Найти тему
Anton Rassadin

Никакого «Бессмертного полка». Просто вспомним своих стариков.

У меня двойственное отношение к акции «Бессмертный полк»: мне нравится идея рассказывать новым и новым поколениям о страшной войне через личные, семейные истории и переживания, но мне не нравится любая массовость. Такие рассказы должны быть камерными, действительно семейными — не в смысле аудитории, а в смысле интонации. Не нужен парад ради парада. И, разумеется, мне отвратителен великодержавный шовинизм в любых его проявлениях. Никаких «можем повторить», только «никогда снова». Так, собственно, меня воспитал мой дед-фронтовик. Он никогда не мог говорить о войне. Как только вспоминал её, каменел и горько, беззвучно плакал.

Дед родился в семье служащего Николаевской железной дороги сразу после Февральской революции. Голод заставил его родителей поехать куда-то добывать пропитание, оставив полуторагодовалого ребёнка на старшую сестру. Они так никогда и не вернулись, сгинули, пропали. Сама ребёнок, сестра не бросила его, работала наравне со взрослыми, чтобы вырастить брата.

Как можно было получить хорошо оплачиваемую работу после недолгой учёбы за казённый кошт? Поступив в ФЗУ, фабрично-заводское училище. Так дед и сделал. А когда сталинские репрессии обескровили офицерский состав Красной армии и потребовалось срочно увеличить приём в военные училища, дед пошёл учиться на офицера. Отправили его в Сухумское стрелково-пулемётное. В 80-е мы как-то возили деда в Сухуми — столицу тогда ещё мирной грузинской автономной Абхазии. Дед был очень рад увидеть город своей молодости — кажется, его южное солнце, синее море и буйная природа произвели на ленинградского заводского мальчишку неизгладимое впечатление. Но говорить всё равно не мог, слёзы душили — ведь никого из однокашников в живых уже не было…

Дед — из выпуска 41-го. Сразу после вручения дипломов их сразу отправили на фронт. Дед, молоденький лейтенантик, оказался под Оршей. Немцы быстро наступали, разделяя, окружая и добивая, разделяя, окружая и добивая. В какой-то момент дед оказался самым старшим по званию среди полусотни окружённых солдат. Вывел к своим, не подкачал. И уже на самом выходе из окружения поймал в плечо осколок снаряда. Перебита подключичная артерия. В военно-полевом госпитале, чтобы быстро остановить кровь под непрекращавшимся обстрелом, хирург просто перевязал артерию. Рука повисла плетью.

Комиссован в августе того же 41-го и направлен военным комиссаром в Оренбуржье — на родину Черномырдина и, по счастливому совпадению, моей бабушки. Военком тогда — это не праздный, никчемный отставник с рыльцем в пушку. Кроме организации призыва, это и эвакогоспитали, и военные эшелоны, и множество других забот, включая помощь испытывавшей острый кадровый голод милиции. А вокруг — одни старики, женщины и дети. Учительницы утром учили детей в школе, днём выводили их на помощь колхозу, трясясь от страха — не дай бог кто положит в карман зернышко, и всё, по «Закону о трёх колосках» пропали оба: и ребёнок, и его учительница — а вечером пахали на своём огороде, чтобы хоть как-то прокормить себя и эвакуированных. 

Там, на Оренбуржье, они и познакомились: однорукий военком и сельская учительница. Встретились, чтобы больше никогда не расставаться. А рука у деда, хоть и осталась скрюченной, всё-таки заработала. Бабушка уверяла, что всё дело было в волшебном пухе местных коз, согревавшем руку после постоянных упражнений, которые она заставляла деда делать несколько лет, и её массажа, который она продолжала делать деду до самой его смерти. 

Каждое 9 мая мы собирались у них. Повод был двойной — День Победы и день рождения деда. Бабушка пекла пироги, взрослые выпивали по рюмочке. Дед сидел сначала немножко грустный и погружённый в себя, всплакивал, а потом, оглядев всех нас за столом, встряхивался, оживал и пел. Дедовы «Вдоль по Питерской» и «Махорка», а не Лещенко с Кобзоном стали для меня песнями Дня Победы. А звуком этого дня — не салют, а солидное позвякивание орденов и медалей на тяжелом от них пиджаке, надевавшемся дедом только раз в году, только на День Победы. 

В этом году нам придётся впервые изменить традиции и не собраться на могиле у стариков. Но мы вас помним, помним ваше «Никогда снова!» И никогда не должны забывать.