НС — Наталия Станиславовна Скуратовская, психолог, психотерапевт, преподаватель курса практической пастырской психологии, ведущий тренингов для священнослужителей и церковных работников, директор консалтинговой компании «Вив Актив».
КП — Андрей Федосов, Киберпоп.
Часть 1, Часть 2, Часть 3, Часть 4, Часть 5
КП: Мы с Вами поговорили на тему эмоционального выгорания, которая очень обширна и глубока. На мой взгляд, мы лишь по верхам коснулись этого вопроса. Что еще Вы считаете важным обсудить?
НС: Мы совсем не коснулись двух, я считаю, очень важных аспектов темы эмоционального выгорания священников. Один аспект — это организационный фактор выгорания. Касаясь причин выгорания, мы больше говорили о внутренних и слегка затронули социально-психологические.
Внешние, организационные факторы не считаются предметом психотерапии, но мы не можем делать вид, что их нет. Я об этом много говорила в разных своих лекциях: о психотравмирующих факторах системы церковного управления, об отношениях между клириками и архиереями. Я сейчас зачитаю факторы демотивации, которые бывают в организации, а Вы будете говорить, сталкивались ли с ними в церковном контексте или нет.
КП: Давайте.
НС: Нарушение обещаний со стороны руководителя.
КП: Да.
НС: Несправедливое поощрение и наказание.
КП: Этого — сколько угодно.
НС: Несоблюдение руководителем декларируемых им требований. То есть от других требует, а сам не соблюдает. Игнорирование идей и инициатив.
КП: Абсолютно точно.
НС: Эмоциональная неуравновешенность руководителя.
КП: Начал я служить в епархии, где был владыка Сергий (Полеткин), сейчас митрополит Cамарский. Да, там вспышки были, эмоциональная нестабильность была. Потом епархия разделилась, и с епископом Софронием как-то спокойнее было в этом отношении.
НС: Следующая демотивирующая черта поведения руководителя — чрезмерная сухость и недостаток внимания к запросам окружающих.
КП: Это да, этого хоть отбавляй.
НС: Приписывание себе общих достижений. Непорядочность. Излишняя опека. Возложение на сотрудников чрезмерной ответственности, не подкрепленной полномочиями и ресурсами.
КП: Знаете, я сейчас ловлю себя на таком ощущении, что по некоторым пунктам я бы сказал: нет, этого не было. И тут же сам себя останавливаю — это твои защиты, ты опять пытаешься защититься. То есть, ты не видел этого не потому, что этого не было, а потому, что ты защищал себя.
НС: В вашем личном опыте этого могло и не быть. Я зачитываю общий список.
КП: Например, отсутствие поддержки инициатив — этого прямо море, или обесценивание труда — этого просто океан. Даже мой канал — это моя инициатива, никто мне не говорил, чтобы я этим занимался. Я туда вкладывался в течение пяти-шести лет. Это никак не оплачивалось, никак не поощрялось, никем не замечалось. А когда захотели канал на службу митрополии поставить, но я сказал, что так нельзя, не получится, то сразу же последовала реакция: «Канал закрыть, запретить!» И это из-за того, что я хорошо сказал про Ленина в одном ролике. А остальные три тысячи роликов можно просто разрушить из-за этого?
НС: Возникает ощущение несправедливости. Хотя, согласитесь, наша современная церковная ситуация такова, что помощи особо и не ждем. Не мешают — и хорошо.
КП: Да, если не мешают, то уже хорошо — лишь бы не лезли. Так и есть.
НС: Отсутствие адекватной обратной связи. С одной стороны — нет признания достижений и результатов, с другой — неконструктивная критика.
КП: Да.
НС: И это, по-моему, общепринятая практика у нас в Церкви.
КП: Я могу еще добавить. В ситуации, которая у меня возникла, казалось бы, могли разобраться, раз уж обратили внимание. Но, напротив, последовало отсутствие вообще каких-либо попыток разобраться.
НС: И, в общем, заранее вынесенный приговор.
