Глава 4.
– Настоятель просил меня помочь вам, и поэтому я расскажу всё, – успокаивающей интонацией сменял рассказчика новый голос. – Меня призвали в армию, когда началась война. Как призвали – домой пришли ночью и сказали, что сейчас каждый мужчина должен защищать свой народ. Привезли в лагерь и спросили, что умею делать. Я резчиком по металлу был – командир и отправил меня к ремонтникам оружия. Там был недолго – стрельбой проверял починенную винтовку и все ахнули, когда я почти с рук в задоре снял три бутылки с десяти метров. Не хотел говорить командиру, что в юности занимался пулевой стрельбой и даже имел спортивный разряд. Без разговоров отправили к снайперам. Чуть не проклинал себя за гордыню с этими бутылками – не хотел ведь выдавать свои навыки, а теперь заставят стрелять по людям. Инструктор снайперов говорил только по-английски – так мне сказали, а я-то языки не знаю, – но сам был то ли голландец, то ли француз. Сначала он проверил, что я могу – гордыня и здесь подтолкнула меня похвалиться, – а там, думаю, будь что будет. Инструктор похлопал меня по плечу и ушёл.
Перезнакомился с товарищами по отделению. Нас было восемь человек – кого забрали, как меня; а кто и вовсе по контракту добровольно. Заключили контракт и со мной; поставили на довольствие – сильно богаче, чем у ремонтников. Занимались неделю в классах – нам показывали, как обустроить лучшую позицию, как маскироваться; лежать долго, не двигаясь; подавать знаки товарищам, шифровать речь по рации и прочее. Дали подъёмные деньги – сразу отправил их родным. Потом стали проводить учение – делились на группы, занимали позиции, растворялись в местности, стреляли по деревянным мишеням; уходили, прикрывая друг друга. Мне всё нравилось – как в фильмах американских, где герои решают исход сражений. И чувство товарища развилось. Снайпер, конечно, одиночка; но должен кто-то поддержать его в трудную секунду.
Вся романтика растворилась в первом маршруте – рядом со мной сидел инструктор с биноклем и через переводчика показывал цель. Шёл бой, а мы заняли место на взгорке за спиной своих. Инструктор сказал убить вражеского солдата, который от неопытности время от времени высовывал голову из окопа. Снять его не составило труда, и инструктор меня похвалил. Потом показал на подъезжавшего на машине офицера. Тому до окопа бежать было метров десять, но я успел снять его. После этого инструктор приказал мне уходить с позиции. Два дня я маялся, вспоминая солдатика и офицера. Особенно солдатика – возраста с ним мы были одного; и его тоже, наверное, как и меня призвали защищать свой народ. Убить издалека, наверное, легче, чем в ближнем бою зарезать ножом; но я не мог успокоиться.
Тут – новое задание – опять инструктор заставляет выцеливать офицера; да на счастье моё с той стороны прилетел вертолёт, выстрелил ракетами, и мы были вынуждены отойти. Неделю затем мы слушали наставления, как действовать в условиях города. Тогда у меня уже появилась мысль бежать. Но куда? Нас погрузили в закрытый кузов микроавтобуса, везли часа полтора-два, ночью распределили в городе по два человека на точку. Мне с напарником достался чердак четырёхэтажного дома перед площадью. Мы сменяли друг друга в наблюдении каждые два часа и ждали приказа действовать. Я молился Богу – первый раз в жизни тогда молился, – чтобы прилетел какой-нибудь вертолёт, и нам приказали бы отходить. Вертолёт не прилетел, а к утру на чердак пробрались инструктор и незнакомый нам человек – инструктор оставил его в качестве старшего и ушёл. Этот говорил на нашем языке – то есть, сказал, что будете, мол, выполнять все мои распоряжения; и замолчал.
Сидели до полудня. По площади гуляли люди. День был воскресный – кто на скамейках ел мороженое, кто входил в храм. Наш новый командир сидел, закрыв глаза, и время от времени коротко отвечал по-английски по рации. Народ на площадь стал прибывать – с флагами, взявшись за руки, и возбуждённо улыбаясь. Прибывали с разных сторон с разными флагами, устанавливали сцены, брали в руки микрофоны; и, перекрикивая друг друга, говорили о необходимости защищать свои семьи и свою землю. Говорили на разных языках, а у нас на чердаке все голоса складывались в поднимавшуюся от пола пыль и одну бесконечную вибрацию. Я смотрел на площадь без оптики, немного ошалев от гула и часов дозора, и уже забыл, что мы сидим здесь для какой-то цели.
«Сейчас будет драка» – посмотрев на часы, сказал командир. – «Готовность номер один». Действительно, через пару минут направленные к центру границы пространств отдельные группы стали приближаться друг к другу, превратившись на секунды в рваные швы единой материи. Потом швы исчезли и центр площади сильно уплотнился за счёт втянувшихся в него десятков людей. Периферии площадки вели себя неровно – часть людей отхлынула в стороны прилегающих к площади улиц; значительная масса молодых людей побежала в самый центр. Пошли команды на английском языке командиру – тот махнул нам рукой на квадрат справа от общей картины нашего обзора и приказал произвести по три выстрела по любому движущемуся объекту на поражение. «Угол – не ближе тридцати градусов от центральной линии» – ладонью разрубил он пространство площади надвое. – «Это – границы коридора для выхода наших людей из зоны драки. После выстрелов быстро уходим». Он тут же показал нам пример, выстрелив из своей винтовки в правое крыло толпы.
Руки у меня дрожали; я навёл ствол на толпу, поймал в прицел первую попавшуюся голову – это была молодая женщина – и выстрелил. Господь сподобил меня за мгновенье до того дернуть ствол в сторону образовавшейся вблизи этой женщины пустоши. Убедившись через прицел, что женщина не пострадала, я пришёл в себя и хотел уже побыстрее избавиться подобным образом от оставшихся патронов, но тут почувствовал толчок в висок. «Филонишь, сука?» – забытый мной на секунду командир больно упёрся дулом пистолета уже за мочку уха. – «Стреляй так, чтобы я видел результат. Видишь толстого кабана в жёлтой рубашке? Стреляй в его харю!» В этот момент, слава Иисусу, что-то сказали по рации. Командир выругался и даже пнул ногой товарища, который вылавливал кого-то в прицел. «Нас засекли, и сюда идёт полиция. Собираем инструмент и выбираемся к дальнему выходу».
Слава Богу, перед подъездом во дворе стояла машина, которая забрала нас и увезла подальше от площади. На выезде из города нас остановил для проверки полицейский патруль; и когда при обыске багажника достали винтовки, командир выстрелил в одного и второго полицейского, но был застрелен третьим. Мы с товарищем бросились врассыпную – от дороги до леса было метров пятнадцать. Сзади стреляли, но я на это не обращал внимания – бежал в радости, что сегодня никого убить не пришлось. Господь вывел меня на дорогу к монастырю, я пришёл к настоятелю, и во всём-всём ему повинился. Настоятель сказал, чтобы я всё время проводил в молитве, и оставил меня в монастыре. Через какое-то время вышла амнистия участвовавшим в войне, но я о ней уже не думал. Нужно было бы – покаялся бы перед всем миром; но настоятель сказал, чтобы мысли о покаянии всегда были рядом со мной; а мирские дела чтобы меня больше не касались. Живу здесь пятнадцать лет, и уже стал забывать о той жизни. Нужно будет – расскажу об истории своей войны в любом суде. Как настоятель скажет.