5. Невроз или «Болезнь неведения»
Это определение невроза принадлежит известному психофизиологу П.В. Симонову. Он даже книгу выпустил с таким названием (2), весьма полезную всем и каждому, несмотря на скромный объем в 66 страниц. В ней – о том, как и почему особенности и конфликты нашей социальной жизни переходят (или не переходят!) в серьезное психическое и телесное заболевание.
В основе каждого невроза, как болезни, лежит стресс, к которому наш организм не смог беспроблемно адаптироваться. Если бы смог – невроз бы не развился.
Автор приводит весьма убедительные примеры. Двух обезьянок чувствительно бьют током (в то время гуманизма у исследователей было поменьше). Одна просто терпит эти удары. А вторая имеет возможность их предотвратить, нажимая кнопку. Казалось бы, она имеет преимущество перед первой. Однако в итоге первая обезьяна перенесла неприятное испытание и пошла жить дальше. А вторая, измученная стрессом ожидания удара, получила многочисленные кровоизлияния в желудке.
Или еще более жестокий эксперимент. Мощного самца, вожака стаи, отсаживают в отдельную клетку. И на его глазах его бывшие подчиненные пируют уже без него, а его самка принадлежит другой обезьяне. И самый сильный в стае, но «униженный», самец начинает в прямом смысле чахнуть.
П.В.Симонов делает предположение, что стресс переходит в болезнь, когда нам не хватает информации для принятия решения. То есть, мы знаем о проблеме, но не знаем, как ее решить. Это касается обоих примеров: обезьянка из первого знает, как прекратить удар током. Но как его предотвратить?!
В случае же, если мы не знаем о проблеме либо знаем, и имеем информацию о ее решении (не мучаемся при его принятии), то невроза не наступает.
Был там еще один страшноватый эксперимент с собаками, уже безо всяких ударов с током.
Собаке предъявляли на экране круг и подкрепляли его появление лакомством. А появление эллипса, соответственно, не подкрепляли. Потом постепенно в экспериментах приближали изображение эллипса к кругу. И… «животное не просто переставало «понимать», где круг, а где эллипс, оно заболевало тяжелым нервным расстройством…» (2).
А теперь самое интересное: оказывается, если изначально собаке показывали трудно различимые круг и эллипс (сопровождая едой только круг), то невроза не возникало! Животное легко переносило, что еда появляется не каждый раз при появлении фигур.
«Чем отличается положение второй собаки от первой? Только одним: вторая собака «не знает», что она должна различать круг от эллипса» - делает вывод Симонов. То есть, дело вовсе не в пище. Дело в том, что у первой собаки есть четко поставленная ситуацией задача, но она не может ее решить из-за недостатка информации, и «деятельность мозга срывается от осознания своего бессилия» (2).
То есть, перенапряжение ЦНС вызывает лишь ситуация, когда задача поставлена, но из-за недостатка информации мы не знаем, как ее решать.
Соответственно, и возможных выходов два. Либо помочь решить задачу, либо, что тоже часто выпадает психологу, помочь ее снять, если она надумана.
Разумеется, психолог не решает жизненных задач за пациента и не снимает их за него. Однако его работа часто позволяет справиться пациенту с этим самому.
Второй важный для нас вывод заключается в том, что нервные потрясения, моральные страдания, социальные конфликты могут убивать человека или животное не слабее, чем пуля.
Разница, пожалуй, лишь в том, что понимая суть невроза, можно попытаться от него избавиться, причем, в большинстве случаев – успешно, поскольку невроз – обратимое состояние.
Это доказано миллионы раз, от тихих кабинетов психологов до чудовищного Освенцима, где Виктор Франкл не по своей воле провел свой «эксперимент» с выживанием (3).
Но прежде чем бороться с врагом, нужно сначала его увидеть! Именно поэтому Павел Васильевич написал эту замечательную книжку – популярным языком, крошечного объема и огромной пользы.
Переходя к нашему клиническому случаю, мы видим, что Кристина полностью в неведении о своей проблеме. Она, естественно, понимает, что больна. Она сильно страдает. Повсюду в ее записях прямым текстом – о том, как ей плохо, и физически, и морально. И о своей трагической уникальности: о том, что ее никто не понимает и никогда не поймет. А, соответственно, и помочь ей никто не сможет.