КП: Да, заранее вынесенный — правильно. И что бы ты ни делал — от этого только хуже становится. Было так: сначала ты не запрещен, но не служи, уезжай куда-нибудь. Когда начинаешь проявлять смирение, терпение: ты это съел — о'кей. И чем больше смиряешься и терпишь, тем больше такого: «А, с тобой еще и так можно? Отлично, давай тогда еще и так! Ах, так тоже можно? Тогда давай еще! Ага, и это проходит — ну давай добавим!» То есть, чем больше ты проявляешь смирение, тем больше...
НС: ...тем больше у вышестоящих начальников поводов реализовать симптомы своего собственного эмоционального выгорания.
КП: Да, так и получилось: приговор был вынесен заранее, твоя вина заранее известна. Всё, что от тебя нужно — это только признать и покаяться.
НС: А вторая группа проблем — это организационные системы. Они связаны с персоналиями лидера лишь отчасти. Почему начальство вообще становится таким? Основная проблема — это несоответствие декларируемого реальному: теоретически декларируется одно, а в реальной жизни происходит другое. Декларируется, что священник — это тот, кто всегда молится, совершает Таинства, кому дается столько благодати, что ему хватает на всех — и на себя, и на всех прихожан... В реальности священник, особенно если он настоятель, — и прораб, и администратор, «и швец, и жнец, и на дуде игрец», в общем, затыкает собой все дыры. Его могут упрекнуть в том, что с духовной жизнью всё плохо, но никогда не помогут.
Есть вещи, которые, скажем так, прямо противоположны Евангелию. Но, находясь внутри системы, многим приходится называть черное белым или расщеплять свое сознание: думаю одно, говорю другое, чувствую третье, делаю четвертое. Этот внутренний конфликт решается двумя путями: или его осознать (да, это больно, но, по крайней мере, можно проработать) или запихнуть его поглубже, но тогда уже включаются элементы психоза, и моделируется иллюзорная реальность.
КП: Здесь я хотел бы попросить Вас какой-то пример привести: о чем идет речь. Можно на моем примере показать?
НС: У Вас были неоправданные ожидания.
КП: Я, например, ждал от своего правящего архиерея Софрония, что он как епископ, как христианин, как пастырь добрый позаботится обо мне, а он сделал как Пилат. То есть по телефону он говорил мне, что я ни в чем не виноват, оснований для прещения никаких нет, вины никакой нет. А письменно — указ за указом, приказ за приказом. И получается так, что он говорит: «Сей человек невиновен», — но при этом распинает.
НС: А представляете, какой внутренний конфликт эта ситуация порождает у епископа Софрония?
КП: Вы говорили про расщепление сознания...
НС: Да, и особенно начальствующие часто оказываются в ситуации выбора между своей совестью и лояльностью. Этого уже достаточно для того, чтобы был внутренний конфликт.
КП: Мне его искренне жаль, конечно, но это его выбор.
НС: Да, это его выбор. Но, с другой стороны, это ситуация, в которой существуют многие, в которой могли бы существовать и Вы.
КП: Да, но я выбрал другое.
НС: Кстати говоря, возможно, если бы выгорание было не настолько сильным, то этот выбор был бы более трудным для Вас.
КП: Да, я понимаю, о чем Вы говорите.
НС: Происходит девальвация смыслов: мы произносим слова, которые для нас уже не обладают тем значением, которое в них заложено. Начиная с титулов со многими степенями святости, до молитв, читаемых на автопилоте, и до нашего субкультурного языка: «Спаси Господи», «Ангела за трапезой». В худшем — это поминание Господа всуе, а в лучшем — это пароль-отзыв: «Я свой».
КП: «Свой-чужой» — система распознавания.
НС: Да. Много говорится о любви, много страха, чинопочитания, но есть ощущение, что не с кем поделиться. Десять лет назад, когда я только начинала работать с группами священников, для меня было открытием насколько сложно вести с ними занятия. Никто никому не доверяет. В группах, где люди вместе работают в светской организации и друг на друга стучат, ситуация тоже может быть травматичной. Но там нет такого страха, как в священнической группе. Особенно, если это одна епархия — все всех боятся.
