При упоминании "бухтарминских каменщиков" народ не сговариваясь состязается в остроумии на тему масонов и гастрбайтеров. На самом деле "камень" в русской терминологии 18 века - это горы, и соответственно каменщики в данном случае - горцы. Овладев Бухтармой в 1770-х годах после тяжбы с Китаем, Россия обнаружила на этой предгорной реке южнее Алтая несколько сотен бородатых русских людей, крестившихся двумя перстами. Многие из них там родились: старейшая деревня со смешным названием Фыкалка к 1742 году разрослась настолько, что выходцы из неё основали ещё четыре селения - Печи, Белую, Язовую и Коробиху. Стало быть, самые первые поселенцы тут появились не позже 1720-х годов, и даже известно имя первого русского человека на Бухтарме - Афанасий Селезнёв. В основном это были беженцы с Керженских скитов на Волге, к которым с появлением Рудного Алтая присоединись различные крепостные и каторжники, также в основном старой веры.
Причиной их бегства именно сюда это было или следствием, но более всего Бухтарма известна в свете поисков Беловодья - страны истинной веры, куда путь лежит по пустыням, горам и заоблачным перевалам, и столь труден, что не пройти его без Божьей помощи, а значит живут на Беловодье только праведники. По одной версии, легенды Беловодья уходят корнями в глубокую Древнюю Русь, есть даже версия, что под таким названием славяне знали Тибет (Бод).
По другой версии, здесь эта легенда и родилась: хозяевами Алтая до 1756 года были буддисты-джунгары, от которых русские переселенцы узнали про Шамбалу да переосмыслили её на свой манер - не духовная, а вполне географическая страна, которую можно найти. Как бы то ни было, над Бухтармой и Катунью нависает священная для алтайцев Белуха, которую староверы и сочли воротами Беловодья. Поэтому для бухтарминцев Беловодье лежало в Уймонской долине, а для уймонцев - "между Бухтармой и Китаем", и по старообрядческим скитам ходили рукописные "путеводители" о дороге сюда через Казань, Омск или Бийск.... первые русские путеводители.
С Бухтармы на Катунь народ активнее потянулся с утверждением здесь русской власти: большой Раскол продолжили тысячи малых расколов, так и в 1785 году бухтарминские сёла начал смущать беглый драгун Иван Быков, предлагавший договориться с властями. Спор продолжался несколько лет, иные кержаки уходили от такой перспективы за горы, а в 1789 году царские солдаты задержали старовера Фёдора Сизикова, который на допросе дал практически исчерпывающее описание Бухтармы, так как знал добрую половину её жителей поимённо. Но рубеж 18-19 веков для староверов вообще был оттепелью, а в случае с бухтарминцами власть приняла прямо-таки Соломоново решение: просто не признала их русскими.
Среди множества инородцев Российской империи появились "бухтарминские каменщики", которые платили ясак (с 1796 года - в денежном эквиваленте), не подлежали призыву в рекруты и на заводы, а главное - имели свободу веры, так что на любые претензии церковников государственные люди могли отвечать: "дела инородцев шерифа не волнуют". Бухтарминская инородческая управа просуществовала до 1879 года, но и после её упразднения власти особо не вмешивались в каменщицкий уклад. Во избежание близкородственных браков здесь каждый знал свой род до 9 колена; казашек и алтаек брали в жёны только с условием их старообрядческого крещения, многие семьи усыновляли чужих детей, а внебрачные дети не числились "ублюдками", а получали отчество по деду материнской линии и росли наравне с законными детьми. Самым строгим наказанием было изгнание: так, одного вора при всём честном народе приковали к плоту и сплавили по реке в мирской Тургусун, но преступления тут были крайней редкостью - убийства так и вовсе случались раз в несколько десятилетий. Полей и сенокосов, тайги и маральих пастбищ хватало на всех, значит людям было нечего делить, значит - люди могли друг другу верить. А это и есть Беловодье!
