Пехота, ты, пехота! Не иначе, как в шутку, назвали тебя "Царицей полей". Если и царица, то без самых захудалых подданных и слуг, царственная жизнь ее столь "пригожа", что разговаривая от тяжести военного лихолетья для различных родов войск, один кадровый генерал выразился так: "Будь моя воля, построил бы солдат шеренгой и спрашивал: Кем воевал товарищ? -Артиллеристом. -А вы кем? -Танкистом. -А вы? -Пехотинцем. -Благодарю за службу и прими от Родины награду". Значит, вне зависимости от боевых успехов, награды достоин каждый просто за то, что служил в пехоте.
Сапер не соприкасается с врагом, артиллерист гробит его на расстоянии, танкиста всегда отделяет броня. Только пехотинец сходится вплотную. От пули и штыка воина защищает мать-земля, гимнастерка, своя ловкость и удачливость. Пехота месяцами не видит крыши и огня, спит в снегу, ползает в грязи, питается кое как. Носит ее по бесконечным дорогам не машина и не тройка борзых коней, а двойка черных свиной кожи скороходов в одну человеческую силу.
"Пехота - пехом топать не охота"
Если бы ноги стирались с интенсивностью сапожных подметок, то к третьему году службы они укоротились бы до колен. Задолго до наступления части начинают двигаться. Командование стягивает, сосредотачивает, переформирует - марши дневные, ночные: сто, двести километров по 50-70 бездорожных вереб в сутки. Гудят солдатские пятки, глотает соленый лоб царица полей.
Во второй половине дня поступил приказ подготовится к маршу: негодную обувь заменить, амуницию подогнать, на два дня получить сухой паек, дополнить боекомплект до нормы. С обувью вопрос решился быстро: у старшины ни сапог, ни портянок; амуниция подогнана еще раньше; осталось получить три пачки концентрата, банку консервов в 250 гр и пол-буханки хлеба - это не долго. Еще полчаса затратить на пополнение боекомплекта и солдат к походу готов. Помыли ноги и раньше улеглись под кусты. В пять утра над лесными полянами вспыхнула разноголосица команд: "Подьем!Подъем!" Вторая рота ко мне!"
Полчаса на туалет и завтрак. В темноте повар щедро отпускает кашу, еле-еле управляется с котелком и командой "С полной выкладкой становись!" На тебе много и мало: на спине вещь мешок(сидор) с НЗ, парой белья, двумя автоматными дисками, противотанковой гранатой и котелком; на левой ягодице противогазная сумка; на на поясном ремне пехотные гранаты, саперная лопатка, фляжка: вокруг тощего сидора обогнута серая колбаса шинельной скатки, привязана каска, а на плече автомат. Худо-бедно, а общего веса килограмм 18-20 наберется. Хорошо еще, что на этот раз нам с Гошкой удалось сдать радиостанцию в обоз, иначе еще по 16 кг на брата. Пока тяжесть не чувствуется: она будет расти потом. -Фляжки полные? Тогда хорошо. Старшина, приступайте к раздаче. Ротный старшина, зайдя с правого фланга вытянувшейся в две шеренге роты, двигался вдоль фронта, награждая каждого из первой шеренге ржавой селедкой. - У нас много новичков - начал командир. - Поэтому разъясняю режим похода. Сейчас передний разделит селедку с задним, потом все в обязательном порядке съедят свою долю. Затем семь глотков и баста. Флягу на бок, больше без команды не пить. Отделенным командирам следить за этим строго. Идти, не отбиваться. Все! Командиры, проследите за водой и селедкой. Приступайте!
Сукин сын Гошка по доброте душевной отделил мне больше половины шершавой от соли рыбины. Сжевал, соль выполоскал водой. Опять команды: "Равняйсь! Смирно!Напра..во! Первая рота, шагом арш! Вторая рота ша..а..гом арш!"
-На Берлин! - добавили из строя.
Ровно в шесть тронулись. Сейчас двигаться легко. Чистый утренний воздух прохладой заполняет легкие, ноги пружинят, вещи не досаждают хозяину. В строю легкий разговор. -Непонятно, куда гонят? Вроде на юг идем? -А тебе не все равно... Сказано на Берлин -знай пыли дальше. -Берлин вправо. -Эх ты, стратег еловый, соображай! Ты в какой войне участвуешь? -В отечественной, ясно. -В маневренной, вот и делаем маневр... Сейчас на Юг, через Владикавказ на Владивосток, а там Кострин, вот он, Берлин! Намекнул же командир-идти будем долго".
