Глава 2.
Алчность, конечно, алчность – виденный ли Бахметовым образ, годами ли слышанное слово? – призраки алчности мира не давали покоя; и, видимо, именно в ней коренилась сама химия понимания сгущавшейся перед глазами жизни. Отчего алчность неискоренима в людях? Почему долгими озарениями не перестаёт переживаться мистерия самой идеи доброкачественности человека?
В яви и снах Бахметова всплывали картины грюнвальдского детства – залитого светом безусловного солнца, покрывающего защитой простоту и порядок установления во всём. И тогда уже Сергей чувствовал стук молоточков и лёгкий скрежет шестерён небес. Блажь тайнослышаний горячо обнималась с надмирной синевой, открывая детскому сердечку горизонт вечности бытия. Мальчик видел странные картины – бесконтурный конвейер переносил с места на место целые пространства, возвращая их на исходные рубежи с быстро меняющимся содержимым. Конвейерная работа обезличенного механизма, вроде, успокаивала душу Вселенной; мало, впрочем, заботясь о собственных смыслах – а запутанность биллионов мотиваций уже, казалось, не смущала ничто вокруг.
Обезличенность порой приобретала чёткие формы, и они оказывались до боли земными ощущениями. Причём, было уже непонятно, что оборачивалось живыми образами и отзвуками, а что – миражом. Обрубленные в снах корни гигантских дерев начинали волновать позывом устремлений желтеющую крону, и листья уже чувствовали силу дувшего ветерка. Энергия желания жизни сметала остатки смыслов, и валила саму себя в жертвенный костёр страданий – сумасшествие перемен казалось крайне жестоким абсурдом, ломающим жизнь с её принципами простоты и порядка установления. Денно и нощно вопль отчаяния с Земли зависал в облаках, и отсутствие резонанса пугало больше всего. Налетавшая саранча – Бахметов помнил эти сны – постоянно пожирала листья и ствол, откладывая личинки в дыхание каждой коры – из них проклёвывались мерзкие, очень прожорливые существа, ежесекундно расширявшие ареал выгрызаемых ими пространств. Инстинкт выживания за счёт всего живого гнал безмозглые твари вдаль к неизвестности, и последующей смерти. В детстве и сейчас становилось грустно от заданной цикличности, но грусть растапливалась мыслью, что эту смерть может остановить дух. Только дух противостоял алчности масс пожирателей жизни. Родина саранчи – перекати-поле, – с грустью путались теперь мысли в голове Бахметова, – она не ведает чувств, кроме упоения едой.
Почему люди всё чаще видятся саранчой? Люди, в которых есть дух познания и удивления самому познанию. Что есть человек? В сердце его живёт дух, но может поселиться и алчность или желание всё вокруг разрушать. Что за загадки Творца – люди живут тысячи лет, и каждый из них любым поступком воспроизводит вековечную борьбу между духом удивления миру и инстинктами загрызть всё живое! Но человек особо и не задумывается над тем, что творит – он неосознанно делает выбор сердца. Или осознанно? Значит ли это, что сделавшие выбор выгрызать пространство, должны быть уничтожаемы как бешеные собаки? Остановить саранчу! – стучали в правом виске неожиданные призывы. – Иначе она сама выгрызет всё живое. Призвать любого убить в себе саранчу! Пришло время определяться каждому. Каждому!
Что будет конечной точкой самоопределения? И вообще, каковы цели жизни всего человечества? Жить в обществе всемирной гармонии? Утопия имеет право на мечты в головах простаков, но цену ей знает любой наблюдающий за жизнью. Даже если через принуждение вести всех в будущий рай (да рай ли?) – на это понадобится столетие. Слишком уж сложна задача. А за сто лет всё в головах может измениться, и непонятно в какую сторону. И кто будет вести? Вопрос открыт. Не лучше ли положиться на провидение, и жить пока жизнью своего народа? А там – Господь на душу положит. И, конечно, давать острастку саранче.
Как ни крути, – не мог сдержаться в рефлексиях Бахметов, – а мозги Земного шара плющат ради продажи акций, стирального порошка, компьютеров и гигиенических прокладок! Но разве не готово человечество само представлять свои мозги стяжателям и авантюристам? Не есть ли этот способ удерживания семи миллиардов человек в общем строю – через навязывание им культа вещей – единственным эффективным способом организации голов и сердец слишком быстро плодящихся популяций людей? Не сама ли эта толпа хочет обессмысленной Жизни Жвачных Животных, поскольку жизнь эта устраивает саму природу незрелости и желаний единственно удовольствия? Не все, конечно, держат шеренги в строю – но могут ли какие-нибудь буддисты и прочие левые романтики изменить ход истории? Нет, конечно; да, и слава Богу, что нет.
Но вот ещё вопрос – почему человечество со всеми задатками поиска смыслов скатилось до более, чем пошлых воззрений на мир через стяжательство и бесконечное потребление? Из всех возможных дорог развития большинство выбрало самую простую и прагматичную – окружить себя вещами, чтобы забыть о смыслах и пути вперёд. Но почему человечество? Запад! Остальной мир начинает влечься за ним. Но ведь что-то такое уже было в Греции, Риме и ещё Бог весть где. И закончилось всё плачевно. Неужели всё в истории повторяется, и идёт по кругу? Неужели, прослушав слова со старой пластинки, человечество вновь сбивается на круг предопределённых невзгод? В этом проявляется смысл истории?