К 1791 году на Бухтарме было более 30 мелких посёлков в 2-3 дома. С "легализацией" каменщиков они укрупнились в 9 деревень, которые так и стоят по сей день на том участке Бухтармы между Катон-Карагаем и индустриальном Зыряновском, где она уходит далеко от трассы, а между ними и ещё ряд деревень, возникших позже. Снизу вверх на реке расположены Богатырёво (или Осочиха, в 20км от Зыряновска), Быково, Сенное, Коробиха и Печи, на притоках выше по горам - Язовая, Белое и Фыкалка, в стороне от реки - Малонарымка на трассе. Часть из них казахстанские власти уже успели переименовать: Фыкалка превратилась в Бекалку, Белое - в Аксу, а Печи - в Барлык.
Самой интересной из этих деревень мне заочно представлялась Коробиха, или вернее Корбиха - именно так, с ударением на первом слоге и сглатывая вторую "о", её название произносят местные. Я знал, что Корбиха стоит километрах в 50 от Катон-Карагая, километрах в 30 от трассы. Там мы посидели с часок у превращённой в бараний загон остановки, и мимо ехали сплошь казахи - в ближайшее село Согорное, видневшееся за бугром. А потом случилась вдруг удача - белый "Жигуль" с немолодой четой русских людей. Они ехали в Коробиху на пару часов, и согласились взять нас не только туда, но и обратно. За Согорным кончился асфальт, сменившись пыльной грунтовкой:
И обогнув невысокие Собачьи сопки, мы выехали прямо к Бухтарме. Река это хоть полноводная и быстрая, но какая-то очень домашняя, особенно в сравнении с неистовой Катунью. Поросшие берёзой низкие берега - словно в городском парке. За Собачьим сопками меня не покидало ощущение, что мы вошли в пока ещё коридор большого дома, где все друг друга знают, а чужие не ходят без надобности. Вот у берега резная беседка и за ней, под камнями, чистый родник с не сказать чтобы особенно вкусной водой. Однако здесь принято останавливаться, поэтому остановились и мы, и жена шофёра угостила нас домашними пирожками с капустой и ливером.
У шофёра не хватало кисти на одной руке, но это не помешало ему поменять колесо, гордо отказавшись от моей помощи - и провозился он не дольше, чем обычный человек с двумя руками. В салоне "жигулей" громко играла музыка, вперемешку русский рок и блатняк типа "Вороваек".
Расспрашивая хозяев машины про Коробиху, - а они сами были оттуда, но переехали в Большенарым и теперь навещали родню, - я быстро понял, что скорее всего меня ждёт там разочарование. Деревня, по их словам, на глазах пустеет и умирает, и часто покинутые усадьбы остаются пустовать, а но и нередко их заселяют казахи. О староверах говорилось "они", и разве что старики здесь сохранились верность древлеправославию.
На Уймоне, помнится, бухтарминцев ругали - в Гражданскую они поддержали красных и грабили уймонские сёла. Сами бухтарминцы такого не помнят, зато в 1930-х пострадали точно так же: "нашего прадеда раскулачили, выслали куда-то на север; через пару лет он вернулся, с семьёй снова хозяйство вести начали, и только поднялись, только маралов завели - как сразу же его опять раскулачили и выслали на север". Деревня Печи на полпути до Корбихи - действительно уже не Печи, а Барлык: если на Уймоне одни сёла ещё сохранили староверческий дух, а другим придаёт колорита нью-эйдж, то бухтарминские деревни выглядят удручающе обыденно.
В Печах за кадром остался мост, ведущий к деревням Ушбулак (бывшая Черемошка), Жезаба (Язовая), Аксу (Белое) и Бекалка (Фыкалка). Даже природа на Бухтарме не очень-то впечатляет - обычный среднегорный Алтай. Листвяга - хребет невысокий и пологий, по сути дела лишь подножье Катунского хребта, а белки хребта Сарым-Сакты пока что остаются за кормой. Возникшее было чувство "общего дома" - и то обманчиво: по дороге нам не раз и не два встречались уже закрытые на зиму турбазы, пасеки с деревянным фигурками да ларьки, где видимо в сезон торгуют мёдом. Водитель и его супруга говорили, что нам надо было ехать не в Коробиху, а в Сенное - следующее по реке село в тупике другой дороги: там лучше всего сохранился староверческий быт и церковные праздники отмечают по древним обычаям. Но мы уже ехали в Корбиху...