Через пару часов люди втянулись в ритм марша, шагают размерно со скоростью 5 км в час, но кто-то уже поправляет сбившееся, кто-то украдкой тянеться к фляге, хотя солнце еще не жарко светит в левый глаз. Время летит незаметно. -Флягу не велят трогать, потому что стоит сейчас выпить и захочется еще, чем больше пьешь, тем больше хочется... - объяснял в соседней шеренге опытный солдат новобранцу.
-Вылакаешь свою, выклянчишь у друзей, изойдешь потом и обессилишь. Мы далеко уйдем и встанем на отдых, а ты будешь догонять и подойдешь, когда мы опять тронемся. Лучше терпи. Вначале худо, а перетерпишь и ничего. Пойдешь ходко.
"Нет, думаю, я то таким дураком не буду. Все равно вытерплю. Еще через час непрерывная ходьба стала постепенно сказываться усталостью. Да и солнце припекает сильнее. Чаще звучат окрики: "Не трогать воду".
"Повесь флягу!"
Разговоры редко. Подолгу идём молча. А уже к 12-ти часам утреннюю колонну трудно узнать: пропыленная одежда пестрит пятнами пота, рты хватают не чистых воздух, однако строй еще сохраняет форму. Мысль вяло шевелится, да и то, когда чувствуешь боль от удара черенком лопаты или же заболит пах, куда несколько часов упорно колотят гранаты. Все большую устойчивость приобретает желание напиться - съеденная селедка в пересохшем рту вызывают ощущение соли, сухая гортань напрасно силиться проглотить не существующую слюну. Привала же все нет и нет. За это время только дважды разрешили отпить по два глотка и прополоскать горло.
В средине дня солнце жжет немилосердно. Три часа дня, а мы без отдыха. Сквозь тучи пыли не видно головы колонны. Одежда обжигает, но пот пропал, выступает лишь соль и щиплет кожу. Кроме воды ни о чем не думается. Клянешь все на свете. На окружающее не смотришь. Пить так охота, что кажется, брызни из вены кровь - за жгут схватишься после того, как напьешься. Усталость прочно гнездится в икрах и пояснице. Ощущение времени пропало. Вроде вечно длится этот поход. По бокам дороги начали попадаться брошенные противогазы, противотанковые гранаты. Со временем как-то незаметно притупились даже думы о воде. Идешь и идешь, автоматически переставляя ноги, поэтому команда "привал" застала врасплох: распухшая голова не сразу поняла, что можешь лечь. На дорожном солнцепёке полежать 15-ть минут. Задрав повыше ноги. Потом вдвоем сьели банку консервов, выпили воды... Опять: "Фляжку на пояс! Становись, шагом арш!"
Возобновившиеся после отдыха разговоры погасли на первом километре. Рот не раскрываешь из страха потерять влагу, слюну бережешь. В голове жаркая пустота. В сухом пыльном тумане качаются спины передних, мельтешат обмотки. -Болван... - хрипят рядом
-Сколько раз тебе приказывал не пить. А ты опять сосешь. Дай сюда флягу! Еще раз увижу - морду искровеню. Иди, гад, передо мною. -Браток, браток... - пробивается в бессознание - браточек, водички! М...а...ханькой глоточек водички дай, смочить только. Это сзади идущий клянчит у рядом идущего.
Я скосил глаза. На грязном потном лице яркое страдание, мокрая от пота гимнастерка выбилась из-под повисшего от тяжести ремня, автомат за ремень волочится по пыли. Ссохшийся морщинами рот шелестел сухим языком: "Водички дай, у тебя есть.." -Отстань, нет воды! -У..гад..фашисткая морда! Пожалел! Дай срок дойдем до боя, я тебя сволочь прихлопну. Так и знай. -Что к мальцу пристал, Макеев, тебе дай - так выхлебаешь всю, спасибо не скажешь. Отвали от парня, он сам еле жив. -Чтоб вы сдохли гады, воды жалко! Горло драло, язык лежал горячим камнем. Усилием держал руку на автоматном ремне, не давая тянуться к фляге с водою на донышке. Жалобный голос попрошайки оставался сзади. Пройдут все, а он, обессиленный и опустошенный, кляня мать за то, что родила, или упадет, или поплететься среди таких же далеко в хвосте.
В голове колонны оживление - на обочине стоял солдат с охапкой зеленых веток и раздавал каждому.
