Один критик (Лев Лунц), оценивая ранние стихи Георгия Иванова, назвал их «образцовыми». И добавил – «и весь ужас в том, что они образцовы». Действительно, кто на закате Серебряного века мог предположить, что из автора этих «гладких», эстетских стихов, из человека, в чьей физиономии проглядывали черты капризного ребенка, типичного барчука, выйдет один из лучших поэтов русской эмиграции, сумевший с такой фатальной безнадежностью выразить всю экзистенциальную тоску и ужас человеческого существования?
Иванов начинал как акмеист, был другом Гумилева и активным участником Цеха поэтов (точнее, сразу трех Цехов). Но очень многое в ивановской поэзии, созданной в зрелые годы за границей, идет еще от Иннокентия Анненского, от таких, например, строк – «Но был бы мой свободный дух ‒ / Теперь не дух, я был бы бог… / Когда б не пиль да не тубо, / Да не тю-тю после бо-бо».
В этом вся человеческая судьба по Иванову – мучительное умирание после вполне бессмысленной жизни («все на свете не беда, / все на свете ерунда») и пропасть небытия как финал несчастного земного пути. Но как это не похоже на эстетствующий декаданс начала века, потому что там была одна поза, а здесь – у больного, нуждающегося поэта, умирающего на чужом ему средиземноморском берегу – все по-настоящему. И вот эта подлинная человеческая боль, эта тоска бессмыслицы, которую переживает человек, создают в стихах Иванова эффект, не позволяющий равнодушно пройти мимо них. Что вынес и пережил Иванов, сумевший сказать о себе: «И вспоминаю, холодея, / Что я уже не человек, // А судорога идиота, / Природой созданная зря…»?
Поздние стихи Иванова уже не обвинить в «образцовости». Они иной раз корявы и несуразны, как корява и несуразна человеческая жизнь, и безжалостны, как правда – «Вот елочка. А вот и белочка / Из-за сугроба вылезает, / Глядит немного оробелочка, / И ничего не понимает ‒ / Ну абсолютно ничего».
Вот одно из наиболее характерных стихотворений Георгия Иванова (наш сегодняшний выбор):
I
Друг друга отражают зеркала,
Взаимно искажая отраженья.
Я верю не в непобедимость зла,
А только в неизбежность пораженья.
Не в музыку, что жизнь мою сожгла,
А в пепел, что остался от сожженья.
II
Игра судьбы. Игра добра и зла.
Игра ума. Игра воображенья.
«Друг друга отражают зеркала,
Взаимно искажая отраженья...»
Мне говорят - ты выиграл игру!
Но все равно. Я больше не играю.
Допустим, как поэт я не умру,
Зато как человек я умираю.
