«Она представлялась мне таким высоким, чистым, духовным существом, что часто в средний период моей жизни, во время борьбы с одолевавшими меня искушениями, я молился её душе, прося её помочь мне, и эта молитва всегда помогала мне». Так Л.Н.Толстой писал о своей матери.
Он не помнил её: мать скончалась, когда ему не исполнилось ещё и двух лет. Однако остались воспоминания окружающих и удивительная атмосфера семьи, царившая вокруг этой женщины. Нет её портретов (сохранился единственный силуэтный, сделанный ещё в детстве). «Я отчасти рад этому, потому что в представлении моем о ней есть только её духовный облик, и всё, что я знаю о ней, всё прекрасно…» — писал Толстой в «Воспоминаниях».
А что о ней знаем мы? «Говорят, что она была небольшого роста, некрасива, но необычайно добра и талантлива, с большими ясными и лучистыми глазами», - так писал её внук Илья.
Мария рано потеряла мать (кто-то пишет, что в тот момент ей было два года, кто-то – что девять). Воспитывал и учил её отец (о занятиях юной княжны я писала здесь). Сохранились её дневники, написанные ею прозаические произведения: волшебная сказка «Лесные близнецы» на французском языке и незаконченная повесть в двух частях «Русская Памела, или Нет правил без исключения» (интересно, что в этой повести она вывела своего отца под именем князя Разумина, подчёркивая, видимо, его личные качества).
Принято считать (и во многом так и есть), что княжна Марья Болконская в романе списана с матери писателя. Но это верно лишь отчасти. Судя по всему, Мария Николаевна Волконская была более одарённой и независимой девушкой. Сохранились так называемые «синие тетради», найденные С.А.Толстой уже в начале ХХ века, где княжна описывает свою поездку в Петербург с отцом. Мы видим, что она вела там достаточно светскую жизнь, побывала в театрах (и оставила интересные замечания о «Женитьбе Фигаро» Бомарше, об игре м-ль Жорж), осматривала Кунсткамеру, Эрмитаж, побывала во дворцах. Восторженно пишет она о Петре I и Екатерине II. Не была она и так религиозна, как её романная тёзка. Так, описывая своё путешествие из Москвы в Петербург, она упомянет посещение часовни, где находился «явленный образ Казанской богородицы», причём довольно скептически: «Хотя невероятно, чтоб в столь неотдалённом времени творились ещё чудеса, но как народ не может постигать умственного обожания Бога, то такие предания производят в нём большое впечатление».
Замуж княжна вышла очень поздно (ей было уже за тридцать). Пишут и о её внешней непривлекательности, и о страхе потенциальных женихов перед её строгим отцом (это уж точно по роману). Правда, Лев Николаевич в своих воспоминаниях приведёт романтическую историю: «Мать моя была с детства обручена одному из десяти сыновей Голицына» (примечательно: сына той самой Вареньки Энгельгардт, жениться на которой вроде бы отказался её отец), «однако сближению этому не суждено было совершиться: жених моей матери, Лев Голицын, умер от горячки перед свадьбой, имя которого мне, 4-му сыну, дано в память этого Льва. Мне говорили, что маменька очень любила меня и называла: mon petit Benjamin [мой маленький Вениамин]. Думаю, что любовь к умершему жениху, именно вследствие того, что она кончилась смертью, была той поэтической любовью, которую девушки испытывают только один раз».
Так это или нет, неизвестно, но замужеству княжны предшествовало, например, то, что она заставила побеспокоиться родственников, когда «раздала часть своего имения жившей у ней англичанке», как писал А.Я.Булгаков (а может быть, и упомянутой Львом Николаевичем «француженке m-elle Hénissienne», которая «вышла замуж за двоюродного брата матери, князя Михаила Волконского, деда теперешнего писателя Волконского [его исторические романы издаются и сейчас]».
