Лиза снова приехала к матери — еще одна соседка позвонила и сообщила, что Галюсик засунула спички в ее дверной замок, потому что они якобы сверлят дрелью по выходным и с раннего утра. А это не они, а другие соседи. И те сверлили лишь один раз — зеркало в коридор вешали. Что теперь — без зеркала оставаться? Соседка требовала компенсации — за вскрытие и замену испорченного Галюсиком замка.
— Да, я приеду, все компенсирую — пообещала Лиза.
— Я бы не позвонила, если бы не Андрюша. — Соседка вдруг заплакала. — Я же все понимаю. Но я такого страху натерпелась. Андрюша — мой внук, я его спать днем уложила, и черт меня дернул в магазин побежать. Мука закончилась, а я внуку блинчиков обещала. Андрюша крепко спит, еле добудишься, ну я в магазин за мукой и побежала, а возвращаюсь минут через пятнадцать — в замке спички торчат, ключ не вставишь. И Андрюша как раз проснулся, заплакал. Я по эту сторону слышала, как он плакал. Чуть сердце не остановилось. Сто раз себя прокляла за то, что его одного оставила. В первый раз — и тут сразу такое. Конечно, я себя виноватой чувствовала. Пока слесаря вызвала, пока квартиру вскрывали, я под дверью сидела и скулила, как та собака. Слава богу, с Андрюшей ничего не случилось, а ведь могло. Балкон открыт, ножи в ящике, порошки в тумбочке под ванной. Но Андрюша до сих пор плохо спит. Просыпается и плачет. Дверь в комнату даже прикрыть не разрешает. Я же не перекладываю ответственность! Сама дура старая! Но так же тоже нельзя — сразу спички в замок совать! Вы как-то поговорите с матерью. Не первое же хулиганство с ее стороны.
— Поговорю, — кивнула Лиза.
— А вдруг бы пожилой человек и что-то случилось, тогда как? — продолжала соседка. — Я потом не знала, какие таблетки пить, давление подскочило. Думала, умру. Я же не из-за денег. Но может мама ваша хоть поймет, что виновата. Что надо себя как-то прилично вести.
Лиза хотела объяснить соседке, что Галюсик не начнет вести себя прилично. И страдания бабушки по поводу внука ей не близки. Она никогда не любила детей — ее раздражали их крики, беготня, возня. Но как это сказать женщине, которая сидела под дверью, успокаивая плачущего, испуганного внука? Никак. Невозможно.
Лиза отдала деньги за вынужденную замену замка. Купила ребенку машинку, конструктор, принесла торт. Большего она сделать была не в состоянии. Мать же опять не считала себя невиновной. Ошиблась дверью. А Андрюша этот — избалованный гаденыш. Бабушку бьет, истерики закатывает. Ему бы надавать хоть раз хорошенько по жопе. Да все в подъезде знают, как он над бабушкой измывается — то купи, то подай.
И только добрая Регина встала тогда на защиту соседки.
— Ну а что вы хотите? — увещевала она возмущенных женщин. — У всех нервы. В городе живем, не в деревне. Экология плохая, сплошная беготня, стрессы на каждом шагу. Нормальный человек с ума сойдет, а если женщина одинокая, что с нее взять? Только пожалеть и остается. Она ищет, куда свое одиночество деть.
— При чем здесь экология? — возмутилась бабушка Андрюши. — Это же ни в какие ворота! Сегодня спички, а если завтра она дверь подожжет? Тоже ее пожалеть за это надо будет?
— Внимания ей не хватает и человека рядом, мужчины, — стояла на своем Регина.
— А дочь? Всем бы такую дочь! Чуть что — приезжает. Как только она еще мать терпит? — подхватила одна из соседок. — Экология… Да эгоистка эта Галя, вот и весь ответ. Только о себе и думает.