Воистину, болезнь неведения.
Из текста Кристины, прямое цитирование (стр. 6):
«… Я долго старалась не замечать, что со мной происходит что-то не так.
Творческая личность, думала я. Как-нибудь проживу, все же как-то живут
Моя депрессия – моя уникальность
К 20-и годам, что бы со мной ни происходило, воспринималось с истерикой – особенностью характера»
Из текста Кристины, прямое цитирование (стр. 5):
«... Меня никто никогда не понимал.
Все попытки уберечь меня или дать мне нужный совет, сделать мою жизнь лучше – только истощали и разрушали меня. Я не понимала, что я могу дать этому миру взамен.
Чувство слабости и беспомощности не покидало меня».
6. Первая попытка работы с психологом
Когда наблюдаешь такого пациента, естественно, первым делом интересуешься, не пытался ли он ранее получить помощь от моих коллег или врача-психиатра. Ведь, очевидно, что она ему необходима.
Интерес этот вполне объясним, поскольку успех или неуспех первого взаимодействия, - если психолог вооружен этим знанием, - может существенно увеличить эффективность того, что собираешься сейчас делать ты.
Ответ на мой вопрос Кристина предоставила письменно, и я привожу его ниже, почти без сокращений.
Из текста Кристины, прямое цитирование (стр. 9 и 10):
« … За 28 лет меня никогда не направляли к психологу (особенно незнакомый человек из палаты), всегда казалось, это что-то с отклонениями от нормы, что-то стыдное, и уж точно с дальнейшими проблемами с документами.
(К психологу Кристине посоветовала обратиться соседка по больничной палате, куда доверительница попала с приступом явно психогенного происхождения; врачи не нашли никаких соматических причин – прим. авт.).
Но меня было уже не остановить, я тщательно смотрела рейтинги психологов в интернете… и выбрала, как мне казалось, достойного. Записалась…
… тяжелая поездка выдалась к психологу (на метро Кристина в последние два года ездила с трудом, см. выше – прим. авт.). Я вошла вся в мокром холодном поту и с несчастным взглядом.
У меня было достаточно в запасе времени. Но суета внутри меня - сжирала; чувство вины, что я могу пропустить эту важную для меня встречу, тоже не покидало.
Всю дорогу меня не покидали мысли о том, как все пройдет. Поймут ли меня?
Ведь таких, как я, нет. Никому не может быть так плохо, как мне.
Я считала свою болезнь уникальной.
Приближаясь все ближе к месту встречи… у меня все больше тряслись ноги и кружилась голова. Я помню, как сдавала куртку в гардероб и поймала себя на мысли, что прячу взгляд. Что не хочу, чтобы все эти люди меня видели.
И двинулась к кабинету еще быстрее.
Меня настолько переполняли эмоции, что я не заметила, как уже сижу перед врачом. Меня трясло. Я сразу невнятно попыталась объяснить, что моя жизнь невыносима, и в ней сплошные катастрофы, как меня холодно попросили не спешить.
Она начала спрашивать о травмах, операциях и постоянно что-то записывать, и даже не смотрела в глаза.
Все разговоры о потрясениях моей жизни психолог воспринимала с таким безразличием, что мне показалось, что я как-то плохо объясняю, ведь мой мир рухнул! Насколько еще больнее ей можно это описать, чтобы она, наконец, поняла!
Потратив на меня минут 20 (15) (так у Кристины – прим. авт.), врач начала выписывать мне рецепт на 2 антидепрессанта. И как-то небрежно закончив разговор, попросила меня удалиться.
Конечно, не так я себе все представляла.
Конечно же, сразу стала винить себя; что уж точно проблема во мне, а не во враче.
Но в руках был рецепт, и я уже спешила в аптеку. Не понимая, конечно, что дадут мне эти пилюли, но жизни без них я уже не представляла.
В голове был щелчок – Это выход! Эти таблетки все изменят!
