Мрачный Герман, закутанный в чёрный плащ, откашлялся и чуть слышно пропел: — Прости, небесное созданье...
— Форте! Громче! — нетерпеливо потребовал взлохмаченный режиссёр. — Прости, небесное созданье,— во весь голос повторил певец и ещё громче продолжил:
— Что я нарушил твой покой...
Чарующие, бархатные звуки тёплой волной хлынули за порог и далёким эхом отозвались где-то на дворе.
— Вы что, с ума сошли! — ворвался в комнатку испуганный завклубом.— Снова меня на острый конфликт с Ташкентским горисполкомом толкаете!.. Сколько раз вам говорить: пойте пьяно, пьяненько, пьяниссимо...
Ещё более помрачневший Герман уже не пел, а что-то бормотал себе под нос, вслушиваясь в приглушенные звуки рояля.
И каждый раз, когда пианист неосторожно чуть сильнее ударял по клавишам, режиссёр, пугаясь, вздрагивал и умоляюще прижимал палец к губам: — Ти...ише, пьяниссимо!..
А через полчаса в той же комнатке шустрые парубки и жизнерадостные дивчины из «Майской ночи», беззвучно хлопая в ладоши, на цыпочках выплясывали гопака, шепча при этом: — Гоп, мои гречаныки!..
У медицинских работников Ташкента — да простит им Гиппократ — есть одна странность: они, извините, любят петь. Да ещё как поют! Педиатры, зубные врачи, терапевты, медицинские сёстры поставили у себя в клубе «Травиату», «Аиду», «Майскую ночь», «Алеко», репетируют «Пиковую даму» и «Наталку-Полтавку».
Двенадцать воспитанников оперной студии медиков стали студентами Московской, Ленинградской, Ташкентской консерваторий.
Медики поют. А руководители горисполкома предпочитают молчать. Вернее, отмалчиваться.
Когда-то клуб медицинских работников столицы Узбекистана имел девять комнат.
Затем он стал суживаться, как воздушный шар, теряющий воздух. Нежданными-нега- данными соседями внезапно оказались шустрые нотариусы, проворные заготовители и просто квартиранты, захватившие часть клубных помещений.
Альфреды и Виолетты были втиснуты в одну комнатку. Но они настойчиво продолжали петь. Дуэты и квартеты не затихали в уплотнённом клубе.
В один прекрасный день в самый разгар репетиции подоспела авторитетная комиссия из представителей городских организаций. — Поют?.. А почему поют?.. Это же — нарушение общественной тишины!
И комиссия предложила: — Не петь! Не музицировать! Не плясать! Нотариусов и иже с ними не беспокоить...
Тогда-то и помрачнели артисты и стали шептать режиссёру на ухо: — Три карты... Три карты... Три карты...
Три постановления приняли в 1948, 1950, 1951 годах Совет Министров Узбекской ССР и Ташкентский горисполком об освобождении клуба медиков от посторонних жильцов.
Много воды в городских арыках утекло с тех пор, а помещения всё нет.
Председатель горкома профсоюза медицинских работников тов. Нечаев всюду жалуется, печально вздыхая: — Три решения, три решения... Три же решения имеются...
В августе 1952 года появилось и четвёртое решение. Его подписал заместитель председателя Совета Министров республики тов. Габриельян. Он предложил горисполкому в месячный срок выселить нотариальную контору и жильцов из клубного здания. ...Падают и падают снежинки. Зима. По берегу городского канала Салар на очередную встречу с Германом идёт молчаливая, печальная Лиза. Она опечалена поведением ташкентских градоправителей, не дающих ей возможности петь полным голосом. Лиза идёт и шепчет. — Ах, истомилась, устала я!..