Повесть, как вспоминает жена Воробьева, получила довольно забавный отклик. Простые читатели приняли описанное в ней за правду, и узнавая, что у Воробьева есть супруга, радовались: слава Богу, нашел себе порядочную женщину, а не этому шалавку из-за редакторского стола. Даже те, кому книга понравилась, видели в ней рассказ о растоптанной ханжеством и морально-партийными обстоятельствами любви.
Что ж, влечение с увлечением в повести имеется.
Он встретил ее. Свободный альбатрос. Она замужем. Сходство судеб, характеров – непреодолимое притяжение. И классика - «Но я другому отдана…», хотя о верности вопрос уже не стоит: времена изменились, XX век на дворе.
Сам писатель имел, однако, цели иные, как следует из его собственных записей: «Провести мысль о том, что старики губят дело. Что они никогда не справлялись со временем, отставали от него, и, чтобы удержаться, тянут время назад».
Увы, эта мысль, оказалась в повести неочевидна (о «стариках» там все же маловато), как обрисованной не вполне до конца оказалась и другая: «Философская неграмотность героев, безмыслие, ограниченность, по воле авторов, их духовного закутка. Чеховский учитель гимназии Беликов по сравнению с ними титан мысли, дерзатель, Прометей!»
Впрочем, это не значит, что всего указанного выше в повести нет. Просто оно оказалось основательно заслонено историей Антона Кержуна и Лозинской. Так бывает. Особенно тогда, когда читатель смотрит на книгу по-детски, и сладкую оболочку горькой пилюли воспринимает как самое оно, как лекарство, суть.
Если «история любовная» очевидна, то проигрыш титану и Прометею Беликову проявляется в первую очередь в литературной линии текста. Тут у нас любимое – издательская кухня (интересные факты: за публикацию повести в «толстяке» тогда платили 1648 рублей!). Правда, 1967-1968 года образца. И издательство нецентральное, местное, отдел изящной словесности.
Однако ж в нравах мало что изменилось. Конечно, «Степь широкая» - нынче уже неактуально. Но на смену ей пришли «Тоболы» да «Ненастья», «Обители» да «Лавры» с «Дитями моими». Эпика целины географической сменилась историческими, перспективно пахотными землями. Роман о нефтяниках с легкостью замещается романом о геях, которого ждут в «Эксмо». А фигуры типа Хохолкова с бездарными рассказами – клиентура неувядающая. Разве наш Дениска в сравнении с ним плох?
Верно и другое. Вместо храма-мастерской по пошиву литературы, все также присутственное место для Верванн. И тот же слоган про социально ответственную прозу с перспективами под стать какому-нибудь «Счастью» давних времен – быть списанными с библиотечных фондов за ненадобностью и пойти на растопку для личных нужд в будущем.
Воробьев К. Собрание сочинений. В 3-х т. Т. 2. Повести, рассказы, из архива писателя. - М.: Современник, 1991. - 479 с.
В общем-то Воробьев прав: тут повесть о старом и новом, о том, как первое загрызало второе свободно и безболезненно – в любви и творчестве. «Куда летят альбатросы»? (Это повесть главного героя). Да по эротическому адресу. Бессюжетно, сентиментально, «она, знаете, не подойдет нам». Хотя вроде, как и сейчас, поджимает, надо современное – следует колебаться вместе с линией партии. Но, кончается тяга к современному как всегда: «Можете забрать… завтра или когда там».
Хотя не все так прямолинейно.
И здесь надо сказать о мастерстве Воробьева-писателя.
То, что основное не сразу заметно – не недостаток, а достоинство. Так в жизни, главное на глубине, не разглядишь сразу, надо копать.
Что тут в повести плавает поверху, кроме «любви»? Во-первых, сам герой, ведущий рассказ.
Хлюст, хлыщ, подхэмингуэевец. Отвратный тип. Тот самый случай, когда любить придется черненьким. Другой молодежи у нас нет.
Много деталей. Из них Воробьев выстраивает образ «нового человека». И тут следует оговориться. Антон – воплощение свободы (за спиной - море), совсем не идеален. Отношения с Лозинской его не красят, сколько бы лирической патоки 60-х там не было бы налито. Влечение. Дело молодое, это я понимаю. Но, если подумать, что такого хорошего и поэтичного в нарушении закона о браке и семье в процессе лежки в сарае с замужней женщиной? Разве ж это свобода? Пошлость это, да и Лозинская сама это ощущает. Интрижка, связь.
Отношения Антона и Лозинской носят откровенно болезненный характер. Другого и быть не может. Причина не в бытовой стороне, и не в ушах и недреманных оках морально-озабоченных товарищей, в более глубинных моментах. Отношения у них, прямо скажем, бестолковые. Подростковая любовь в 30 лет. Бег в лесную пустошь от цивилизации подальше. Будь помоложе – жались бы по подъездам, там не так пусто как в лесу, но чужие люди, никто.
Отчего так поздно?
