Послевоенный Ленинград. Судьба одного человека. Одной молодой девушки. Одной из многих, переживших войну и теперь пытающихся выстоить свое собственное, личное счастье.
На сайте Игры со словами и смыслами в рубрике "Черновик" продолжаем публиковать неоконченную повесть Ивана Карасёва "Натурщица и художник"(название рабочее).
На следующий день Зина едва не опоздала на смену. В первый трамвай втиснуться не удалось. Пришлось ждать следующего, а он пришёл только минут через пятнадцать и полз как черепаха. Пока народ набьётся, пока кондукторша внутри порядок наведёт своим командным голосом: «Проходим, граждане, проходим, не толпимся у дверей!» Зина обругала себя. Нечего на трамваях ездить. За это время успела бы и так добраться, на своих двоих, и пятнадцать копеек экономии.
От остановки бегом до больницы. Там – до отделения по лестнице на третий этаж. Всё бегом. Старшая сестра с недовольным видом проводила взглядом спешащую переодеваться Зину. «Ну вот опять на неё попала. Что за невезение!» - промелькнуло в голове. Но расстраиваться было некогда. Надо смерить температуру в двух последних палатах, там ночная обычно не успевала, записать данные, взять анализы у троих лежачих больных. Процедура не из приятных, но это тоже работа медсестры. Потом проверить выпил ли лекарства Сироткин – одноногий инвалид-диспетчер. Он постоянно пытался увильнуть от приёма медикаментов. Даже выкидывал их в мусорное ведро, пока Зина не поручила утреннюю выдачу таблеток более ответственному соседу. Затем пройти по отделению перед обходом. Там посмотреть, здесь глянуть. Проверить как поели, пока санитарка Фима унесёт посуду. В общем дел, как всегда, невпроворот. Да ещё дёргать за рукав будут, останавливать, требовать, чтобы с ними поговорили, рассказали всё про их болезни. Ох уж эти больные!
Зина быстро разобралась со всеми делами и стала ждать заведующего. Он вот-вот должен подойти. Вышла в коридор, там Фима деловито протирала пол. Мимо проскользнул один симпатичный обитатель пятой палаты: высокий, черноволосый машинист из Витебского депо. И не старый – лет тридцать всего.
Фима, перехватив Зинин взгляд, выжала тряпку и с заговорщицким видом шепнула:
- А что, кавалер хоть куда. И на тебя заглядывался, кстати, я сама видела.
- Ой, Фима, вечно ты мне женихов подыскиваешь! Нету их нынче! Там остались, - Зина кивнула в сторону коридорного окна, выходившего прямо на юг, где вдалеке виднелись Пулковские высоты, - а те, что есть сильно переборчивые, на них по пять девчонок вешается.
- Да не, говорю ж тебе, я справки наводила. Женщины из соседней палаты всё знают. Разведённый, не пьёт. Ну как машинисту пить, подумай сама! И на тебя заглядывался, точно. Ты девка симпатичная: волосы: всем бы такую смоль, брови чёрные и глазищи карие бездонные. А фигура? Эх, кабы не жизнь впроголодь у тебя б такие формы развились. Мужики бы падали. Только штабелями укладывать.
Зину, действительно, можно было считать статной красавицей, если б не слишком бледный цвет лица, никак не сочетавшийся с её большими ярко-карими глазами и аккуратными чёрными бровями (два раза в неделю выщипывала), римским носом с небольшой горбинкой посередине, жадными, чувственными губами, и тёмно-каштановой до черноты кипой волос, которые при желании Зина могла отпустить чуть ли не до пояса. Только по производственной необходимости стриглась под Любовь Орлову. И в летнем сарафане даже при всей скудости послевоенной кормёжки классическая фигура-«рюмочка» с крупными, грозящими прорвать слабое укрепление в виде лифчика, грудями заставляла оборачиваться порой мужчин, отягощённых взятой под ручку второй половиной.
Фима, потерявшая мужа на войне, окинула восхищённым взглядом Зинины пропорции, невольно сравнивая их со своими сдутыми мячиками под халатиком, и с завистью в голосе протянула:
- Мне такие данные, я бы развернулась!
- Конечно, Фима, конечно. Я подумаю. Но вот уже Квадрат Иваныч идёт. Ты тряпкой-то работай, а то заругается. Грязь не любит. Сама знаешь.
Кондрат Иваныч действительно надвигался, его из-за прямоугольной формы лица с коротенькой прямой чёлкой, массивными челюстями и тяжёлым, давящим взглядом за глаза звали Квадрат Иванычем. Это был крупный, плотного телосложения мужчина лет сорока. Он шёл по длинному, плохо освещённому коридору в сопровождении ординатора, молодой невзрачной плоскогрудой врачихи в толстых очках, только закончившей институт. Поздоровался с Зиной, назвав её Зиночкой, и, в который раз, мысленно сняв с неё всё лишнее, тайно облизнулся. Кондрат Иваныч с некоторых пор подбивал клинья под Зину. Первые года полтора-два, казалось, даже не замечал сменной младшей медсестры, а потом как прорвало. Оставаясь с ней наедине, пытался пододвинуться поближе, коснуться коленями, если сидели. Однако Зина не принимала ухаживаний женатых мужчин. И, если честно, то и вовсе не была благосклонна к попыткам противоположного пола приударить за ней. После той страстной и нежной любви, что случилась у них с Валей перед самым его уходом в армию, ей хотелось, как минимум, чего-нибудь похожего. А короткие попойки с последующей постелью, были совсем не в её жанре. К тому же она не могла до конца забыть Валю, его руки, его губы, его страсть, его нежность.
