Здравствуй, дорогой читатель. Я благодарна, что мы опять встретились. Продолжаю публиковать воспоминания отца о военном времени. Сегодня рассказ, как провожали моего деда на фронт.
Повестка из военкомата. Дворянский напиток до меня не доходит
«Пришла повестка и в нашу семью, конец августа 1941г. Папа прибежал с работы рано. Взялись за вещевой мешок - его носили в руках или за плечами.
Мама плакала, пап утешал. Она предлагала что-то взять, он отказывался. Мы с сестрой сидели, молчали, наблюдали. Иногда папа обращался к маме: «Маня, а где сапожная щетка?» Она ко мне: «Шурик, тащи щетку, куда ты ее задевал?».
Понимая, что я тоже нужен, стремглав пускался искать щетку. Нашел, подал папе, он потрепал меня по волосам, сказал: «Слушайся маму!» И они ушли. Вернулись поздно, вместе.
Отправка была назначена на завтра.
Папа сел на стул, позвал нас. Я - на одно колено, сестренка - на второе, он крепко обнял нас. «Помогайте и слушайтесь маму. Шурик, ты – старший, за меня остаешься. Сколько война продлится… Германия вон как далеко, пока до нее дойдешь…»
Пришел дядя Миша, папин знакомый. Его не взяли, оставили по брони. Он сел к столу. «Придумали какую-то бронь! - сокрушался, - Сейчас, пока тепло, обжились бы, втянулись в солдатскую жизнь, топать ведь много придется».
Он достал завернутые в газетку два кусочка колотого сахара и протянул нам, достал кисет и сделал из газеты самокрутку. В комнате запахло приятным дымом. Папа не курил, и этот запах для нас был редкостью.
Мама хлопотала на кухне. Сдерживала себя, чтобы не заплакать, но слезы не слушались ее, лицо морщилось, она всхлипывала, закрывая лицо полотенцем.
Папа достал из самодельного шкафа бутылку с настоящей водкой, заткнутой пробкой из газеты. Он доставал эту бутылку только по торжественным дням – 1-е мая, 7-е ноября.
Налил по стопке дяде Мише, себе и немного маме. Заткнул бутылку и поставил на место. Мама поставила на стол тарелки с закуской. «Ну, с богом,» - сказал папа и они выпили.
Мы, сидели на кровати, не понимая, грустить или радоваться. Почему мама плачет? Ведь папа артиллерист, у него будет лошадь, которая потащит пушку, и они быстро доедут до Германии и вернутся назад.
Мама поставила на стол графин с брагой. «Вот это по-нашему, - сказал дядя Миша и налил стакан, - Дворянский напиток до меня не доходит». Было уже поздно, нас уложили спать.
Мама выпроваживала гостя: «Давай, Миша, иди домой, завтра нам рано вставать, дорога длинная, пойдут или нет трамваи, а идти нужно до городского сквера».
В путь. «Не надо, Маня, не плачь, береги себя»
Разбудили рано, погода пасмурная, в комнате полумрак, полушепот, полушорох, порой раздавался приглушенный плач мамы и голос папы: «Не надо, Маня, не плачь, береги себя». Пришла соседка - с ней оставалась дома сестренка.
«Шурик осенью в школу, - сказал папа, - Маня, ты сшей ему пиджак из моей куртки, парень уже большой стал».
Сели на дорожку. «Ну, пора,» - папа встал, мама взвизгнула, с причитанием прильнула к нему. Только тогда поняли мы с сестренкой, что папа уходит надолго, заплакали. Что было дальше, не помню, в горле стоял ком, слезы застилали глаза.
Идти нужно было до техпоселка. Там была конечная остановка трамвая. На остановке было много народу с рюкзаками, мешками, сумками, гармошками и много слез.
Подошел трамвай со своеобразным сигналом - колокол. За секунды он был набит до отказа. Я где-то под ногами держался за пиджак папы. Было душно и тесно. Я слышал, как колеса стучат на стыках рельс.
Вдруг все стихло. Трамвай остановился. Мы приехали на остановку, где нужно было переждать встречный трамвай.