КП: Я столкнулся с таким явлением. После публикации фильма (опять к нему возвращаюсь) мне говорили: «Да везде так, везде одинаково, во всех организациях». Я подумал: а может, действительно везде одинаково? Но церковная религиозная среда, мне кажется, более токсична, более агрессивна, там более тяжелая ситуация. Что скажете Вы — человек, который знает и церковную, и светскую среду?
НС: Да, наша современная церковная среда более токсична и агрессивна. Хотя бы за счет того, что легитимного выхода нет. Это то, с чем Вы столкнулись на собственном опыте.
КП: Да.
НС: Миряне, понятно, могут по-тихому перестать ходить.
КП: Никто не замечает даже, что они ушли.
НС: И это, кстати, тоже очень демотивирующий момент. Десять лет человек ходит, причащается, он член прихода, а потом перестает ходить — и никому дела нет. Причем, перестает ходить не обязательно из-за того, что разочаровался: может быть, тяжело заболел, может, что-то в жизни случилось. И тут до него доходит, что всем плевать: ходит — не ходит, жив — умер. Не плевать только тогда, когда от него что-то надо, и на нем были обязанности, которые он перестал выполнять. Вот тут могут позвонить и напомнить, попинать, подавить на вину и на совесть и т. д.
Далее, в церковной среде (это тоже отдельная большая тема) — существует устоявшаяся психотравмирующая норма внутреннего взаимодействия. Жесткая авторитарность, полное отсутствие обратной связи сверху вниз, но и снизу вверх тоже нет обратной связи, она блокирована страхом. Привычная защита отрицанием. Я говорю как психолог: отрицание проблем у нас широко используется. Это огромная беда церковной жизни, хотя понятно, что она не в наше время появилась.
КП: Еще одна иллюстрация, как это отрицание работает. Некоторая часть аудитории, которая смотрела фильм «Ловцы человеков», просто забыла, о чем он, а другие только начали смотреть, но не смогли. Они просто отрицают эту ситуацию, а сосредоточились исключительно на мне: что я неправильно сделал, как я сейчас выгляжу, как я говорю, занимаюсь ли я оправданием, самолюбованием. То есть я плохой: до Златоуста не дотянул, до Ефрема Сирина тоже, как Максим Исповедник не поступил, и Серафима Саровского вспомнили... Вот это — видят, а о чем фильм — забыли.
НС: Да, так это и срабатывает на любом уровне нашей церковной жизни.
КП: Это срабатывает везде. Я просто привел пример, как это может выглядеть.
НС: Мы не первый год слышим: информационная атака против Церкви, кругом враги, злые антиклерикалы покушаются на души... Но давайте отделим факты от интерпретаций. Да, интерпретации могут нам не нравиться, мы их можем считать ошибочными. Но факты не перестают существовать от их отрицания. Но при искаженном сознании ощущение такое, что, если факт отрицать, то его как бы и нет. А это уже психиатрический симптом вообще-то.
То же самое было и раньше. Например, очень известный, многими любимый Собор 1917—1918 годов. Там обсуждались какие-то нереализованные пути нашей Церкви, которые были отчасти реализованы РПЦЗ, возможность опираться на эти материалы. При этом в стране идет революция, некоторых из участников Собора расстреляли по дороге на заседание. То есть людей уже расстреливают на улицах, а они всерьез обсуждают построение приходов по территориальному признаку и закрепляют уплотнение епархий в то время, когда непонятно, что вообще осталось от этих епархий. Еще не сажали, правда — это только с 1923 года начали...
КП: Но расстреливали тогда уже вовсю.
НС: Я имею в виду, что Соловецкий лагерь особого назначения открыли в 1923 году. То есть еще не сажали, но могли репрессировать, посадить под домашний арест, как Патриарха Тихона. Факт в том, что уже расстреливают, но этого никто не замечает и не обсуждает.
КП: Единственное, что приняли: День памяти новомучеников и исповедников. Это установили и дальше пошли.