Вот и Коробиха - одна улица вдоль Бухтармы, хотя население здесь не такое уж маленькое - порядка 500 человек. На осмотр деревни, если мы хотим уехать той же машиной, хозяева "Жигулей" нам дали час, но я как-то очень правильно понял, что по факту это часа полтора. Для "туристического" уровня знакомства, на самом деле, больше вряд ли надо.
Кадр выше снят от ворот монументальной, как часто бывало в советских сёлах, краснокирпичной школы, построенной в 1986 году:
С этой школы мы и начали осмотр Корбихи - я знал, что при ней есть небольшой музей, а значит и возможность заранее сориетироваться по остальной деревне. У входа обнаружился казах, может быть сторож, а может быть директор, и узнав, кто мы и что нам нужно - пригласил в здание.
Опрятная коробихинская школа впечатляет своей пустотой. Хоть село и не маленькое, но детей здесь всего несколько десятков, и с каждым годом всё меньше и меньше. Сейчас в школе около 40 учеников, последний выпуск был 3 человека. Школа русская, но мы бы сразу об этом и не догадались - большинство надписей в ней по-казахски. Мы приехали в понедельник в середине дня, и в огромном здании было практически пусто - лишь несколько сотрудников в учительской. Русская учительница (увы, имя её я забыл, как обычно) нам обрадовалась так, что мне даже стыдно стало, что времени у нас дай бог полчаса. Вооружившись парой связок ключей, она пошла открывать нам музейную комнату.
В Республике Алтай так ещё в 1970-х годах начинались многие музеи: из учителей вышли и алтаец Николай Шодоев, создатель музея в Усть-Кане, а кержачка Раиса Кучуганова, создавшая музей в Верхнем Уймоне. Но те музеи в 1990-х из школ переехали в отдельные здания и о них написано теперь в любом путеводителе по Алтаю. Здесь же музей так и остался в одном школьном классе, и отдельный дом обретёт разве что когда русские здесь станут экзотикой. В углу, оставшемся за кадром - маленькая юрта, на стене слева - фотографии героев, не вернувшихся в Корбиху с далёкого фронта, а в остальном - просто предметы старины из покинутых изб.
Утварь. На кадре выше видны веретёна, расписные прялки, русская печь, а на ней лагушка (деревянный бочонок) и лосиный рог. На кадре ниже - глиняные сепараторы и берестяные стаканы:
На кадре выше - маслобойка и детали ткацкого станка, на кадре ниже - всего понемногу: сосуды, утюги, лампы, сабли, а сбоку на полу - и кумысные ступы из казахской юрты. Здесь меня накрыло щемящее чувство уходящего мира - словно сгорела изба, и здесь всё то, что хозяева успели спасти, хватая в дыму наугад.
Как видите, ничего каменного у народа каменщиков не было. Их "фирменный знак" - росписи по дереву, которые они унесли сюда из дораскольных времён. Отголоски этой традиции остались на Русском Севере да в Керженском краю - в Городце и Семёнове. В отличие от Уймона, где все росписи воссозданы по зарисовкам этнографов начала ХХ века, на Бухтарме даже сохранилась пара аутентичных расписных изб. Однако обе они увезены Усть-Каменогорск, в тамошние "скансены" Жастар и Левобережный парк, а в Корбихе осталось лишь несколько прялок:
Самый интересный стенд музея - конечно же, старообрядческий. Здесь не нашлось икон и лестовок, но зато представлены расшитые пояса, которых я в других местах не видел. Только представьте такой на дородном подбочинившемся бородатом мужике в косовротке! Здесь же - несколько книг, в том числе сборник местного фольклора.
Люди из коробихинской школы пока не унывают. Недавно в том же здании школы, в соседнем классе, открылся ещё один музей - пчеловодства:
Бухтарма, как и Уймон, на весь Алтай славится своим мёдом, ну а её медовая столица - именно Корбиха. Эпиграф музея - строки местного поэта:
Там, где горы кремневые,
Где течёт бухтарма,
Деревушка пихтовая
Приютилась одна
Вечерами здесь красочно,
Всё звенит и поёт,
Сладко пахнет на пасеках
Коробихинский мёд.
