В шатре царила привычная благовонная полутьма. Осторожно передвигаясь, торговец пряностями зажег светильники, расставил по местам шкатулки, флаконы фиалы, мешочки и ящички, достал мельничку и горсть горошин черного перца. Вряд ли кто-то заглянет в такую рань, но не сидеть же без дела. …Колокольчик!
Закутанный в стеганый, не по погоде, халат Мехмет-гадальщик выглядел скверно. Он едва плелся, цепляясь за посох, лицо раскраснелось, глаза отекли, горячее дыхание с трудом вырывалось из пересохшего рта.
- Салям-алейкум, Ариф-ага. Вот приболел, продуло где-то нас с внуком. Кости ломит – сил нет, то в жар, то в холод бросает. Мне бы корешок имбиря, гвоздику и лимонов в меду на десять дирхамов – заварю, как матушка моя делала, и весь недуг потом выйдет.
Не лучшее время для лихорадки, особенно когда болеет старик – силы истощены, сырой воздух разжижает кровь и замедляет сердце.
- Я бы советовал добавить к отвару чабреца, мяты и липового цвета, чтобы верней снизить жар и унять воспаление. Для ребенка возьмите пастилки с цветами фиалки – они успокоят и уймут жажду. Для вас – купите ритль старого вина и подогрейте с гвоздикой, бадьяном и тмином, укрепить сердце.
- Да продлит Аллах ваши дни, Ариф-ага!
Гадальщик протянул руки забрать покупку, и торговец увидел сыпь, покрывающую пальцы. Припухшую яркую сыпь, словно старик испачкался в красной глине.
- Скажите, достопочтенный Мехмет-ага, а давно ли болезнь перекинулась на руки?
В недоумении гадальщик посмотрел на свои ладони:
- Только что. Не иначе, руки обветрились и замерзли, пока я шел… Сколько я должен?
- Ничего, достопочтенный. Подарок в честь свадьбы моего названого сына.
Полог шатра закрылся, колокольчики бренькнули и затихли. Деньги прятались под прилавком в секретной шкатулке. Из пряностей – самое ценное – мирру, нард, шафран, перец, лист малабарской корицы, корешки мандрагоры. Остальное и бросить не жаль! Нещадно подгоняя ослика, Абу Салям поспешил на Митридатову гору, к дому, окруженному садом, дому который давно уже привык считать своим.
Безмятежная Сатеник, повязав голову шитым платком, белила яблони, напевала тихонечко «Пропал в тучах лунный свет, поля потемнели». Нежный голос армянки сливался со щебетанием птиц. Увидев Арифа она всплеснула руками:
- Что случилось, господин мой и повелитель, благоуханный бурдюк с вином? Хазары идут по степи, корабли византийцев с красными парусами собрались брать штурмом бедную Кафу, петух снес яйцо и у псицы родился псоглавец? На кого ты оставил лавку, средоточие мудрости?
Не меняясь в лице, Ариф пнул горшок с побелкой, краска разлилась по земле. Армянка отпрянула – никогда ещё Абу Салям не позволял себе грубостей.
- Собирайся, женщина. Бери самое ценное – украшения, теплые вещи, дорожную пищу, бурдюки для воды. Быстро!!!
В ящике с углями для жаровни – двойное дно. Там золото – оставшееся от клада и приумноженное годами упорного труда. В шкатулке с бумагами купчая на дом и завещание на имя верной Сатеник – если армянка переживет господина, то окажется обеспечена до скончания дней. В перстне – выемка для дозы сандрака, чтобы в случае необходимости быстро свести счеты с жизнью, избегнув ненужных мучений.
В сундуке книги. Гиппократ «О сердце», «О пище», «О эпидемии», Гален «О назначении человеческого тела». Хунайн «Десять трактатов о глазе». Ар-Рази «Об оспе и кори» - ирония, шутка судьбы. И Канон Врачебной науки, обгорелый и ветхий свиток с неровной надписью «Лучшему ученику от благодарного учителя». Ибн Сина уже знал, что умрет и даже знал от чего, он рассказывал ученикам об опухоли, заполняющей внутренности и о том, как меняется состояние, день за днем. Ради будущего науки по имени медицина.
Верность – это неукоснительное и твёрдое исполнение человеком принятых на себя обязательств и даваемых обещаний.
Сострадание – это проявление человеком сочувствия к тому, кого постигает несчастье или одолевает скорбь.
Остановись, Ариф! Ты слишком стар для этого дерьма!
