Хиазм или бифуркация мысли, состоит, как известно и в том, что действие (предметно практическое, в отличие от созерцательно теоретического) не только может быть "не почему", или происходить не по желанию, – или в соответствие с иным желанием, что кажется желается, вспомнить ап Павла, – но приостановлено в рефлексии. Что, в том числе, различает умы разумы. И потому, то, речь может идти о инстинктах машин, отнюдь не шокирует всегда, но только для начала удивляет. Но именно поэтому философия, говорили, ходит на голове. Поставить ее на ноги?...Что, теперь, иногда, означает Вселенную 2.0. Что ж, действительно ли это эмпиризм, что стоит на ногах с порядком реализма? То есть, гипотезу сверх мощной экономии в создании матрицы виртуального мира, в который переместится человечество, мета вселенную, стоит назвать эмпиризмом? Это возможная нищета эмпиризма и самого принципа экономии. Так и их возможное богатство. Но, как и сам последовательно выстроенный инстинкт смерти, - уже теперь, легко просто оторопеть от гиподинамии, просто потому что танцует аватар, а не ты,- это то, что маскируется в прекрасном и соблазнительном. С тем чтобы после напугать, прибавить паранойи с риском, как раз, не вернуть чувство реальности и отношение к ней, но окончательно отдалить от…
Вернее, обратить к войне (пусть бы и с каронавирусом, чем не средство от всяческих вирусных заболеваний). Любая гностическая теория – это может быть предвестник, какого ни будь Алариха, не только изнеженности и извращенности очередной исторической виртуальности. Но с какого-то времени, если это когда-то и было не так, Бог не искушает без нужды. Может быть возможность предотвратить гибель Рима в очередной раз, тем более, что его, этого Рима, теперь, вообще говоря н. Сеть, в нынешнем виде, нечто гораздо близкое к весьма умной знаковой системе, но это не все, весьма мощный поток энергии и весьма развернутая система машин, как минимум входят в этот принцип дополнительности и неопределенности. Квантовый компьютер не меняет в этой возможной конфигурации ничего.
Каково могло бы быть возражение известных приверженцев принципа экономии. Оно столь же, очевидно, как и сам принцип. Зачем удваивать удвоение? Зачем, виртуальный мир новой действительности, что придет на смену теперь реальному, реплицировать, создавать еще и развернутую систему машин, что не виртуальна, возвращая в печальные времена индустриального смога. Что могло бы скорее, теперь, иначе, свидетельствовать вновь о нищете и на этот раз воображения. И все же, опять строить то, что всегда будет прописано всеми структурами, находясь в состоянии перманентного распада, это не только может выглядеть не экономным. И вот тут авторы фильма, а ведь это не просто гипотеза, – это еще и произведение искусства научно познавательной публицистики в кино, помимо того, что это идеология, – легко сваливаются в один из вариантов снятия, совершенно некритически. Они не только не отвечают на этот вопрос, но и не задают его, вместо этого, между прочими рассказами о чудесах современной цифровой технологии, что действительно могут шокировать, они предлагают гипотезу о том, что сам мир, конечно же со слоем природы, матрица уже, и уже давно, более того, с самого начала возникновения этого и объективного мира. И это не условность смысла и его придания, как в феноменологии идеализма, но и цифровая условность. То есть обратным образом с точки зрения возможного идеализма, нищета материализма, толкуемого таким образом объективными идеалистами. Между Гегелем и Гуссерлем, в этом уничижительном толковании материализма, нет особой разницы. В чем возможный ответ на все эти заблуждения. А это заблуждения, и не только на взгляд чувства языка или вообще какого-либо чувства, в том числе, и здравого смысла. Он может быть так же прост, как и само множественное многообразие. Пусть будет и виртуальная реальность людей, помещенных в матрицу, свободно совместимая с иными и относительно независимая от иных, столь же впечатляющих сегментов, иного характера, при общем допущении возможности свободного перехода между ними – развернутая система машин не могла бы исключать и этой возможности, – но всеобщая редукция мира к виртуальной реальности, это и есть возможная нищета, и, видимо, прежде всего, воображения. Одержимость воображения, что лишь оправдывается экономией мышления, коль скоро заранее решено, – а как это не могло быть сделано, -что вся эта фантастика невозможна, то пусть хоть будет экономна в измышлении о ней. Иначе, прочему нельзя мыслить богато, коль скоро богатство доступно лишь в мысли, и мудрости этой столько же, сколько и мифам, и сказкам, что лишь часто искажаются в исходном многообразии архетипов, в технологически туповатых мифах цифрового мира. Тем не менее, и эти экономисты знают про богатство, или о богатстве, они спрашивают, вернее отвечают на сетования, – суть которых, что речь идет всего лишь о мифе, – что этот миф так красив, так развернут, так оцифрован, что предпочитать ему убогую реальность, какова бы ни была ее роскошь, просто смешно. Что бы ответил на это Хесле, что так, иногда, наивно ославлял любую контрфактическую инстанцию в пользу фактов. Пытаясь, видимо, разыграть карту мысли эмпиризма против эмпиризма. Что так блестяще делал Гегель. Можно поэтому иногда умерить пыл и говорить не о любой реальности, какова бы ни была ее роскошь, но лишь об убогой. Прямо исполняя приказ: "прикрыть и оправдать".
«СТЛА».
Караваев В.Г.