— Сейчас всем тяжело. Потому что ноябрь. На улицу выходить не хочется, на серость эту смотреть, — заметила Регина. И начала рассказывать соседкам, как было замечательно, когда ее Леонид служил в Алтайском крае. Вот это было счастье — природа, ягоды, рыба. Ни бессонницы, ни давления, ни нервов. Какие нервы, если вокруг такая красота, что сердце замирает. И зимой хорошо, и летом. А осенью какая благодать! Вот утром встаешь, вдыхаешь воздух — и жить хочется. Будто сил прибавляется. А здесь, в Москве, как ни дыши, а уже с утра уставший. Вот у Ленчика всегда здоровье было лошадиное. А как в Москву перевели, так все и посыпалось, болячки одна за другой. То тахикардия, то сразу две грыжи в позвоночнике. Да еще вдруг аллергия. Вроде бы на ольху. Но ольхи Регина в ближайших посадках не нашла, как ни искала. А, может, не на ольху, а на продукты. Молоко ведь уже и не молоко, курица не курица — чем тех курей кормят, поди знай? Может, и у Галюсика какая болезнь, только еще не известно какая. Вот она и страдает.
Регина искренне жалела соседку. Какой женщине пожелаешь одной остаться? Дочь уже совсем отлепилась. А мужа нет. Даже такого, который в шесть утра орать начинает и завтрак требует. Но все же мужик рядом, защита, забота, положение, даже статус. Вот кто бы что ни говорил, а статус для женщины важен. Для самой себя, не для других. Была бы Галюсик при муже, так и успокоилась бы. Постояла бы в шесть утра над сковородкой да кастрюлей, так ей бы не до чужих бы дверей стало.
— Я вот днем ложусь прикорнуть. Хоть на полчасика. Так какая мне дрель? Я вообще ничего не слышу, — призналась Регина. — Или вы с Андрюшей, — обратилась она к соседке. — Так набегаетесь за день, что тоже без ног падаете. И не пойдете в чужую квартиру спички втыкать или провода на звонке обрезать. Потому что у вас других забот полно. А у Галюсика нет забот. Не о ком ей беспокоиться. Она ж как ребенок — внимание к себе привлекает.
Андрюшина бабушка кивала, соглашаясь. Да, дети и истерику закатить могут, чтобы на них внимание обратили. Всем любовь нужна, это да.
Лиза не понимала, почему Регина продолжает оправдывать поведение соседки. Неужели она не видит, что Галюсик не страдает от одиночества, не плачет по ночам в подушку от тоски и плевать хотела на всех окружающих, включая родную дочь?
— Вон, ты какая хорошая выросла, — говорила Регина Лизе, — умная, воспитанная, добрая. Институт окончила, образование получила, работаешь. Значит, мать в тебя вложилась. Хорошего человека вырастила. И дочь заботливую. Как что случается, так ты сразу здесь. Всем матери помогаешь — и деньгами, и продуктами. Значит, не плохой она человек.
Лиза хотела закричать, объяснить соседке, что выросла не благодаря матери, а вопреки, но сдержалась. Пока есть такие люди, как Регина, — добрые, искренние по-настоящему, верящие в людей, может, и не все так плохо вокруг.
Очередное происшествие не заставило себя ждать. Галюсик застряла в лифте и разыграла целый спектакль. Она кричала, что задыхается, звала на помощь, орала как резаная, чтобы срочно вызвали дочь. Пока ждали приезда мастера, Регина успокаивала соседку, а Леонид помог Галюсику вылезти из лифта, пока мастер держал дверь. Позже, сидя на кухне у соседей, Галюсик, рыдая над чашкой чая, призналась Регине, что застряла не просто так, а специально. Нажала на кнопки и подпрыгнула.
— А если бы трос оборвался? — ахнула в ужасе Регина.
— Так я и хотела, чтобы оборвался, — с надрывом призналась Галюсик. — Зачем мне такая жизнь? Меня никто не любит, я никому не нужна. Даже Лиза была бы рада от меня избавиться. Одни проблемы ей создаю.
— Нельзя так даже думать, — строго сказала Регина. — У тебя замечательная дочь! Будут внуки! В них жизнь продолжится! Как же можно так?
Однако после того случая Регина старалась несколько дистанцироваться от соседки — нормальная защитная реакция здорового организма. Ее испугали слова Галюсика, ее попытка свести счеты с жизнью, и она попросту не знала, как реагировать. Жалела — да, но чем помочь — не понимала. Регина, конечно, тепло здоровалась при встрече, улыбалась, спрашивала про здоровье, но все оставалось в рамках соседских приличий, не больше. Впрочем, Галюсик и не собиралась дружить с Региной и корила себя за тот случай — ведь думала, что рассчитала все правильно, а ошиблась. Не угадала, что соседка настолько испугается и вдруг отстранится. Надеялась, что Регина кинется о ней заботиться и всячески опекать.
