Впервые с поездом я познакомилась в шесть лет. За окном октябрь 97-го, я стою на деревянном пошарпанном стульчике в старенькой кухне и мою посуду. С потолка мне светит не очень яркая лампа, а липкий жир с тарелок никак не хочет отмываться.
И тут бабушка говорит маме, что едет в Башкирию навестить родных.
Я не понимаю, что это значит, но инстинкт быть в пути уже работает. Сразу отключаю кран, поворачиваюсь и очень серьезно заявляю, что тоже еду. Кажется, у взрослых не остается выбора – маленький человечек во мне всегда был очень упрямым и до конца стоял на своем.
Следующая картинка в памяти – ноябрь, серое небо вокзала, мелкий полумокрый снег и дикий холод. Бабушка еще довольно молода, но на ней пара клетчатых китайских сумок и укутанная в миллион шарфов и зеленую курточку я.
В сумках своего часа ждут яйца, картошка, курица и много другого – шутка ли ехать в поезде три дня с миллионом пересадок.
И вот счастливая я сижу в плацкарте. За окном идет какое-то однообразно кино, мелькают черные деревья, чуток пахнет печкой и горящим углем. Сиденья, кажется, из кожи - коричневые и повидавшие кучу пассажиров.
Через полчаса я говорю бабушке, что хочу спать, но на самом деле мне становится плохо. Гадкое чувство, когда тебя укачивает, к горлу подходит тяжелый ком. Больше тот поезд я почти не помню – только отрывки, в которых я ненадолго прихожу в себя, а бледная измученная бабушка уговаривает меня поесть. Сквозь душный сон я слышу разговоры соседок: бедная, мол, девочка, дайте ей пососать головку от спички, говорят, это помогает. От этой мысли мне становится хуже, я мычу и тут же отворачиваюсь в сторону.
А потом приходит время первой пересадки. Вялая я стараюсь не капризничать, но встать, натянуть на себя десять слоев одежды, а потом мучительно ждать, когда наконец мы остановимся, чтобы волочить непослушные ноги вслед за бабушкой, безумно сложно.
Я не знаю, что это за город – скорей всего Челябинск. Вокзал здесь огромный, снова серый и безумно холодный. От бетонного пола тянет сквозняком, а железные сиденья явно не рассчитаны для долгого ожиданья людей и поездов. Но мне плевать. Мне кажется, что я топала к ним с перрона долгие часы, хотя по факту прошло не больше пятнадцати минут. Вид неуютных стульчиков дарит мне чуть ли не второе дыхание – я понимаю, что на них можно наконец прилечь.
Бабушка идет к кассе. Стоя в очереди, она бесконечно оглядывается на меня, смотрит очень внимательно и беспокойно. А я снова то закрываю глаза и проваливаюсь в пустоту, то открываю их ненадолго и вижу перед собой огромную яркую мозаику на стене. Кажется, на ней были изображены люди, но я могу ошибаться. Память выхватывает из того дня синий цвет – наверно его в этой картинке было больше всего.
«Какая же красивая Москва», - думает мой маленький глупый мозг. В то время (а может и сейчас) я мало задавала вопросов, сама делала какие-то понятные только мне выводы, а через время доходила до истины без посторонней помощи.
Уже спустя годы, немного повзрослев, я узнала, что моей бабушке в то время немало досталось. Оказывается, в приграничном городе у нее проверяли документы и не поверили, что маленькая ламинированная карточка и есть наш, казахстанский, «паспорт». Кассиры вызвали охрану и начальников вокзала, был скандал. Возможно, бабушка спокойно вытерпела бы все проверки, если бы не бледная я, ждущая ее уже практически час.
Бедная моя, как же ты пережила все это?
А потом снова поезд, но его я помню еще хуже.
Дальше вспоминается уже сам Сибай, маленький башкирский заснеженный и тоже холодный город. Мы едем к моей прабабушке. Я вижу ее в первый и в последний в жизни раз. Обычно в незнакомом месте я веду себя очень скромно, но здесь перед желанием скорей лечь рушатся все внутренние "стопы": я уверенно топаю к застеленной кровати и падаю, даже не сняв куртку.
Как же мне плохо.
В гости к нам приходят повидаться родные, все снова жалеют меня и сочувственно качают головами. Но больше всего в сознание врезается обеспокоенное и бледное лицо младшего брата бабушки Рафката. Сейчас мне кажется, что он чуть ли не плакал, смотря на меня.
Лучше мне не становится, и на следующий день Рафкат везет меня в больницу. Это раннее темное и очень морозное утро. Он разогревает свой старенький ВАЗ, носит чайниками воду вниз, чтобы открыть примерзшие двери. А потом навещает нас с бабушкой в палате и без всяких шуток просит ее оставить меня ему – говорит, что готов удочерить.
Бабушка на него в ответ ворчит. Любя.
Под наблюдением врачей я быстро иду на поправку и даже перестаю бояться капельниц, хотя до их пор помню, как больно толстая игла втыкается в вену. Перед глазами сейчас смутно стоят очертания врача – доброй и ласковой женщины, от которой веет уютом. Я не знаю, какой на самом деле она была, но в подсознании осталась именно такой.
Сейчас говорят, что башкирские медики просто боялись меня потерять – за казахскую девочку им Назарбаев якобы всыпал бы по первое число. Но мне кажется, что они просто делали свою работу. И кстати благодаря им мы наконец узнали, что же в моем организме было не так.
Болезнь почти не оставила нам с бабушкой шанса погулять по прекрасному Сибаю. Как только я поправляюсь, мы идем в гости к одному человеку, который очень болен. Кажется, его уже нет. Еще заходим в гости к дяде Марату. Впервые в своей маленькой шестилетней жизни я вижу настоящий деревянный дом и узнаю, что топить печь можно не только дровами, но и газом.
"Не нужно запивать горячую еду холодной водой, это вредно", - ласково поучает меня дядя.
А в доме у прабабушки я тихонько таскаю из холодильника колбасу, ведь для моей родной Караганды это жуткая редкость. В ответ взрослые смеются и называют меня «мышкой».
Тогда же «мышка» впервые видит Вечный огонь и долго не может понять, почему же он не гаснет, кто постоянно его разжигает?
Прабабушки давно уже нет, а меньше месяца назад не стало и Рафката. Но как же хорошо я их обоих помню.
На обратном пути я конечно снова заболеваю. История повторяется в обратном порядке: люди, вокзалы, поезда, пересадки. И дикий выжигающий холод.
С тех пор и до 16 лет я плохо переносила дорогу, не могла ездить ни на машинах, ни в автобусах. Но я все же любила путь и боялась, что никогда не перерасту свою глупую болячку.
А вот в поезд в следующий раз я села лишь в двадцать – такой огромный разрыв. И никогда больше плацкарт не был для меня мучением – здесь я чувствую себя как дома и по возможности выбираю самые долгие и неторопливые маршруты.