В своих мемуарах Сергей Николаевич Глинка, литератор конца XVIII - первой половины XIX века, упоминает совершенно вышедший ныне из употребления напиток - липец.
Напиток этот был «пьяный», изготовлялся, как нетрудно догадаться по названию, из липового мёда. Надо думать, липец - разновидность так называемого питного мёда (который, впрочем, сейчас тоже не в чести).
Такого рода старинные русские хмельные напитки были постепенно вытеснены более крепкой и простой в производстве водкой (и, отчасти, виноградным вином), но в конце XVIII века этот печальный процесс ещё не завершился.
Погрузимся же вслед за Глинкой в воспоминания его детства, выслушаем его прозаическую песнь о покойном липце.
Глинка:
Отец мой служил в молодости в гвардии и, по выходе в отставку, поселясь в деревне, сделался примерным хозяином.
Домоводство цвело изобилием, под животворным надзором хозяйским.
Вместо часто поддельного Клико в круговых чашах Оссиановских кипел родной мёд и липец, а вместо пунша ароматного подносили варенуху.
В нашей кладовой кадки с липцем и мёдом были безвыходно. Раздолье было тогда это житьё сельское! Казалось, что и сама природа спешила отдарить за то, что с нею жили и ближе, и дружнее.
И князь Таврический, наш сосед, посылал к нам за липцем и расплачивался турецким оружием, то в серебряной, то в золотой оправе. Всем известно, что у князя Потёмкина были свои гонцы ловкие, расторопные, умные, но никогда не знавшие того, что передавали они за его печатью. В числе этих гонцов был двоюродный брат моего отца Г.Б. Глинка. В разъездах своих от князя, заезжал он и к нам за липцем.
Однажды привёз он его к Потёмкину в то время, когда он забавлял принца де Линя прогулками на лимане и давал ему пиры. Быстро взглянув на моего родственника, князь спросил: «Все ли здорово в Ковно?» Родственник мой отвечал как следовало: «Ну, - сказал князь принцу, - мы сегодня будем пить ковенский липец»; и за столом сам употчивал его тремя бокалами. После обеда принц не мог встать со стула. Князь улыбнулся и промолвил: «Это не ковенский, это русский липец моего соседа. В вашей суматошной Европе из куска золота тормошат и землю, и море, а у нас в России любят угостить и усадить. Выпейте стакан холодной воды, всё пройдет».
Новая жизнь блеснула на родине моей. Екатерина II подарила её посещением своим. На возвратном пути из Белорусского края Екатерина II 1781 года 4-го июня, из стен Смоленска отпpaвилacь в село Чижёво, на родину князя Потёмкина.
Императрица поворотила из села Чижёва прямо на столбовую дорогу. В деревне нашей Холм была тогда перемена лошадей. По званию капитана-исправника отец мой устроил свой участок в виде рощи, обсадя обе стороны дороги ветвистыми деревьями. У самой перемены лошадей, близ рощицы, раскинута была довольно обширная палатка, или шатёр.
Ближайшие наши родные под предводительством столетнего прадеда моего, Григория Андреевича Глинки, со всех сторон спешили для воззрения на Екатерину. Между тем отец мой сопровождал карету императрицы.
Когда карета остановилась, отец мой в радостном порыве соскочил с лошади и вскричал:
- Матушка-царица, прими от нас нашу сельскую хлеб-соль, наш домашний липец и наши усердные сердца!
- Благодарю, благодарю, - отвечала Екатерина, - усердие сердечное для меня всего дороже.
Приветливо откушала она нашего хлеба-соли, выпила бокал липца за здоровье хозяев «и за здоровье старшины Глинок», - прибавила она, обратясь к прадеду моему.
Все то, что относится к этому дню, осталось у нас семейным сокровищем. Доходила ли до половины та бочка, из которой наливался липец для подчиванья царицы, её тотчас дополняли, и этот неисходимый липец величали царским.
Прадед мой, Григорий Андреевич Глинка, после свидания с Екатериною жил ещё два года и умер ста двух лет.
Жизнь его, не разъединенная с природою, закалила его рамена крепостью булатною. Без всех диетических мудрований, порожденных роскошью, он прожил век. Не посылал за межу родную ни за яствами, ни за напитками; тогда не знали еще у нас на Руси и искусства за одним обедом пресыщаться избытками четырех частей света. За сытым его столом кипели щи, похлебки, рассольники; дымились сальники, жареная баранина; величались огромные караваи. Вместо вин фряжских шумели мед и липец в стопах исполинских. Я видел стопы, в которые вливалось по нескольку бутылок, и которые, по установленному обычаю, в часы разгульной пирушки, опоражнивались одним духом.
...Спустя время, будучи в Петербурге, отец мой представлен был императрице. За ним несли огромный поднос с домашними коврижками и несколько бутылок липца. «Примите, всемилостивейшая государыня, - сказал отец мой, - примите нашу сельскую хлеб-соль. Я подношу вам те коврижки, которые вы изволили у нас кушать, и липец, в напоминание вашего посещения названный мною царским липцом. Каждый раз, когда съезжаются ко мне родные и гости, мы пьем этот липец и восклицаем в радости душевной: "Да здравствует наша императрица, матушка Екатерина Алексеевна!"»