КОНЕЦ АЛЬФОНСА
Феликс был доволен собой. Он неспешно прохаживался по гостиной с бокалом «Шато де Шамире» и думал о прекрасном. Прекрасное он увидел сегодня, когда заезжал в офис к жене. Эта удивительная девочка, солнечная, воздушная, порхающая. Она приносила кофе. Она так посмотрела, прямо огонь. Женщины вешались на него еще с молодости, но такое откровенное разглядывание. Это приглашение к действию. Феликс обновил бокал и погрузился в грезы. «О-о, мы вдвоем, и нас ничего не сдерживает, да я ее просто съем, всю вылижу, какая конфетка, интересно, а что она любит? А если вот так, это неземной кайф. Ночи, целые ночи наслажденья друг другом».
Феликс вышел на террасу. Вечерний ветерок несколько охладил его. «Ты что, собрался уйти от Жанны? А почему нет? Как она меня уже достала! А тут такое, от чего с ума можно сойти. Вот ты и сошел! Только безумец может бросить все — жаннины деньги, машины, побрякушки, 26 выходных костюмов. И ты собрался уйти от всего этого? Ты же делать ничего не умеешь, альфонс херов, и то стареющий. С милой рай и в шалаше? Ну, нет, прийди в себя».
Он спустился к бассейну, неспешно разделся, и погрузился в прохладную влагу. Минут через 15 вылез, облачился в просторный халат — все было как всегда. Dolce vita. Феликс вернулся в дом, поудобней устроился в мягком кресле, как вдруг новый приступ возбуждения как молния прошел через его тело. Он бросился к забытому Жанной ноут-боуку и нашел файл с адресами сотрудников. «Так, вот, вот ее фотография. Лиля Гвоздикова, какая прелесть. Она фантастична… Ага, так, тут недалеко, она наверняка уже дома. Не будем спешить. Надо как следует подготовиться». Около двух часов ушло у Феликса на косметические процедуры и гардероб. Наконец, он предстал перед зеркалом. Последние штрихи — он поправил кашне, втянул живот, и довольно произнес: «Perfecto».
Уже начинало темнеть, когда Феликс приблизился к цели. Он оставил машину за несколько домов и пошел пешком. Подойдя, влюбленный несколько оторопел, перед входом в коттедж стоял серебристый «Maybach» Жанны. На крылечке стояли две женские фигуры. Феликс подобрался ближе и услышал разговор.
— Я так устала от этих мимолетных встреч… Когда же ты поговоришь с мужем?
— Не волнуйся. Сегодня же вышвырну этого козла.
Они жадно поцеловались. Феликс попятился и сел в клумбу…
ДОНОС
Эрнст Бирке пришел в себя в камере гестапо. Ночной арест, короткий допрос и вот он здесь. Все происходящее абсолютно ирреально. Наконец он приходит в себя и впадает в панику. «Что им от меня надо? Я ни в чем не виноват. Я — добропорядочный гражданин фатерлянда. Я — служащий. Они не имеют права! Да все они имеют, добропорядочный служащий, вечно всем недовольный. Да. Я критически мыслящая личность. Ну, позволяю себе высказываться, когда подвыпью, но только со своими. Нашли врага Рейха. Вон кузен Рюдигер со своими коминтерновскими дружками ходит на свободе, а я здесь сижу. За что?»
Господин Бирке взглянул в зарешеченное оконце. Восход солнца развеял мечту о пробуждении. Он подошел к проржавевшему умывальнику и освежился гниловатой водой. «А действительно, за что конкретно? В прошлую субботу, на поминках тетушки, я очень резко говорил о нордическом искусстве. Ох, я даже сказал, что будущее живописи за Пикассо. Вполне достаточно для хорошей взбучки. Хотя, легко тут не отделаешься, вспомнят еще мое веймарское прошлое. Надо выкручиваться. Показать свою лояльность».
