Начало рассказа (главка "Ссора") здесь
По утрам Егоров опять стал приходить раньше Мальцева и всегда что-нибудь делал. Работали дружно, разговаривая только по делу. Но за чаем, которым Мальцев стал потчевать Егорова, он иной раз расслаблялся: давал волю чувствам. А когда говорил, казалось, говорил сам с собой:
– И зачем, дурак, стрельнул? Ну, попугал бы того, у кого хотел деньги взять, и все. А то стрельнул и ранил… Теперь – туберкулезник.
Это он жалел сына, за которым плохо смотрели. Стал пить, а где вино, там близко и преступление.
В другой раз он говорил о гармошке, на которой играл в юности. Девки, по его словам, к нему гурьбой шли. Только выбирай. Вот он и выбрал одну из них. Мальцев, конечно, пожелал послушать его игру, но только тогда, когда закончат работу.
Однажды, воткнув топор в «психованное» бревно и выразившись крепко матом, он послал Мальцева к «Хрущеву», чтобы Костя взял рублей триста в счет аванса, а то, дескать, жрать нечего. К Марии Николаевне он упрямо не шел. «Вот получим деньги – тогда, пожалуйста, вместе сходим. Я там на гармошке сыграю».
Виктор Ермолаич опять был гостеприимен. Он зорко наблюдал за работой и был доволен, хотя сруб в единое целое не был еще собран. Деньги Мальцев получил без всяких назиданий и предупреждений. Тот, в свою очередь, спросил его насчет мха. Дескать, уже завтра после обеда они будут класть венцы на мох. И его потребуется много.
– Хватит! – уверил он Мальцева.
Отдав деньги Егорову, Костя опять забеспокоился насчет договора:
– Венцы-то на мох мы положим, а вот пробивать его кто будет? Мы или же они сами? По этому поводу ничего не говорилось… Давай сделаем так: на мох мы положим, а заикаться насчет пробивки вообще не будем. Да и крышу надо срочно делать, иначе дождь подпортит картину: мох расползется – соплями будет висеть.
– Правильно. Но меня другое волнует. Посмотри, что осталось-то… Последний венец накрывной, на него подстропильники кладутся, а у нас бревен – шаром покати. Гнилье. Ну, два бревна, да и то… Что делать?
– Что делать? Рядом лес. Два сухостойных дерева найдем – нам хватит. А хозяин пусть скостит и эти триста, и добавит рублей двести… На чем везти? Придется на велосипеде. Руль и седло – вот и место для бревна, даже для двух. Веревкой свяжем. Я спереди веду, ты сзади поддерживаешь – красота. Потеряем, правда, часа два или три, зато гнилье класть не будем.
Так и сделали. Нашли деревья, распилили на части и, взяв топоры, стали обрубать сучки. В какой-то момент Мальцев то ли задумался, то ли заторопился, но топор, соскользнув с сучка, ударил его по ноге ниже колена – не сильно, но достаточно для того, чтобы кровь хлынула…
– Ты это, – расстроенно сказал Егоров, – это… мочу – в ладонь и сразу плесни на рану. А я пойду, поищу подорожник. Папоротник – не то, но пока зажимай папоротником.
Минут через пять Мальцев уже прижимал подорожник к ране – до тех пор, пока кровь не перестала течь.
Они перевезли, как и было задумано, бревна на велосипеде. Мальцев, хотя и прихрамывал, но боль была небольшой. Одна беда: заднее колесо после перевозки оказалось спущенным. Как ни старался он объезжать мусорные кучи, а край леса был ими завален, – все равно на что-то острое напоролся.
– Бардак везде, – произнес Егоров, глядя куда-то памятью, – цены в магазинах разные, одному можно строиться, другому – дуля. Раньше все знали: труд – это главное, а сейчас обмани, укради, выиграй – и ты герой. Сталин нужен… Коров-то сколько перебили в селах – ужас. И я не слышал, чтоб кого-то поймали…
– Ты Паустовского читал? – спросил Мальцев, зная, что Егоров его не читал. – Так он пишет, как в Мещере коровы с колокольчиками паслись, чтоб хозяева, в случае чего, их по звуку находили. Удивительно – никто их не трогал.
– Про Паустовского я слышал, про его тропинку, хотя не верю, что это его тропинка. Тропинку делали люди, а он, наверное, часто по ней ходил. Вот и назвали его именем. Как же: писатель! Но кто леса не знает, о чем с ним говорить? У нас, в Борискове, жил один писатель. Фамилия – из головы выскочила. По-моему, писал про царицу, которая когда-то туда приезжала и прихватила с собой жениха из местных. Легенда, а в легенду можно полпуда вранья втиснуть. Я-то пил с этим писателем. Говорун невозможный… Сидел в свое время за что-то. Вроде бы за то, что языком ляпнул не так, как надо. Прихрамывал, ходил с костылями, а недавно кто-то сказал, что он умер.
А фамилия… Да, вспомнил – Тишков Анатолий Иванович. Жена его всегда поддерживала, когда он говорил. Симпатичная, шустрая… Не знаю, жива ли…
– Василий Иванович, ты про Сталина упомянул. А не забыл те времена? Налоги, налоги… Ни паспорта, ни денег, а налоги платить надо.