Видимо, временами тоска по несостоявшейся жизни одолевала девушку. Ещё при жизни отца она записала в дневнике: «Пойду в какой-нибудь монастырь и стану там молиться. Потом, прежде чем привыкну и привяжусь к нему, пойду дальше. Стану идти до тех пор, пока ноги будут меня слушаться, потом прилягу, умру, и окажусь у врат, за которыми нет ни грусти, ни слёз». Но судьба рассудила по-своему: её познакомили с графом Толстым, через полтора года после смерти отца она вышла замуж, и брак, заключённый по расчёту, оказался счастливым. Не случайно в дневниках теперь уже графини Марьи появятся французские стихи
О, мы стоим у двери рая
С тобой вдвоём, навек - вдвоём!
Хотя Толстой и напишет: «Думаю, что мать любила моего отца, но больше как мужа и, главное, отца своих детей, но не была влюблена в него».
Детей было пятеро, но по-настоящему воспитывать Марии Николаевне пришлось лишь старшего, Николая, которого писатель считал самым похожим на мать. В «Войне и мире» Толстой упомянет «синенькую тетрадку, исписанную её твердым, крупным почерком», куда графиня Марья будет записывать свои наблюдения за детьми. Такой же дневник вела и мать писателя. Сохранились «билетцы», которые она выдавала Николеньке: «№ 8. Изрядно, но не без блажи», «№ 17. Очень порядочно»…
Младшего ребёнка, дочь Марию, Мария Николаевна родила за несколько месяцев до смерти. Т.А.Кузминская приводит рассказ, что страстно мечтавшая о дочери графиня «дала обещание, что, если родится дочь, ей будёт крёстной матерью первая попавшаяся женщина, которая поутру встретится на дороге», - и крёстной стала «монашенка из тульского женского монастыря» полуюродивая Марья Герасимовна, с которой Лев Николаевич потом любил разговаривать. «Матери Марии Николаевны всё же не пришлось радоваться на дочь – вскоре она умерла», - закончит рассказ Кузминская. А Мария-дочь со слов няни рассказывала так: «Мать всегда очень любила качаться на качелях и всегда просила, чтобы её выше раскачивали. Раз её раскачали очень сильно, доска сорвалась и ударила её в голову. Она ухватилась за голову и долго так стояла, всё за голову держалась. Девушки крепостные – тогда наказывали – испугались. – Ничего, ничего, вы не бойтесь, я никому не скажу. Это было вскоре после родов. После этого у неё всегда болела голова… Мать умерла от воспаления мозга».
Хотя Мария Николаевна и привечала странников, но религиозность княжны Марьи Лев Николаевич взял от другой графини Толстой – своей сестры.
Странная, причудливая судьба этой женщины, несомненно, заслуживает отдельного разговора, и, может быть, когда-нибудь я за это возьмусь. Но не сейчас. Пока ограничусь сказанным.
И, наверное, последнее.
Для Толстого мать, которую он практически не помнил, навсегда осталась идеалом. «Целый день тупое, тоскливое состояние. К вечеру состояние это перешло в умиление - желание ласки - любви. Хотелось, как в детстве, прильнуть к любящему, жалеющему существу и умиленно плакать и быть утешаемым. Но кто такое существо, к которому бы я мог прильнуть так? Перебираю всех любимых мною людей - ни один не годится. К кому же прильнуть? Сделаться маленьким и к матери, как я представляю её себе. Да, да, маменька, которую я никогда не называл ещё, не умея говорить. Да, она, высшее мое представление о чистой любви, но не холодной, божеской, а земной, теплой, материнской. К этой тянулась моя лучшая, уставшая душа. Ты, маменька, ты приласкай меня». Дневниковая запись писателя датирована 10 марта 1906 года. Толстому через полгода исполнится 78 лет…
И вдруг в комментариях к статье, посвящённой отцу писателя, я читаю совершенно мерзкое высказывание: «Толстой - вылитый мужик, внешность его мужский. Он не биологический сын своего отца. А произошёл, скорее всего от сельского священника».
Я даже не могу подобрать слов, чтобы как-то это откомментировать. Мне интересно одно: если бы вдруг Лев Николаевич узнал о таких словах, помогло бы ему пресловутое «непротивление» простить автора? Очень сомневаюсь!
Если статья понравилась, голосуйте и подписывайтесь на мой канал
"Оглавление" всех статей по "Войне и миру" здесь
Навигатор по всему каналу здесь