Они познакомились на танцплощадке.
Оказалось, почти коллеги. Валя учился совсем рядом с Зиной, он заканчивал фельдшерскую школу. Раньше это и вовсе было одно учебное заведение – медицинский техникум. Потом их разделили, но сама судьба соединила: Зину – симпатичную шатенку, почти брюнетку, с завидной фигурой и Валю – высокого, стройного блондина и, как это водилось в то время, спортсмена. Он занимался десятиборьем. Валю нельзя было назвать красавцем. Широкие татарские скулы, многовековая дань русского народа своим средневековым поработителям, и узенькие тёмно-карие глаза совсем не отвечали канонам мужской красоты. Но на всё это была посажена густая копна кудрявых светло-серых, почти белых волос, которые, дай им волю, накрыли бы полностью широкие, дугообразные плечи атлета.
Поцеловались они в первый раз в тот самый вечер, когда познакомились. Все танго и фокстроты Зина отдавала только Вале, хотя имелись и другие претенденты. Вообще-то она не очень сильна была в движениях, из деревни всё же, но все были примерно на одном уровне. Валя тоже. Вдвоём у них что-то получалось. С каждым разом всё лучше. Они прокружились часа два. Поэтому Валя должен был, просто обязан, проводить свою напарницу до общежития. Там, на пороге, он, прощаясь, вдруг положил левую руку ей за голову, сильным, но бережным движением притянул её к себе, впился пылающими губами ей под нос. Он немного не попал, но она и не думала уворачиваться, а напротив, сама подтянулась чуть выше и нашла его жаркие уста.
Поцелуй был долгим, почти бесконечным. Лишь открывшаяся дверь и противный резкий голос вахтёрши прервал их первое земное счастье:
- Клещёва, тебе что особое приглашение надо? Время, закрываю! У-у, народ бессовестный пошёл, прямо на улице, прямо под дверями целуются. Уж не могли местечка поукромнее найти! – дверь захлопнулась снова.
Они долго не могли оторваться друг друга. Валя не отпускал её, он держал обеими руками лицо Зины и целовал её в щёки, в губы, в нос, в глаза, даже, как ребёнка, в лоб. Казалось, он хочет обцеловать её всю, но только место совсем не подходило. Потом обхватил за талию, сцепив руки в замке и они, прижавшись телами, долго стояли без движения.
Наконец, Зина прошептала:
- Пора. А то она и вправду закроет дверь, она может. Да ещё завтра на меня комендантша телегу напишет.
- Пора, - согласился Валя и отпустил Зину. Она повернулась к старой двери с облупившейся коричневой краской и табличкой «Женское общежитие школы медсестёр». Эта вывеска всегда смешила Зину, как будто в школе медсестёр могло быть мужское общежитие! Но сейчас она не видела ничего, кроме мрачного дверного створа, который через мгновение разъединит их.
Зина обернулась:
- Завтра увидимся?
- Конечно, только послезавтра у меня зачёт.
- А у меня после-послезавтра. Давай в среду. Так даже лучше, после консультации я буду свободна целый день.
- Давай, буду ждать, я за тобой зайду в двенадцать. Идёт?
- Идёт!
В среду они провели почти весь день в городском парке на берегу реки.
Там хватало укромных местечек и вечером Зина шла домой с распухшими губами. Усталая и счастливая, и то, что через два дня экзамен, а она ещё не в зуб ногой, её совершенно не смущало. Главное – у неё был Валя!
Их роман с поцелуями в парке и на пороге общежития продолжался почти месяц. Уже все подруги знали и спрашивали, когда свадьба. Про серьёзность намерений даже не заикались. С Зиной и так всё было понятно. Она расцвела, как весенний цветок, глаза блестели, улыбка не сходила с лица, оно светилось неподдельным женским счастьем.
- Зиночка, ты что-то задумалась. Продолжаем обход, - мягкий, всегда вкрадчивый, когда обращался к Зине, голос завотделения вернул Зину в больничную реальность. Вот она тут, рядом назойливый Квадрат Иваныч. И никакого Вали, его никогда больше не будет. Никогда. И эта кривая плоскодонка Ирина, хм, Николаевна окидывает её, Зину, пренебрежительным взглядом. «Да кто ты такая, подумаешь, институт закончила. В эвакуации всю войну яблоки узбекские ела. Да я бы тоже закончила, если б бы родилась в Ленинграде, а не в забытой Богом глуши».
Дальше можно читать здесь.