– Как мне забыть-то, когда я сам намаялся?... Все рассказать, так… Говоришь, налоги. К одному инвалиду пришел налоговый агент, дескать, плати – у тебя на огороде куст какой-то растет. Так он этого агента костылем ударил. Все думали: завтра его загребут, но обошлось – не стал этот агент на него заявлять. Время было тяжелое: мясо сдай, молоко сдай, яйца сдай, а как жить – хрен его знает… Но в лесу был порядок: пилили только зрелые деревья, молодняк не трогали, поэтому все ягодные места оставались целыми. Ну, заговорились… Топоры нас заждались. Завтра получим аванс, пойдем к моей, там и наговоримся. А ты вроде свата будешь.
– Уж я постараюсь тебя сосватать…
***
Завтрашний вечер приспел очень скоро. Утром Мальцев сменил камеру в заднем колесе. Благо – была другая. А перед этим промыли его рану, залили прополисом и забинтовали. О ноге он уже не тревожился.
Днем работа шла, как по маслу. А когда положили на мох последний венец, Егоров дал волю чувствам:
– Представляешь, через какое-то время нам покажется, что сруб сам по себе вырос, что мы его не ставили, что пот, кровь, нервы, – все это было не наше. А крышу надо побыстрей сделать. Здание без крыши, что человек без головы. Крыша будет маленькая, но хорошая.
Мальцев в этот раз не вздрогнул от слов Егорова, хотя сон вспомнился ему сразу, но рассказ про сон он оставил на потом.
Виктор Ермолаич опять спокойно выдал деньги, согласился с доводами Мальцева насчет привезенных бревен, но все-таки хотел спросить:
– А не…
– Нет-нет, – перебил его Мальцев, – я постараюсь, чтобы кутеж не состоялся…
Через какое-то время Мальцев с Егоровым были уже в магазине. Егоров взял бутылку портвейна, а для себя четвертинку. Мальцев – две шоколадки: одну – для Марии Николаевны, а другую – в семью. Подумав, взял для сынишки конфет. А Егорову отдал половину стоимости вина, потому что за их согласие, сказал он, выпьет только вино.
Велосипед пришлось поставить в подъезде, мало ли что… Она их ждала и, увидев Василия Ивановича, выразила удивление:
– Я впервые вижу, чтобы он, получив калымные деньги, пришел ко мне абсолютно трезвым.
– Это хороший мостик к обоюдному согласию, – поспешно заговорил Мальцев. – А это вам шоколадка за внимательность и сердечность… Туфли оказались как раз для нее…
– Ой! – тепло сказала она. – Я и не помню: дарил мой-то мне шоколадки когда-нибудь…
А Егоров уже выставил бутылки. Причем снедь вокруг них расположилась быстро – Мария Николаевна все приготовила заранее.
– За что ж пить-то? – спросил Егоров. – Хотя и знаю за что: за жизнь, не совсем удачную, но все-таки жизнь. За то, что жить вместе лучше, чем порознь. За сына, который скоро приедет…
– Наверное, за все доброе и хорошее, что может быть в жизни, – ответил Мальцев, вспомнив, что его Егоров назначил быть «сватом».
Когда выпили, слова стали гулять совершенно свободно от одного человека к другому. Распахнула душу и Мария Николаевна. Она вспомнила молодость, Борисково, посетовала на то, что все быстро проходит.
– Мой-то – он ревнивый. Наслушался сплетен – вот и получился раздор… – не слишком уверенно проговорила она.
– По-моему, раздор – это молчаливая ссора, когда люди разошлись, а внутри себя продолжают ссориться, – снова стал говорить Мальцев. – Но сначала она костром вспыхивает, и загасить ее бывает трудно. А вообще, правильно говорят, что одно полено и в печи не горит, а два – и в поле не гаснут. Вот и давайте выпьем за то, что в поле не гаснет…
– Мария, а ты помнишь Тишкова? Они ведь давно переехали в Рязань. Там, говорят, дом купили. Он умер. Это я недавно узнал.
– Как же, как же… Тут недавно одна женщина ходила, распространяла книги. Я услышала, что книга о Борискове и взяла. А когда глянула – боже! – Тишков… Но я еще не читала…
– У каждого свое занятие, – не слишком весело сказал Егоров. – Я уж говорил Косте, что в легенду можно полмешка вранья всыпать – и ничего. Никто проверять не будет. А вот то, что я с церкви в Борискове снял гнилой крест, – это не вранье. Никто не решался, а я снял. И за что? За пять бутылок водки…
– Сорваться мог… – подтвердила Мария Николаевна. – Тогда много людей смотрело.
– Василий Иванович, а ты еще кое-что обещал, – бодро сообщил Мальцев. – Гармошка-то здесь?
– Гармошка здесь. Сейчас что-нибудь сыграю…
Музыка зазвучала, однако впечатление от игры было неважным. Более-менее Егоров сыграл «Барыню». Но когда он, словно забыв про сидящих, стал подбирать мелодию на слова Есенина: «Выткался на озере алый свет зари…», Мальцев искренне удивился.
– Василий Иванович, ты Есенина любишь?
– Как же не любить-то? Есенин – это душа, а от нее никуда не денешься. Дядя мой был лесником и знал Есенина не так, как я. Начнет читать – заслушаешься. Я бы сыграл песню «Клен ты мой опавший…», но рука от гармошки отвыкла.
Мария Николаевна расчувствовалась и сказала, что есть настойка из черной смородины… Однако Мальцев сразу заговорил, что ему пора ехать, что уже поздно… Они условились с Егоровым встретиться завтра после обеда у хозяина, чтобы подготовить все необходимое для крыши.
Окончание здесь
Project: MolokoAuthor: Самарин Валерий