ATARAX. (Про второе лекарство Кристина не говорит, но и атаракс не антидепрессант, а анксиолитик, то есть, противотревожный препарат, транквиллизатор – прим. авт.).
Изучила инструкцию, понравилась фраза “без синдрома отмены” – типа, когда перестанешь принимать, не станет хуже, нет привыкания (тоже не совсем верно поняла; привыкания-то физиологического нет, но после окончания фармацевтической поддержки могут вернуться нежелательные симптомы – прим. авт.).
… Как-то легко доверилась препарату, казалось, хуже уже не будет.
… Ощущения эйфории, ватности, стала проще воспринимать критику и проблемы, но мои страхи никуда не девались. Я ходила, улыбалась и страдала…
(Похоже, насчет эйфории Кристина погорячилась. Атаракс – блокатор ацетилхолиновых и гистаминовых рецепторов. Настроение, конечно, может – и должно - улучшится, из-за анальгезирующего действия (исчезают случайные, панически толкуемые, болевые ощущения), антигистаминного действия (убирается зуд, если он был), седации и расслабления гладкой и скелетной мускулатуры (также ведущие к уменьшению тревоги). Но эйфория – это вряд ли, скорее он сонливость вызовет. Именно поэтому им не интересуются наркоманы - прим. авт.).
… Я в этот момент работала. Решила для себя, что транки (транквиллизаторы – прим. авт.) как-то быстро наладили мою проблему с плаксивостью, но замедлили мою продуктивность (это возможно – прим. авт.). Все дела делались медленно и требовали большей концентрации. Я жила от таблетки до таблетки целый месяц. И боялась их пропустить…
Хотелось бы прокомментировать Кристинину историю с ее первым посещением психолога, точнее – первым обращением за квалифицированной помощью.
Самое неприятное – и у нас это типовая ситуация – что человек болеет, ему явно худо, он это сам понимает, даже считает свою болезнь уникальной и при этом… не идет к врачу!!!
Был бы нарыв на любом месте – пошел бы. И с геморроем пошел бы. И с гонореей.
А с душевной болью – увы…
Можно сколько угодно говорить про стигматизацию психических заболеваний, но пока народ в массе своей не узнает и не поверит, что беспомощно страдать в таких ситуациях глупо – ничего не изменится. Собственно, одна из целей написания данного материала и есть ознакомление народа с проблемой и возможностью ее решения.
Второе замечание касается психофармацевтики, и ее месте в нашей жизни. Мое мнение: одинаково неумно как заведомо отказываться от современных достижений фармакологии, так и заведомо не видеть (и не использовать) иных методов улучшения психического здоровья. Причем, как я заметил, у психиатров «перекос» идет в сторону психотропов, а у психологов с «немедицинским» дипломом - в сторону психотерапии (психокоррекции).
Конечно, это во многом объясняется спецификой их работы. Психиатр гораздо чаще общается с тяжелыми больными, и к тому же ему некогда ждать, поскольку в стационаре идет поток. А психолог-«не врач» просто не имеет права выписывать рецепт
На самом деле, идеальным будет подход, когда используются все возможные методы, чтобы помочь человеку поправить его душевное здоровье как можно быстрее, полнее и без нежелательных побочных эффектов.
И третий момент хотелось бы отметить. Когда Кристина все-таки пошла к психологу, она не получила от него того, чего ожидала: человеческого сочувствия, внимания к ее уникальной проблеме. Это для психолога проблема достаточно стандартна, он в день таких больных может десяток увидеть. Но для каждого человека его-то боль действительно уникальна!
Однако, к сожалению, это даже не упрек конкретно взятому психологу, а проблема массовой медицины – эталон врача в виде земского доктора или Айболита остался в прошлом.
Хотя, конечно, и психолог не должен оставаться таким в памяти пациента – холодным, безразличным; и любой врач по определению должен обладать психологическими знаниями и навыками.
Продолжение см. в "Два взгляда на один невроз. Часть 5".
Сразу полностью статью можно прочитать в журнале "Человеческий капитал" №6, 2019. И еще: задавайте вопросы, многие страдают схожими заболеваниями, я постараюсь отвечать всем. С уважением,
Иосиф Гольман, клинический психолог.