Конечные пункты – Технический поселок и Первая площадка. Дальше колея прекращалась из-за ж/д путей. Пассажиры пешком переходили железнодорожные пути и пересаживались на другой трамвай, ехали до городского сквера у гостиницы «Северный Урал».
Встречного трамвая ждали минут 15. В вагоне стало невыносимо душно. В 1941 году август был жарким, дождей не было. Время тянулось долго.
То раздается женский плач, то пьяный мужской голос начинал браниться, то детский плач, а то кто-нибудь затянет песню.
Наконец, прошел встречный, наш трамвай тронулся, подул ветерок, дышать стало легче. Доехали до конечной маршрута. Пересадка на второй маршрут.
Толпа вывалилась из трамвая и с вещевыми мешками, деревянными чемоданами, гармошками, сумками ринулась через насыпь путей МПС. На той стороне трамвай уже ждал.
Втиснулись в трамвай, и все повторилось сначала.
Мама кричала: «Не пущу!». Глаза ее были пустые, только боль и полное отчаяние
Приехали на конечную остановку к гостинице «Северный Урал». Сбор был в городском сквере. Народу много. Стояли, сидели, пожилые, молодые, дети.
Те же слезы, песни, шутки, кто-то матерился. Раздавались наказы детям, мужьям, женам. Люди прибывали. Места становилось меньше. Ждали команды.
Появились люди в военной форме. Один из военных держал в руках рупор. Подали команду: «Выходи строиться».
Сквер вздрогнул, зашумел, заревел женским причитанием, детским плачем. Призывники с мешками и чемоданами стали подниматься на брусчатую дорогу улицы Ленина, строились в колонну.
Провожающие поднялись к забору сквера, кричали, плакали, махали руками. В ушах стоял шум. Ничего нельзя было разобрать. У забора стояли военные, никого кроме призывников на дорогу не пропускали.
Я убежал посмотреть военных, когда прозвучала команда, пробраться к своим было сложно. Кусты все одинаковые, люди шли валом мне навстречу, я заблудился. Не знаю, каким чудом все же нашел своих.
Мама маленькая, заплаканная, растрепанная ухватилась за пиджак папы, повисла на нем и только кричала: «Не пущу!». Глаза ее были пустые, только боль и полное отчаяние.
Папа высокий, черный, стиснув зубы, глядел куда-то в сторону и все повторял: «Маня, не надо». Потом, словно очнувшись, мама взвизгнула: «Шурка-то где?» Я стоял сзади, не знал, что делать.
Молча подошел к ним. Папа потрепал меня по голове и прижал к себе. Мама обняла нас обоих и заголосила: «А папка-то уходит».
«Маня, надо идти,» - сказал он решительным голосом, убрал ее руки от себя, и, пятясь задом, пошел от нас. Мы смотрели ему вслед. Папа был выше всех, и мы долго видели его голову в колонне, когда колонна тронулась в сторону вокзала.
Состав из теплушек - это маленькие вагоны с маленькими окошечками внутри, крытые, посредине ворота на роликах, с большим крючком. По ту и другую сторону от ворот нары, на которых размещаются люди.
Когда мы пришли на вокзал, призывники были уже в теплушках. Из окошек и ворот торчали головы. Все кричали, все гудело. Состав тронулся, гул усилился. Показался последний вагон с площадкой, на которой стояло два солдата с винтовками.
Толпа еще долго не уходила, стояла и сидела на перроне.
Мы осиротели. Мама долго приходила в себя: плакала, не разговаривала, доставала папину одежду, нюхала ее и складывала в чемодан. На кухне копилась гора грязной посуды. Так продолжалось несколько дней.
Затем мама словно очнулась. Послала меня в магазин. Достала деньги из завернутого платочка. На кухне запахло жилым домом. Денег в платочке становилось все меньше и меньше.
Однажды я увидел, мама перебирает вещи в сундуке и часть откладывает. Утром с вещами она уезжала, возвращалась без них. Только позже я догадался, что она их продавала, чтобы прокормить нас.
Подписывайтесь на канал, чтобы не пропустить важное.
Каждый раз, читая, я реву. Про проводы и состояние бабушки словно списано с меня. Только война была Афганистан. Я так же была в ступоре, так же нюхала одежду мужа. А какие у вас истории. Это не только интересно, но важно помнить, чтобы память передать дальше.