Большой дом местного пасечника с забором, ярко раписанным пчелиными сюжетами, стоит прямо на въезде в деревню. Пчеловодство тут вполне современное, колоды и борти давно уже не в ходу, но именно мёдом сюда пытаются завлечь туристов. Музей пчеловодства пока что предельно простенький, и не столько для туристов сделан, думается, сколько для учеников - эта отрасль здесь перспективна. Но сам факт того, что музейное дело в умирающей Корбихе развивается - вселяет надежду.
В школе мы провели минут 30-40, и я несколько раз извинился перед смотрительницей, что не можем задержаться дольше. Выйдя за ворота, по селу осталось лишь идти куда глаза глядят. Не очень понимаю, куда делись здесь старые монументальные избы вроде тех, что увезли в усть-каменогорские скансены, но в общем даже хоть сколько-то аутентично выглядящих домов здесь немного.
Самая колоритная изба одиноко стоит без двора недалеко от выезда:
Если на Русском Алтае в лесах больше елей, кедров и лиственниц, то главное хвойное дерево Казахского Алтая - пихта. Уймонские избы рублены из лиственницы, бухтарминские - из пихты, которая считается не столь долговечной.
В Корбихе много заброшенных домов, как где-нибудь в среднерусском Нечерноземье. На пустыре у одинокого "журавля" совершали не понятные нам манёвры пара старых советских тракторов, от оглушительного тарахтения которых вся живность в окрестных лесах должна была убежать в Россию просить убежища.
Здесь же - одинокая запертая церковь, или скорее молельный дом. Изначально камещники принадлежали в основном к часовенному и поморскому согласиям - умеренным ветвям беспововства. К тому моменту, как на Алтай стали прибывать ссыльные староверы-"поляки" и "австрийцы", каменщики были уже сами себе согласием. Древлеправославие здесь сохранили немногие, и уже в 1950-х годах на стариков, крестившихся двумя перстами, детвора смотрела что на Бабу Ягу и Кощея. Они держались особняком даже от сошедших с этого пути односельчан, на чай пускали только со своей посудой, а за гостями мыли дверные ручки. Односельчане их всё равно уважали, потому что можно ли в деревне старых людей не уважать? Но в общем, как я понял, сейчас коробихинские староверы - это десяток-другой человек, все глубокие старики и старухи. Смотрительница музея говорила, что церковь нам могут открыть, но я отказался, решив не беспокоить стариков.
Чистая Бухтарма, в которой почти до середины просматривается дно:
Мелкая она только у берегов, а по фарватеру без проблем проходит моторная лодка. В Сенное (километров 20 вниз по течению на кадре выше) местные ездят именно на лодках, причём мотор становится нужен лишь на обратном пути.
Поднявшись на холм, видишь, что деревня-то - обглоданный скелет, ведь все эти пустыри - на месте исчезнувших усадеб:
Символично, что лучший вид из легкодоступных открывается с кладбища. На кладбище - могилы в высоких оградках:
При всём том тут нет ощущения кромешной нищеты и запойного вырождения. Отреновированная школа, весёленький детский садик, а те дома, что не заброшены - по-сибирски крепки и добротны. И думается, есть среди здешних русских и те, кто не уедут никуда и никогда.
Казахов здесь "на глаз" около трети жителей, но я их не фотографировал - казахи и в других углах своей страны живут. А вот последние каменщики. В начале ХХ века их было около 5000 человек, а по современным переписям к этой национальности себя отнесли на весь Алтай по обе стороны границы ровно 2 человека. В ХХ веке они утратили самосознание и самобытность, став обычными русскими жителями сельской глубинки. Но каменщиков "по крови", по происхождению тут всё равно осталось немало, и эти почтенные женщины явно к ним ближе, чем молодёжь.
Вид с того же кладбищенского холма на юг, на далёкие белки Сарым-Сактов, которые отсюда видны лучше, чем от подножья:
Благодаря им обратная дорога куда красивее, чем путь "туда". За пыльной обочиной - поля и сенокосы со стогами. В какой-то момент, на секунды, открылся потрясающе красивый вид - перспектива длинного тихого плёса Бухтармы со склонившимися над водой берёзами, и в этой перспективе - отражающиеся в воде ледяные горы. Вид был так красив, что я просто замер, а просить вернуться, чтобы я сфотографировал, было бы уже недопустимой наглостью.
Самая высокая гора - это Беркатаул (3373м), Орлиное Селение, вторая по высоте вершина Казахского Алтая после Белухи.