"Черемуха, черемуха... берите черемуху!" Мне досталась маленькая ветка. -Обдери листья, а черенок грызи-слюна пойдет! - разъяснили солдаты.
Молодая кожица горька, вяжет во рту, жевать ее неприятно, зато, действительно, появилась слюна: можно глотать, смачивая гортань. Привалы пошли чаще, но они не давали отдыха, наоборот, потом становилось хуже.
Идем и идем. Ни к реке, ни к колодцам не подпускают, лишь отобрали фляги и вернули полными. Пьем по-прежнему по команде. Жару перестали замечать, всё затмила усталость. Идешь и идешь, уставившись на дорогу. Вдруг Гошка повис на мне. -Толька,плохо мне. Голова кругом и тошнит. Выведи в сторонку!"
На негнущихся ногах свернули на обочину, с металлическим звуком грохнулись на землю. Все! Гошка попробывал выдавить тошнотики, но пустое брюхо кроме звука ничего не выдало. Лежим, наблюдаем, как мимо проходят люди.
Господи, они идут... им куда-то надо... хоть бы не обратили внимание и продлилось счастье полежать. Полк ушел, окончился и длинный хвост отстающих, поравнялась команда замыкающих: медик-лейтенант, пять солдат и две подводы, заполненные теми из отстающих, у кого открылись раны или в кровь сбиты ноги.
У команды роль милосердного палача - силой, уговорами заставлять. -Что, славяне, приуныли? Встать! -командует лейтенант. -Да вот товарищ занемог. -Занемог? Сейчас проверим. Так... так солнечный удар у него. Ничего, еще немного и будет прохладно, шестой час катит. "Бог ты мой! Полсуток идем, а кажется век. За 12-ть часов столько боли, отвращения и даже ненавести к этим вот. Чего пристали? пошли бы мимо, так нет, выслуживаются. Мало сволочам.." Гошку обтерли водой, на сердце положили мокрую пилотку. -Сержант Петренко, мы пошли, а ты через пять минут их поднимешь и догоняйте. -Есть. На опустевшей дороге стоял сержант и сухим языком пытался склеить цигарку. - Ладно не подохну, - пробурчал Петренко, ссыпая табак обратно в кисет.
Он переменил ногу и стал смотреть вслед ушедшим. -Чего не садишься? -Спросил через силу. -Нельзя. Потом не встану, а нам еще бежать нужно. Волосы заходили. Тут с жутью думаешь, как подняться, а он... бежать! -Ошалел, сержант. Мы и встать не можем. -Ничего, встанете и побежите, как миленькие. Догонять надо. Ну-ка вставайте, пять минут прошло. -Еще немного. -Все! Ишь цацы какие, они будут лежать, а я стоять. Пойдем! Теперь ни за что не отстанет, хохлы - они все такие. Видя, что я поднимаюсь, он принялся за Гошку. Гошка на крик и окружающее не реагировал. Сержант слегка растерялся - черт знает, может доходяга опять в обмороке, а может и притворяется. Решил проверить по-солдатски -щипком с вывертом. Гошка вздрогнул. - А.. - взярился Петренко.
—Ему понежиться захотелось! - и размахнувшись, пнул Гошку в бок. -Его благородие не желает топать! -и пошел долбать бахилами. -Не могу, убей лучше, не могу... - стонет Гошка. -Не можешь! А я могу, а они могут! -и бьет его без остановки. Лицо лежащего скатилось на сторону, закрытые веки пропустили слезы. -Ты что делаешь?! -оправившись от стороны, закричал я.
-Зачем бьешь?!
- Сволочь! - и, забыв, что со скрипом шевелюсь, бросился на сержанта.
Тот сорвал с плеча автомат, щелкнул затвором и тыча в рожу не застонал, а захрипел: -Пришибу обоих! Расстреляю! Отойди, не то убью! Он сам находился в истерике. Я отошел. Петренко ногою перевернул Гошку на живот, перехватив автомат за ствол, широкой стороной приклада огрел парня по заду, замахнулся вторично, но Гошка как штык стоял на ногах. Не давая опомниться сержант толкнул его вперед и подбадривая криком, погнал перед собою. Я трюхал следом, какие только козни не придумывал я сержанту... Придумывал, а сам между тем удивлялся себе: только что и думать не мог о ходьбе, а вот даже бегу... И недавний покойник шустро перебирает ногами. Ничего не делается, ног правда не чувствую, зато бегу. Сержант поравнялся, протянул Гошке автомат, который тащил сам. -Ты тоже давай вперед, а то еще с дуру выстрилишь в затылок. Начнем задыхаться - переходим на шаг, отдохнем-опять бегом. Обогнали гогочущую команду, обошли отстающих, пробежали одну роту, показалась наша. -Ты длинный, на меня не обижайся! - служба такая. Зато не валяешься на дороге, а идешь, как все. Дальше одни догоните, а я назад, не хочу вас позорить. И опять спины... ноги... черенки. Никто ничего не спросил - каждому до себя. Кухни все нет, на последнем привале доели консервы. Шаг... опять шаг... сил осталось только передвинуть башмак, а хватит ли подтянуть другой - неизвестно. Ни о каком строе нет и речи. Никто не командует,не кричит.