Если дойти до этого вопроса, пойдет тепленькая. Воробьев, как мне кажется, говорит в повести не столько о ханжестве общества, это слишком поверхностно и вообще плевая тема. «Вот пришел великан» (1971) - книга о потерянном поколении, о детях 37 года. И здесь неважен вопрос о правоте или не правоте органов в юридическом смысле, на котором сорвали в последние годы глотку все кому не лень. Факт остается фактом: после того, как родители получили 10 лет без права переписки, их дети оказались в совершенно ненормальной ситуации. Детдома, спецприемники, распределители. А затем взрослая жизнь после отсутствующего детства, после целой эпохи закрытого казенного учреждения. Кем они стали? Антоном и Лозинской.
Лозинская – это такая крыса из нержавеющей стали. Она знает все правила, по которым идет игра. Антон – типичный неприкаянный герой-одиночка, неспособный вписаться в систему даже при всем своем желании. Инстинкт свободы (пусть и саморазрушительный) заменяет у него инстинкт самосохранения. Вот такая патология. Вне системы, вне этого раз за разом приходящего по твою душу Великана, он чувствует себя лучше, чем внутри нее. Он не хочет знать правил игры и играть по-заданному, также как Лозинская, как главред Владыкин (наученный, судя по всему, не то отдыхом, не то его перспективами, в солнечном Магадане), как живущий по народной мудрости-хитрости директор издательства Дибров. В этом плюс Кержуна, в этом его минус. Поменяйся система, стань гуманнее, свободнее (а она и в 67-ом не то, что в 37-ом, но привкус остался, страх не проходит), он все равно в ней не уживется. И здесь нет ничего хорошего ни для него, ни для системы, ни для окружающих.
Вот поэтому роман, на мой взгляд, оказывается шире темы «детей 37 года». «Вот пришел великан» - книга о бесприютной молодежи, оказавшейся без заботы и попечения. У нее вряд ли что-то может идти по-настоящему хорошо. Поколение без руля, без ветрил, часть которого сама нащупывает свою дорогу, а часть ради безопасности, ради спасения будущих деточек от Великана, надевает маску конформизма.
Однотонное, навязчивое бренчание на струне, позаимствованной у Леонида Андреева «вот пришел Великан… зацепился за порог и упал», хоть и раздражает мелодраматизмом, тем не менее, работает. Эта присказка (так причитала мать над умирающим ребенком) – лейтмотив предсмертного, на волоске, состояния, непроходящей тревоги. Ребенок самого Андреева тогда выжил. Ребенок из его рассказа «Великан» в пограничном состоянии. В такой же ситуации остаются и молодые герои Воробьева, всю молодое и новое. Великан хоть и смешной, но падать не собирается.
Кроме того в повести есть темы затронутые эпизодически.
Антон может быть свободен. Ему свобода дается легко. Он потрясает читателя своей уверенностью в праве брать и давать: «Я все делал так, как хотел». Но что делать Лозинской? Несвобода женщины в обрисованных в повести обстоятельствах более чем очевидна. Конечно, от имени Ирен хорошего не жди, известно еще со времен Голсуорси. Ну да, она немножко Анна Каренина, а Кержун - современный Вронский. Под поезд нынче не бросаются. Но жизнь дальше с ненавистным мужем «Карениным» ничем не лучше. У женщины в сложившейся ситуации хороших ходов нет. Плохое сменяется дурным.
Об этой безысходности следовало бы написать. Отдельно. Количественно Лозинская теряет меньше Антона. Но главное в жизни ее качество.
Отдельный вопрос – дочь Лозинской, находящейся за кулисами повествования. Каково это любить никакого папу? Каково любить папу, работавшего на Великана? Здесь целый огромный сюжет. Начлаги, следователи, надзиратели – многие из них до трогательности нежные отцы. Хорошие ли? Не бытовом, в общем, человеческом смысле. Можно ли повторить этот финт с безотцовщиной уже с их детьми?
Все это малоинтересно, к примеру, для нашей современной литературы, променявшей мораль на морализаторство, конфликт на вялое жевание слов, интерес к человеку и обществу на полное безразличие, а где-то и откровенное начхательство.
Повесть Воробьева вполне может сойти за творческий манифест. Мельком проскочившая в реплике главреда Владыкина дилемма – большое против малого, факт жизни против факта быта, разрешается вполне очевидным поворотом к прозе, способной в затасканном сюжете, в мелкой возне за столом младшего редактора отдела прозы разглядеть глубоко залегающие пласты. Именно это делает литературу большой, а не крупные фигуры, незабываемые даты, необъятные просторы или государства-Великаны.
«Он будет добрый, и умный, и сильный, как великан, такой сильный, такой умный, и все будут его любить, и все будут смотреть на него и радоваться. Будет в его жизни горе, у всех людей есть горе, но будут и большие, светлые как солнце радости. Вот войдет он в мир красивый и умный, и небо голубое будет сиять над его головой, и птицы будут петь ему свои песенки, и вода будет ласково журчать. И он взглянет и скажет: «Как хорошо на свете, как хорошо на свете...». Сколько лет минуло – все мечта.
Сергей Морозов