Галюсик много раз проделывала этот трюк и всегда срабатывало. Например, на работе, когда обещала себя убить, если ее уволят — ведь на ней ребенок. Пусть лучше в детдоме будет жить, чем с матерью, которая на хлеб не может заработать. Начальница оставила Галюсика на работе, чтобы не брать грех на душу — и без нее грехов полно, остатка жизни не хватит, чтобы все замолить. Так же было, когда Галюсик нашла себе мужчину и решила сделать его своим мужем. Стояла в раскрытом окне и обещала броситься вниз, если он прямо сейчас не бросит свою законную жену и не останется с Галюсиком. Тот остался, правда, ненадолго. На ночь. Утром к жене вернулся. Бежал, сверкая пятками. После этого даже номер телефона сменил.
Лиза же помнила, как мать отказывалась есть, желая умереть от истощения. И как она пыталась утопиться в ванной, естественно, безуспешно. Отказ от пищи был в тот момент, когда Лиза сообщила матери, что переезжает жить к подруге. Насовсем. А потом хоть угол снимать станет, лишь бы не с Галюсиком в одной квартире. Ванная случилась, когда Лиза приехала сообщить, что выходит замуж. Впрочем, замуж Лиза тогда так и не вышла. Не из-за Галюсика — из-за будущей свекрови, которая показалась ей очень похожей на собственную мать. Та тоже заламывала руки, кричала, что-то про «только через мой труп» и обещала умереть от инфаркта прямо на свадьбе любимого сына. И немедленно слегла с нервами, гипертонией и давлением. Так и не случившийся муж попросил тогда Лизу подождать — немного, пока мама поправится.
— Она не поправится, — ответила Лиза, — или выздоровеет в тот момент, когда я исчезну из твоей жизни.
Так все и случилось. Лиза разорвала отношения, и несостоявшаяся свекровь даже на головную боль перестала жаловаться. Жених, так и не ставший мужем, еще несколько раз звонил Лизе и предлагал «попробовать снова», но она отказывалась.
Когда Регина позвонила Лизе и, с трудом подбирая слова, рассказала, что Галюсик застряла в лифте и потом призналась, что хотела покончить жизнь самоубийством, Лиза ответила, что не приедет. И чтобы Регина не волновалась — Галюсик слишком себя любит, чтобы валяться на дне лифтовой шахты со свернутой шеей. И даже если Регина увидит, что Галюсик лежит в луже крови, а из ее рта течет тонкая кровавая струйка, для начала стоит убедиться, что это не томатный сок и не кетчуп, например.
— Мама не в первый раз угрожает самоубийством, — сказала Лиза, — я привыкла.
— Может, это болезнь? Может, ее в больницу надо? — начала немедленно переживать Регина.
— Может и надо, — согласилась Лиза, — нормальный человек не будет себя так вести и пугать близких ему людей. Не тратьте на Галюсика свою доброту и эмоции. Она не оценит. Не подпускайте ее к себе, не приглашайте в дом, не откровенничайте. Мама… она оставляет после себя не просто выжженную траву, а зараженную почву. Она — радиация. Понимаете? После нее нужно заливать все — сердце, душу, эмоции, чувства, веру в хорошее и доброе — бетоном, хлоркой, прокладывать свинцовыми пластинами, осознавая, что в ближайшие лет пятьдесят на этом месте даже поганка не вырастет.
— Лиза, не понимаю, как ты можешь так говорить? Ты же добрая девушка. — Регина растерялась и решила, что в Лизе говорят детские обиды.
Она все равно чувствовала вину перед соседкой за равнодушие последних месяцев, за отстраненность. Поэтому решила договориться с собственным чувством вины и пригласила Галюсика в гости — отметить 8 Марта. Даже попросила Леонида купить для соседки букет и быть с ней предупредительным и внимательным. Отчего-то Регина поверила, что забота и внимание сотворят чудо и излечат душевную боль соседки.
В тот вечер Регина приготовила стол — даже наполеон к чаю испекла, — Леонид вручил Галюсику букет гвоздик, расшаркивался и подливал вино. Сыпал анекдотами и комплиментами. Регина меняла тарелки и не понимала, что происходит. Почему ей кажется, что соседка выглядит более чем здоровой как физически, так и душевно, хихикает как дурочка над несмешными анекдотами и не спешит поправить задравшийся край юбки. Регина из последних сил гнала от себя дурные мысли.