Часть II.
Глава 1.
Что это были за голоса? Какой стороной шёл мимо них Бахметов? Точно ли вбирали они для Сергея реальность внешнего мира, и насколько было нужно пропускать всё сказанное через себя? Голоса часто были едва слышны, смешиваясь со сценами не чувствуемой бытовой жизни; но сильно угадывались интонации, ежедневно рассеивающиеся по углам комнат, поверхностям круглых и некруглых столов – упругая вибрация объединяющей необратимости покачивала многие головы в такт летевшим под потолки смыслам. Перед глазами к стенам ежечасно видимо липли подрагивающие картины беспокойства миллионных людских масс – текущих вправо и влево, вверх-вниз и обратно, – все стороны света переменно уплотнялись и разреживались в пространстве, меняя цвет потоков эмоций и степень устремлённости в намерениях.
В пляшущих тенях Бахметовым угадывалась мускульная мощь недовольства, раздражений и даже агрессии природных сил полов, возрастов и континентов. Тут и там звучавшие голоса вроде приглушали собой шум колебаний миллионов, но и сами запускали всеохватный ритм танца сознания народов Запада, угла Балкан, всего человечества. Блики на стенах растекались ручьями и сливались в тягучие столбы, мощным селем энергий спадавшие на каменные и паркетные полы комнат и залов. Всё в этом мире, казалось, понимало важность момента, и с экзистенциальным трепетом переживало мистерию собственного посвящения в поток осознанных преобразований конца истории. Главным же мотивом в этих явно тревожных фантазиях было само ощущение возможности что-либо менять вокруг себя.
– Но что можно изменить? – теснил из сознания Бахметова смыслы позыв реальной апатии многих миллиардов тел. – Не является ли сладкой иллюзией сама идея предопределённости перемен? Стоит ли вообще что менять? Всё идёт, как идёт – пусть даже по пути акцентации на имущественно-денежных соплях. Выживало же человечество все эти века!
Но можно ли вообще смотреть на мир, – Сергей вдруг начинал месяцами тосковать о чём-то главном; чувствуя, что именно здесь коренится причина надлома человеческого бытия, – как на принадлежащую кому-то или пока не принадлежащую собственность? Можно ли загнать мир, существовавший вечно (и уж в любом случае до твоего рождения!) в жёсткие рамки собственных агрессивных расчётов? Не ты следуешь за миром, а он – за тобой, – лезли в голову непроявленные идеи. – Но ведь тогда всё происходящее – в чистом виде шизотимия! Сначала было слово, но потом появились пошлые деньги; вместо того и другого шизотимы создали чрезвычайно прибыльный концепт обмена любой вещи на Земле на пресловутую ценную бумагу и навязали его остальным. Система похожа на деньги, но только как логический предел их развития.
Предел ли? В чьих-то шизотимных головах, наверняка, зреют идеи о новых концептах, дающих возможность новых спекуляций в торговле всеми явлениями Земли – вновь и вновь щемила грусть мелькавших в памяти фраз монологов, – вплоть до целых народов. Можно ли живой мир расчленить на биллионы органов и сделать эти органы товаром? И есть ли что возможное в противопоставлении этой некрофилической идее как системы меры всех вещей? Любовь? Но настолько ли совершенен человек, чтобы свою любовь отдавать другим, взамен получая вещи и любовь других? – теряя в мучительных рефлексиях концы и начала, как в бреду, не раз и не два встряхивал головой Бахметов. – Несовершенные человеки вместо любви придумали деньги, а самые изворотливые из несовершенных расписали всё производящееся на Земле на ещё более рафинированные бумаги – и всех несовершенных втянули в эту авантюру. Но не есть ли это матричный ход развития истории – и может ли человечество выстраивать своё совсем непростое бытие на других средствах?