Дверное окошко со скрипом открылось, и вместе с тошнотворным запахом в камере появилась тарелка с какими-то помоями. Бирке тотчас засеменил, взял завтрак, развернулся и двинулся обратно. Окошко закрылось. Заключенный постоял с минуту в нерешительности, затем снова подошел к двери, и зачем-то сказал: «Danke». Потом снова сел и заплакал. «Нет. Я не умру вот так бессмысленно, из-за какого-то маляра Пикассо, которого я всегда терпеть не мог. Это все Рюдигер подначивал меня — красная сволочь! А что если я донесу на него? Я ведь знаю, на чьей стороне он воевал в Испании. Знаю про его швейцарскую шлюху-суфражистку. Наверняка она работает на коммунистов. Я всех их выдам, ведь это единственный выход».
Бирке подскочил к двери и начал яростно молотить в нее кулаками. Он требовал следователя! Дверь снова отворилась. Удар в скулу был не столько болезненным, сколь ошарашивающим. Очнувшись, Эрнст вытер кровь, заполз в угол камеры и свернулся калачиком. «Нет, нет. Ведь ты же христианин. Как можно обрекать невинных людей на муки. Ты сам должен ответить за свой длинный язык. А что если прийти к следователю, и сказать — я люблю Пикассо, и вообще люблю все что ты, тупая свинья, называешь дегенеративным искусством. Вот он взбесится». Бирке нервно засмеялся, и в этот момент показался себе настолько беззащитным, ничтожным, смешным, что жалость к себе снова начала сжимать его мозг нестерпимой болью.
«А как же моя милая Лотта? Ее ведь тоже заберут. А дети? Я ведь никогда не увижу их больше. Да что мне этот Рюдигер? Что он Гекубе? Что ему Гекуба, чтоб он рыдал о ней? Нет! Я буду жить, и пусть все идет к черту». Успокоившись, господин Бирке встал в центре камеры и приступил к ежедневной утренней гимнастике. За этим занятием его и застал конвой.
— Хотел видеть следователя? Пошли. Он сам тебя ждет не дождется.
Бирке опять хотел поблагодарить, но почему-то смерил тюремщика презрительным взглядом и бодро зашагал вперед.
В кабинете следователя, он свободно расположился на допросном стульчике, вальяжно закинул ногу на ногу и уже собирался раскрыть рот и излить красноречивый поток разоблачений большевистской шпионской сети, как офицер гестапо опередил его.
— Ну что, гер Бирке, надумали что-нибудь? Кстати, для прочистки вашей памяти, ознакомьтесь с рапортом нашего агента.
Следователь протянул через стол бумагу. В глазах у господина Бирке все поплыло, но он без труда различил почерк кузена Рюдигера…
ЗАБЫТЫЙ ПОДВИГ
Маленький толстый человек в строгом костюме осел на старый потертый диванчик, стоявший в углу кабинета. Вытер со лба обильно скопившийся пот, с трудом дотянувшись, включил дребезжащий вентилятор и попытался восстановить события дня — 19 августа 1991 года. Человек этот — Игорь Петрович Крохотный, уже 15 лет редактировал районную газету «Красный садовик». Он привык отстаивать единственно верный курс, но сегодняшний день привел его стройные мысли в замешательство. Утром – выступление руководителей страны о переходе к еще более правильному курсу, а вечером, в программе «ВРЕМЯ» сюжет о каких-то протестующих у Дома Советов. Опытный аналитик Игорь Петрович сразу обозрел пренеприятнейшую для себя перспективу. Противостояние властей СССР и РСФСР означало, что приказы сверху будут взаимоисключающими, а значит, решения придется принимать самому. Редактор запихал в рот горсть конфет-тянучек, подавляя желание курить, и, смачно чавкая, погрузился в себя.
