«Дрожащие огни печальных деревень».
М. Ю. Лермонтов
Был такой писатель - Сергей Николаевич Глинка, не слышали? Старший современник Пушкина, затерявшийся в веках. Так, кстати, часто бывает.
Эпиграфом к его творчеству можно бы сделать цитату из его же мемуаров, когда он сообщает об одном знакомом ему литераторе:
...утвердительно можно сказать, что избранные сочинения Н.П. Николева никогда не поблекнут в области русской словесности.
Вот так и глинкинские сочинения «не поблекли».
Но сейчас о другом. В своё время дворянин Глинка учился в кадетском корпусе и, закончив тринадцатилетнее образование, в 1795 году возвращался из Петербурга домой, на Смоленщину. По пути он, волей-неволей, наблюдал крестьянской быт, и увиденное его не слишком обрадовало.
Кроме общей бедности крестьянства поразило его то, что называется курной избой, то есть жильё, которое отапливается «по-чёрному» - никакой трубы нет, дым из печи идёт внутрь дома, со всеми вытекающими последствиями.
Такое, можно сказать, адское жильё было в России обычным делом и в XVIII, и даже в XIX веке (хотя у людей побогаче и у горожан печи с трубами, конечно, водились). Но уже тогда на взгляд привыкшего к комфорту дворянина выглядело это дико.
Глинка вспоминает:
...Казалось, что мы заезжаем в какие-то дымные, курные дебри. Это бедные хижины. Войдем. Двери настежь; с двух сторон прорубы, названные окнами, открыты; сверху, в отверстие трубы, бьет дым и заполняет избу. Ветер разгуливает в стенах, дымная мгла слепит глаза. Это бы еще ничего, но тут и колыбели младенцев, тут и животные, гнездящиеся по углам или расхаживающие по тинистому полу, зараженному тлетворной сыростью. Некоторые предполагают, что в хижине, отданной на произвол смрада и дыма, ходячий ветер прочищает воздух. Но каково пришельцам колыбельным в этом дымном и ветреном мире!
Не того желал Петр I. В одном из достопамятных указов своих он предписывает, чтобы избу одну от другой разделять садами и в охранение от пожарных случаев, и для соблюдения чистоты, необходимой для здоровья. И Екатерина II, рассуждая о том, отчего у крестьян от двадцати и пятнадцати детей едва ли остается четвертая часть, говорит: «Должен быть тут какой-нибудь порок или в пище, или в образе их жизни, или в воспитании, который причиняет гибель сей надежды государства».
Но какое впечатление производили над нами эти приюты бедности, это высказать не могу! На покормке лошадей мы шли на улицу на борьбу с морозом, чтобы не глотать тлетворных испарений. Тут встречали мы мальчишек, бегавших и подле, и мимо нас в скудных лохмотьях. С плеч наших порывались к ним наши легкие тулупы; но других у нас не было, и мы поневоле укрощали стремление сердечное; зато тайком вытаскивали из наших чемоданов то чулки, то платки, торопливой рукой раздавали мы и то, и другое; еще торопливее бросались они к нашим подаркам, и когда садились мы в кибитку и трогались в путь, они бежали за нами с восклицаниями: «Благодарим вас!» И это слово громко откликалось в душе нашей.
* * *
Отапливание жилья «по-чёрному» было тогда весьма распространённым явлением, и не один Глинка ужасался этому обыкновению.
Вот и Сергей Алексеевич Тучков, офицер и поэт, живший примерно в то же время, недобрым словом поминает «нечистые и закоптелые избы северной России, в которых в самые жестокие морозы должно открывать двери и окна, когда топят печь, потому что оные не имеют труб, и где поселяне живут вместе с домашним своим скотом».
Впрочем, то же самое он говорит и о быте финнов:
Они в сем жестоком климате и по сие время живут ещё в чёрных избах, то есть в которых печи не имеют вовсе труб, и когда их топят, то дым выходит в отворённые двери и маленькие окошки их домов, от чего потолок и стены так закоптели, как бы покрыты были чёрным лаком. Притом, не зная вовсе употребления свеч, освещаются они в долгие зимние вечера лучиной, то есть тонкими и длинными осколками сухого дерева. Я приметил, что не только многие страдают глазами, но довольно и слепых, что весьма естественно: кроме того, что дым вреден для глаз, они, сидя в зимнее время в чёрной и тёмной избе, часто принуждены бывают выходить оттуда, причём зрение их поражается чрезвычайною белизною снега, которым дома и поля их в продолжении восьми месяцев покрыты. Сие поражение зрения ещё сильнее при ярком солнечном сиянии, которое зимою нередко в стране их случается.
Мало того, он сообщает, что так же жили и в Речи Посполитой, причём не только крестьяне, но и дворяне, из тех, что победнее:
Третья степень дворянства - шляхта - не имела тогда почти никакого воспитания, редкие знали грамоте. Обитали они тогда, как и теперь, в чёрных избах, наподобие простых земледельцев, нередко вместе с домашним скотом, а особенно в Белоруссии, Литве и северных провинциях Польши.
Любопытно, не доходили ли до этого и рядовые русские дворяне XVIII века или это уже было ниже их достоинства?
