В Москве есть жизнь, которая течет параллельно нашей. Там всегда сумерки, а люди живут, как во сне. Это и есть сон, тяжелый и нескончаемый, из которого нельзя пробудиться, а можно только выйти нечеловеческим напряжением воли. Ну или если тебе повезет.
С одним из жителей этого сна мне удалось познакомиться. Впервые я увидела его, когда выносила из кафе мешки с мусором – он сидел за железной загородкой у мусорных баков и ждал. Я уже занесла руку, чтобы бросить мешок, когда поняла, что могу бросить его на голову человеку. Он смотрел на меня, подняв лицо – смотрел так прямо и осмысленно, что мне сделалось плохо. Мужчина этот полностью осознавал, где он и что с ним, его глаза не были затянуты мутноватой пленкой сумеречного сознания, как это бывает у обычных бомжей. Я поставила мешок рядом, он тут же раскрыл его и начал деловито рыться.
На мне была курточка с фирменным знаком на спине. Наверное, люди сна знали нашу фирму и ждали объедков. Я думаю, там где-то, за мусорным павильоном, притаились его братья, чтобы вместе поделить добычу. Позже я узнала, что его звали Петр.
Около девяти часов вечера перед дверью кафе начинали мелькать тени – это сотоварищи Петра в нетерпении ждали, когда мы примемся списывать оставшиеся продукты и выносить помои. Им было запрещено приближаться ко входу, и они переминались шагах в десяти. Бездомный человек ведет себя так же, как бездомная собака – стоит боязливо, готовый в любой момент убежать, озирается – нет ли врагов, и как будто принюхивается к воздуху. Он держится уверенней, когда в стае, и выглядит испуганным, когда один; он полностью готов к тому, что сейчас его прогонят, но надеется, что все же бросят кусочек. Иногда кто-то из них нетерпеливо подбегал к окну, оказываясь в луче света, льющегося из кафе, и тогда из тьмы по эту сторону проступало лицо – мазок белил на черном фоне. Они следили, когда мы начнем разбирать витрину.
Лица их создавал художник-символист: он наметил лишь самые общие черты, по которым можно догадаться, что это человек. О выражении лица не позаботился – пусть фантазия зрителя дорисует за него чувства, оживляющие эту заготовку. Детали не прорисованы, набор красок беден. Казалось, эта группа изображена здесь специально для того, чтобы своим полустёртым видом подчеркнуть реалистичность нашего мира – кто-то хотел нас в этом убедить.
Мы быстро выносили за порог два-три мешка с помоями, где их подхватывали невидимые руки и уволакивали куда-то в темноту. Этого делать было нельзя. Нам запрещалось давать бомжам еду, я должна была выбрасывать ее далеко за пределы нашей территории в специальный контейнер. Если бы Маша узнала, что мы делаем, нам пришлось бы пережить много неприятных минут. Но Серафима была девушка добрая, она из сострадания шла на небольшое служебное преступление, а я была не против. Я уже заколебалась таскать эти мешки на мусорку. Со временем я перестала выносить не только помои, но и использованную одноразовую посуду, она копилась теперь в больших пакетах за холодильником. Мы как бы наняли себе бригаду мусорщиков, которая ничего нам не стоила.
Петр у них был кем-то вроде бригадира, от него единственного не несло перегаром. Он организовывал вынос мусора так, чтобы бригада как можно меньше маячила перед входом, и всё происходило за одну-две минуты. В один вечер Петр куда-то исчез, и дело пошло наперекосяк: они долго возились, шумели, часто подбегали к окнам; порвали мешок, часть помоев осталась лежать на асфальте в виде собачьих фекалий, повсюду были разбросаны круассаны и упаковка с нашим фирменным знаком.
Я пришла в ужас, когда увидела все это утром. Быстро убрала территорию – не дай бог, нагрянет управляющая. Понесла на мусорник и встретила там Петра.
- Что же вы нас подвели? – спрашиваю. – Вот это все валялось перед входом. Хотите, чтобы нас уволили?
- Извините! Извините! - ответил он. – Больше этого не повторится. Я буду за ними следить. Я вчера отлучился, потому что искал работу.
Дальше все пошло, как обычно. Они помогали нам, а мы помогали им. Я перестала превращать еду в помои и бросала в мешки целые нераспакованные коробочки с кашей, пастой, рыбой. Неплохие роллы доставались им, суши, а также сдобная выпечка. Служба безопасности пока ничего не замечала.
В одно утро Петр зашел в кафе с очень решительным видом. Серафима посмотрела испуганно. У нас «гостила» Маша, она могла легко догадаться, что мы водимся с бомжами. Он подошел прямо к кассе и сказал:
- Не могли бы вы принять меня на работу? Я умею делать всё.
- Уходите, уходите! – зашипела на него Серафима, не сводя глаз с дверей офиса, откуда в любой момент могла выйти Маша.
Петр опустил голову и вышел.
Вечером он со своей бригадой, как всегда, пришел за мусором.
- Постойте, - сказала я, - не уходите. Дождитесь меня, я дам вам адрес, куда можно обратиться по поводу работы.
Он остался ждать. Я вынесла ему салфетку, где набросала, как добраться до конторы, которая трудоустраивает гастарбайтеров.
- Там будет девушка и парень. Скажите, что хотите работать, им иногда требуются грузчики и уборщики. А мы не можем вас принять, мы не вправе. Нас самих приняли через эту фирму. Паспорт у вас есть?
- Есть, есть! У меня и телефон есть.
Я не стала спрашивать, какой он страны гражданин, по говору было слышно, что местный.
Петр сложил салфетку, засунул ее в карман, поблагодарил. Он вообще был очень вежливый.
- А деньги у вас есть на дорогу?
Он неопределенно махнул рукой. Пешком, что ли, собирается идти? Я вытащила из сумочки и дала ему карту-тройку.
- Завтра в это же время отдадите. Только здесь, не заходите в кафе, нас могут наказать.
Петр пошел, скорченный, худенький. Казалось, под курточкой у него были одни косточки, без тела. Ел ли он сам те помои, которые здесь добывал?
На следующий вечер я ждала его возле кафе. Даже в темноте я увидела, что он весь светился. Радость на лице, восторженный взгляд.. Я тоже заулыбалась.
– Я потратил ваши 72 рубля, - сказал он виновато, возвращая мне карту.
– Ничего, это не страшно.
– Как же вы дали мне карточку? Вы же меня совсем не знаете.
– Да это неважно. Я вижу, что вы порядочный человек.
– И все же я не понимаю…
– Скажите лучше, как все прошло?
– А! – он махнул рукой.
– Приняли вас на работу?
Он помолчал.
– Нет.
Улыбка не сходила с его лица.