Он, впервые за годы перестройки, задумался над своими политическими взглядами. «Я всю жизнь был с народом. Подожди, с народом и партией. Ну, ты еще скажи – народ и партия едины. Видишь – не едины. Тут все просто – люди хотят свободы, а им ее не дают. А кто не дает? Ты же ведь сам и не давал. Всегда всех поучал, наставлял, предписывал, ни хрена не понимая в этом чёртовом садоводстве. Всегда у тебя на уме было одно и то же: план, директивы, битва за урожай, поддержать почин, издержки на местах, перегибы лженоваторов, подвиг тружеников, переходящее красное знамя… самому не противно-то? Омерзительно! Я все изменю». Игорь Петрович открыл себя заново, встал во весь рост, решительно подошел к шкафчику, откупорил бутылочку армянского и горделиво осушил четверть стакана. Закусив скукоженным лимоном, поморщился и вернулся на диван. «Это же ведь придется каяться, говорить о своих ошибках. Может, пусть все идет как шло? Я на хорошем счету, меня начальство и ценило всегда, за то, что умею дельно объяснить, чего сам не понимаю. Такие люди всегда нужны будут. Ты при любой власти не пропадешь. Не лезь на рожон. Тебе больше всех надо? Живи тихо». Редактор поднялся и включил кипятильник. Насыпал заварки, полез в шкафчик за сахаром, вдруг неожиданно для себя нервно схватил с соседней полки коньяк и жадно опрокинул пол стакана. Гневно оттолкнув миску с лимоном, он заходил по комнате. «Сколько можно раболепствовать, пресмыкаться, прозябать. Вспомни молодость — надежды, мечты, порывы — я не предам идеалы юности. Я призову народ к неповиновению! Кому? Себе! Преступным властям. Мой голос будет услышан». Игорь Петрович распахнул окно и зычно гаркнул: «Демократическое отечество в опасности». Пустынная улица ответила на сиплый нечленораздельный вопль издевательским безмолвием.
Игорь Петрович, довольный первым актом гражданского протеста, вновь заходил из угла в угол. «Чего я ору? Ведь в моих руках рупор районного масштаба. Воззвание!!! Завтра же отдам в набор. А потом хоть в Сибирь». Потенциальный каторжанин деловито сел за рабочий стол, и вооружившись письменными и питейными принадлежностями, лихорадочно застрочил бисерным почерком роковые для властей строки. Редактор писал вдохновенно, листы так и разлетались по кабинету – пол полосы, полоса, разворот… и он рухнул без сил.
Утром его разбудила уборщица баба Глаша. Она подметала пол и наполняла мусорную корзину какими-то ненужными бумажками. Игорь Петрович приподнялся с дивана, и поддерживая отяжелевшую голову неслушающимися руками, промямлил слова приветствия. Баба Глаша задорно рассмеялась беззубым ртом.
— Шо это, Петрович, ты вчера разошелся так?
— Трудный день — прохрипел редактор, и поплелся в киоск за сигаретами. Он ничего не помнил.
Об авторе
Олег Новокщёнов. Автор романа-анализа Amystis (Чтиво, 2019). Родился в семье высокопоставленных торговых работников, ставших жертвами Андроповско-Горбачёвского произвола. Детская обида толкнула юношу в объятья процветавшего в Воронеже панк-движения. Оле г являлся вокалистом и автором текстов группы «Уклонение». Так, с криками «Панки-Хой!», он поступил на истфак Воронежского госуниверситета (1996). Изучал советскую экономику и писал манерные декадентские стихи. После выпуска устроился слесарем в ТСЖ и начал осваивать прозу. В соавторстве с А. Киреевым и Д. Горшечниковым написал роман «Архив барона Унгерна» (Чтиво, 2018). Освоил ряд профессий на Воронежском областном телевидении: корреспондент, ведущий, сценарист, режиссёр-постановщик, редактор. Оттуда попал в политику. Работал депутатским и губернаторским райтером, специалистом по связям с прессой. Член-учредитель регионального отделения «Партии ветеранов России» (2013). Пресытившись политическим театром, перешёл в детский, стал худруком «Театра с улицы Лизюкова» (2015). После его развала работает драматургом и режиссёром в ряде выездных детских театров и совместно с А. Киреевым пишет новую книгу — «Колода судеб».