Когда Сатеник, устав ждать, постучалась в спальню, её ждал полный разгром. Разбросанные по полу вещи, дым кальяна, сладкий запах вина – драгоценного муската тридцатилетней выдержки. Всклокоченный бледный Абу Салям, скрестив ноги сидел на постели, окруженный рукописями, и делал пометки на восковой дощечке. Увидев женщину, он поднялся и впервые за семь лет обнял её.
- Милая, милая Сатеник! Вот бумаги на дом. Вот деньги. Ты наймешь провожатых в Солхате или поедешь вместе с Игнасием до Корсуни. Здесь нельзя оставаться ни дня. В город пришла вариола, черная оспа, вскоре болезнь поразит всех, кто не успеет спастись.
- А куда отправишься ты?
- Останусь и буду помогать тем, кому ещё можно помочь. Еще давно, в Исфахане мне сделали вариоляцию…
- Что, прости, сделали?
- Перенесли в ранку порошок из оспенных струпьев. Я не подвержен заразе. Если жители Кафы не объявят меня колдуном или отравителем, мне ничего не грозит. Будь готова, я поеду к Игнасию.
Заспанный и счастливый ученик удивился раннему визиту наставника, но принял его с радостью. Молодая жена вынесла шербет и печенья, поцеловала гостю руки, как это принято у греков, и удалилась на женскую половину, мимолетно задев мужа рукавом платья – похоже брак удался.
- Я никогда ни о чем тебя не просил, ты знаешь, - начал Абу Салям. – Помогал тебе не считая, делился знаниями, передавал опыт. Устроил твой брак, наконец. А теперь не прошу даже – умоляю.
На лице ученика проступил острый испуг.
- Что я должен сделать?
- Уехать из города. Взять молодую жену и её родителей, взять все деньги, взять мою Сатеник – одна она пропадет. Вывезти книги – Гиппократа, Галена, Ибн Сину. Спастись самому и спасти их – в город явилась оспа. Грядет эпидемия, карантин, может быть бунт. Я, ты знаешь, не боюсь смерти. Но других списков медицинских трактатов в Тавриде нет.
- Поедем вместе, достопочтенный Ариф! Вы не заслуживаете смерти.
- Я лекарь, и я ученик Ибн Сины. Моё место здесь. Ты сбережешь книги?
- Да, учитель.
Они обнялись.
- Я тревожусь за вас… - признался Игнасий.
Лицо юноши выражало сложные чувства и Ариф решил не рисковать:
- Дружище, меня наставлял в премудрости сам Отец Медицины. В его трактате описан секрет бессмертия. Выучишь арабский – однажды прочтешь сам. А если Аллах будет милостив, мы увидимся ещё до конца лета – и учти, я непременно проверю, насколько твердо ты знаешь Канон. Первая строка списка верных лекарств?
- Масло айвы – три дирхама, сок мирта, сок яблоневых цветов…
- Именно так. До свидания и будь благословен!
- Ва-алейкум-ас-салям, учитель!
Упрямый ишак, которому поднадоело мотаться туда-сюда, отказался везти хозяина аккурат у подножия Митридатовой горки. Пришлось тащить скотину в поводу, награждая пинками. Зато запах божественного хаша витал над домом, словно Дух над водами. Безмятежная Сатеник колдовала вокруг котла и мурлыкала что-то по-армянски.
- Ты ещё не готова, женщина? – грозно рявкнул Абу Салям. – Садись на ишака, бери вещи!
- Старый дурак, - спокойно сказала Сатеник. – Погляди – я болела оспой. А если б даже и не болела, думаешь я бы тебя бросила одного? Поешь и ступай в город.
Первым делом Ариф навестил Мехмеда. Диагноз не оставлял сомнений, дед и внук были одинаково плохи, но говорить об исходе болезни не представлялось возможным – кризис наступит спустя три или четыре дня, когда пустулы полностью вскроются.
Абу Салям не стал говорить старику о его болезни, лишь приготовил охлаждающее питьё и поставил кувшины так, чтобы недужные могли дотянуться сами. Надлежит организовать больницу и карантин. Следует известить архонта, муллу Омара и отца Евлампия. Нужны санитары, стража, могильщики, деньги, еда, лекарства, помощь Аллаха и человеческий разум – в последнее Абу Салям верил слабо…
Беседа с архонтом оказалась самым простым делом. Немолодой, изнуренный болезнью печени византийский чиновник сидел в Кафе не первый год. Под его началом дослуживали свой век десять ветеранов, скучала в порту белопарусная фелука, тосковали в конюшнях четыре почтовых лошади да бродили по округе два мытаря, вытрясали налоги. А между тем на маленькой вилле подле Адрианополя грустила в небрежении красивая жена, подрастали детишки, колосилась пшеница… Посетовав на большие сложности и малые возможности, архонт свернул аудиенцию. И вскоре от гавани отчалила проворная фелука с казной, гарнизоном и всеми бюрократами Кафы.