Перед темнотой собрали больных куриной слепотой (из-за плохого питания каждый третий с заходом солнца совершенно слеп). Впереди зрячие, остальные построились ему в затылок, держась за хлястик переднего. Шеренга пошла за поводырям. В темноте к ней стали цепляться и здоровые. Усталость и сон валят с ног. Чтобы не упасть, лучше держаться, пусть и за шаткое.
Бредет темноте, сгорбившись и спотыкаясь многоголовое чудовище, пока кто-либо не упадет, тогда на него валятся задние и не встают. Приходится командирам пинками и криком наводить порядок. Теперь не пять, а дой бог два километра в час. К телу не прикоснешься, ноги, как в кипятке. Бредешь и чудится все, как сквозь сон. Окончание суток я не помню. Говорят, во втором часу ноги свернули в лесок и скомандовали "Отбой".
Спалось плохо, мучили кошмары. Как не велика усталость - проснулся от нехватки кислорода. Нос и легкие забил липкий тяжелый запах.
Надо узнать, откуда несет.
Потолкал Гошкино плечо, тот и не думал просыпаться. Чего еще оставалось делать, как не применить "аварийную систему пробудем"
(Была такая детская забава: двумя пальцами зажимаешь спящему нос, а пяткой ладони рот и держишь пока посиневший товарищ не проснется) Протянул руку, но вместо живого тела ладонь утонула в скользком холодном месиве.
На вопль прибежал дежурный с фонариком. Свет попал на руку: между растопыренными пальцами тянулась слизь с черными сгустками, от указательного к большому по пленке пробирался тупорылый короткий червяк.
Брезгливость продрала изморозью.
Луч передвинулся на соседа. В конце света, на фоне черной травы синело запрокинутое вверх бывшее лицо: безносое, с отвалившимися кусками кожи и белой костью, оно жутко вырезалось из тьмы; сгившие губы обнажили крупные зубы, в провале глазниц копошились черви.
Это был немец, не один день пролежавший на солнце. Нутро взбунтовалось, началась рвота. - Сволочи! Куда нас загнали, тут кругом мертвяки. Дышать нечем! - в перерывах своих приступов ругался дежурный. Я отполз, стал тереть руку о траву, да уснул. Разбудили пинком...
В лесу серело. Солдат будили криками, пинками. Если бы не вспомнил ночное, ни за что не поднял бы болящее тело.
С помощью Гошки тер руку песком, смывая водой из фляжки, пока не перестала пахнуть. Тем временем, солдаты выбирались из загаженного леса. Мертвяков лежало густо - во всяком случае, на территории, доступной глазу, лежало не менее десятка. -Стой! Завтракать. Догнавшая кухня раздавала перловую кашу. Солдатская каша не на молоке и масле, а на болотной воде и плохой соли. Разбухшая "шрапнель" крупы держится в куче густой жидкости. За каждой ложкой тянется этот кисель, как ночью слизь с пальцев - мою порцию лопал Гошка, а я глотал слюну, удерживая тошноту. "Переобуться. Приготовиться к маршу" -запела команда.
-Становись! Смирна!
Строгая команда "Смирно" не произвела обычного эффекта - в строю загалдели, солдатские головы повернуты в сторону старшины, спеющего к строю с мешком, полным соленой селедки. "Старшина, приступайте к раздаче!" А ровно в шесть... "
"Первая рота шагом арш! Вторая рота ша..гом арш! Шире шаг, опаздываем". Восходящее солнце третьего дня ничего нового не услышало. Опять ровно в шесть "ШАгом Арш! Шире шаг!"
На четвертые сутки поход закончился, но не отдыхом, а копкой твердой земли. За две ночи вырыли окопы и землянки, чтобы через пять суток бросить и уйти вперед, теперь уже с боем.
Прав старый генерал. "Царицу" не только за бой нужно награждать.