в общем, наказанным оказался он сам. Женился не на той, которую любил, а на той, которая его любила. Конечно, это тоже немало, но все же... Сын (а он был уверен в том, что у Александры его сын) не носит его фамилию и отчество. А у него пока не предвидится никого. И сказать жене, что это ее проблема, он не может. Для этого нужно указать на сына Федора...
Федор... Вроде и не дружили с ним особо до войны – другим был Федька, не входил в их компанию. Не лазил он с ними по огородам за огурцами или в сад за яблоками, не гонял с ними в «казаков-разбойников». Он любил играть в футбол тяжелым кожаным мячом, сшитым колхозным шорником Никитой и набитым тряпьем. Играл азартно, по всем правилам, которые узнал у школьного учителя физкультуры. Летом плавал наперегонки, переплывая речку в самом широком месте. Учился хорошо, в отличие от Гришки, а в свободное время помогал матери, пропадал в мастерской у отца-плотника или косил с ним траву, или зимой «бил» камыш на замерзшей речке в то время как они катались на самодельных коньках или строили крепости из снега. Конечно, родителям помогали все – в деревне нельзя иначе, но Федьку не надо было заставлять это делать.
А потом, когда кончилось детство, Гришка уже бегал в клуб, гонялся за девчатами, и они на него уже смотрели во все глаза, Федор тоже приходил в клуб, правда, танцевал мало, больше сидел в читальне или играл в шашки и шахматы. А Гришка был первый танцор! Хоть польку, хоть краковяк, хоть цыганочку с выходом – тут ему не было равных!
А война сдружила их. Вернее, после нее: из пятнадцати ушедших на фронт ровесников их вернулось двое, да и то по ранению... До сих пор раны дают о себе знать. Недавно Федор лечился, а теперь вот и он свалился.
В субботу врач во время обхода долго слушал его, постукивал грудную клетку, будто хотел услышать оттуда какой-то ответ.
- Ну что, солдат, считай, выкарабкался! Еще полежать придется, конечно, но самое страшное позади. Можешь считать, что снова родился.
Доктор встал и направился к двери.
- Вот не думал, что будет у меня три дня рождения, - проговорил Григорий. Он был еще слаб, говорил тихо.
- Три? – доктор остановился. – Хотя, конечно, это третий. В медсанбате, небось, тоже сказали, что снова родился?
- Нет, уже в госпитале...
- А где ранило?
- Под Таганрогом, в сорок третьем...
- Я тоже был на Южном фронте. Он тогда так назывался, потом стал четвертым Украинским. Правда, госпиталь, в котором я служил, находился под Мелитополем.
- Я был в Ростове .
- Теперь перед тобой задача – выздороветь как можно быстрее. Понял задачу, солдат?
- Так точно, - попытался браво ответить Григорий, - но закашлялся.
- Не форсируй события, и не бравируй. Теперь героизм ни к чему.
Григорий промолчал, прикрыл глаза. Завтра должна приехать Вера. Нужно будет ей сказать, что он почти в порядке.
Утром ему сказали, что к нему посетители. Он хотел подняться, но голова закружилась, и он остался в постели.
В палату вошла Вера, а за нею – Федор. Григорий обрадовался, что тот пришел к нему. Можно узнать, что происходит в селе, а то Вера только целует его да причитает, что скучает.
- Привет, лентяй! – приветствовал его Федор. – Чего разлегся? Скоро уборка, а ты тут валяешься.
- Привет! – Григорий старался быть бодрее. – А что, будет что убирать? – грустно пошутил он.
Федор вздохнул. Действительно, поля выглядели грустно. Колосу пора созревать, а он еще не наливался.
- Посмотрим, - ответил Федор. – Ты-то как? Хотя если бы было плохо, нас бы не пустили к тебе.
- Да, мне уже лучше. Вчера доктор сказал, что все страшное позади.
- Как там в селе, что нового? Шура работает?
- Да, как пошла весной на пахоту, так и работает.
- А пацан?
- Жорик? Председатель ясли открыл, там все дети, кого нельзя дома оставлять, и наш там. А Шура трактор готовит к уборке.
Вера раскладывала на тумбочке то, что привезла мужу. Ее раздражало то, что он словно не замечает ее. Все ему интересно и про Шуру, и про их пацана. Лучше б она сама пришла к нему, как раньше, а то теперь надо терпеть Федора... Она понимала, что Гриша тоже хочет ребенка, но разве она виновата? Она тоже хочет, но почему-то не получается.
- Давай я покормлю тебя, Гриша, я приготовила твою любимую картошку с лучком, - она положила на одеяло салфетку, взяла мисочку с картошкой, хотела покормить его с ложки.
- Вера, - недовольно сказал Григорий, - я сам могу поесть, руки у меня есть еще.