Зная людей, Ариф не удивился бы, если б и служители божьи оставили паству на волю Аллаха, но священник и мулла на удивление быстро договорились. Первым пунктом их договора оказался отказ от помощи шамана черных хазар, но все остальное выглядело разумным.
Под больницу решили определить просторные покои сбежавшего архонта, сорокадневный срок для желающих покинуть город, обязали высиживать в своих домах. Вместо звонкого «бомм», созывающего к вечере, грянул набат. При поветрии плохо собирать людей вместе – невидимые глазу частицы, вызывающие болезнь, передаются вместе с дыханием, как считал Ибн Сина. Но выхода не оставалось.
Весть о моровой язве вызвала панику и едва не привела к волнениям. Вопли, плач, сетования и угрозы стояли над площадью. Говорили, что господь прогневался на Кафу, что проклятие пришло в город с чужеземцами и колдунами, проклятыми язычниками, христианскими свиньями, мусульманскими псами, иудейскими кровавыми ритуалами. Народ расступился, окружив двух мавританских рабов – кто-то крикнул, будто жир, вытопленный из чернокожего, спасает от черной оспы. Ничтоже сумняшеся отец Евлампий пообещал анафему, каждому, кто загубит невинную душу по невежеству или злому навету.
После долгого гвалта городским головой выбрали шапочника Колпакчи – как и все караимы, он славился безупречной честностью, как и все гахамы общин, был мудр.
И доказал мудрость первым же предложением – призвать на помощь городу тех жителей, кто уже переболел оспой. Мужчин подрядили в очередь обходить город, жечь костры, копать ямы и совершать всякую тяжелую работу. Женщины станут сиделками, прачками поварихами. Дети и старики пойдут в степь и на гору Тепе-Оба за целебными травами.
Для прокормления жителей порешили открыть запасы зерна из архонтовой башни. Для составления снадобий и напитков, Абу Салям, скрепя сердце, отдал свои пряности. И обрадовал жителей Кафы, что с ними есть настоящий лекарь, ученик великого Ибн Сины. Если кто-то почувствует себя нездоровым – пусть подходит для осмотра и бесплатных советов.
Вокруг Абу Саляма тотчас образовалась толпа жалобщиков, страдающих всеми мыслимыми недугами от почечуя и чирьев до воды в колене. Ни одного оспенного больного – вдруг недуг смилостивится? Нет, рассчитывать на такую удачу было бы безрассудством. Громогласный горшечник Илья озвучил тихую просьбу Абу Саляма – если кто-то из горожан владеет азами лекарского ремесла и ухода за больными, пусть завтра после рассвета явится к лачуге Мехмеда-гадальщика и воочию увидит, как выглядит вариола. Надлежит обойти все дома и выявить заболевших.
Сиделкой к Мехмеду-гадальщику по доброй воле вызвалась вдовая Фирузе. Вместе с ней Абу Салям заглянул к больным, проверил их состояние, сменил простыни, напоил целебным отваром. Старик уже потерял сознание, частый неровный пульс указывал, что дело скверно. А вот мальчик пока держался, даром что оспенная сыпь покрыла его с головы до ног. Дай Аллах, выживет. И спасет остальных…
Когда усталый Абу Салям добрался до дому, красный закат уже догорал, тучи двигались с гор, закрывая небо серыми спинами. На улицах было тихо – не лаяли псы, не звенела зурна, не ссорились женщины, младенцы словно позабыли, как плакать. Пахло дымом и яблоневыми цветами – даже оспа не отменяет весну.
Вкусный ужин как всегда ждал хозяина на столе и розовое вино блестело в серебряном кубке и свечи горели, разгоняя сырую мглу и постель манила белоснежными простынями. Ариф уже засыпал, когда послышались легкие шаги, а затем теплая, пахнущая розовым маслом женщина прижалась к груди своего мужчины. Не гнать же её в самом деле?
Если бы не скандальный и громогласный соседский петух, Абу Салям мог бы и не проснуться к рассвету. Но поднялся, плеснул в лицо холодной воды, кое-как пригладил бороду, выпил кислого молока с лепешкой – силы понадобятся. Город ждет.