Мессинг, Мравинский и другие новосибирцы

Маргарита Валентиновна Белова

ВОСПОМИНАНИЯ

Посвящается сыну Андрею.

I

17 XII 1926 год

В городе Барнауле[1] в семье Мичковых появилась на свет девочка — это была я. После родов мама сильно болела, грудного молока у неё не было, кормили меня искусственно (конечно, не очень хорошо, как и других в те годы). До моего рождения у родителей уже был мальчик, который умер не прожив и 12-ти месяцев, так что надежда выходить меня была очень малая. Но, не смотря на то, что я росла слабой и тихой, я выжила.

В семье уже была одна девочка, родившаяся на 3 года раньше меня. Имена нам с сестрой давал папа. Страстно любивший оперу «Фауст», сестру мою он назвал Валентиной (и до 3-х лет одевал её, как мальчика), мне же досталось имя Маргарита[2].

Любовь папы к великому произведению сыграла со мной злую шутку. Сочетание Маргариты с Валентиновной (папу звали Валентином Андреевичем) оказалось настолько громоздким, что, будучи взрослой, я вынуждена была часто отзываться на Валентину Маргаритовну (почти как в кино «Весна»)[3]. Другим популярным вариантом было: «Рита Маргаритовна». Представляясь новым знакомым я предупреждала о неизбежности ошибок, и что не нужно этого смущаться – они всегда уверяли, что никогда не спутают мое имя с отчеством и попадались тут же.

Родным конечно проще, внук меня зовёт «бабулей», правнук — Ритой. Однако этот урок не дал мне повторить ошибку при выборе имён своих детей.

Итак, первый год своей жизни я не помню. В 1927-м году родители переехали в Новосибирск. Сначала жили около Железнодорожного Вокзала, по-моему, на Красноярской улице, а затем отцу дали квартиру №1, в доме по улице Большевистской №11[4], где я и выросла, и выучилась, и вышла замуж. При переезде мне было не более полутора лет, а может быть и меньше — но я отчётливо помню все мелочи этой поездки. Отец ехал отдельно с вещами, а я, мама и Валя на конной легковой коляске. Меня посадили вниз, в ноги. По дороге из коляски выпал бидон и, гремя, покатился по каменной мостовой. По мнению учёных, наша память начинает "писать на подкорку" где-то с трёх лет, а я это действительно запомнила, хотя из последующих двух лет не вспоминаю ничего.

II

Валентин Андреевич, мой папа, родившийся в 1888-м, был сыном сельского учителя (или «народного учителя», как тогда говорили) из Кунгура[5]. Рассказывали, что дед мой, был строгих правил — не курил, не пил, все своё время отдавал школе. Он не только вёл уроки, но и организовывал детей на занятия по прикладному мастерству, проводил утренники, устраивал настоящий Новый Год – с ёлкой и подарками. Не всем, видимо, нравилась его активность. Во время колчаковского нашествия он был арестован и погиб от рук своих же селян — пособников карателей[6].

Отец мой помогал своему отцу и в 14 лет уже вёл уроки в начальном классе. Перенял он от него и здоровый образ жизни — не пил, не курил. Про единственный случай принятия им спиртного рассказывала мама: “Однажды зимой твой папа провалился вместе с санями в полынью. Было не глубоко — его вытащили и занесли в ближайшую деревенскую избу. Хозяин налил полный стакан самогона и подал отцу. Тот выпил и уже не помнил, как его растирали и уложили на лавку. Пришёл в себя только утром”.

Отец написал автобиографию, которая случайно сохранилась. Это официальный документ (раньше подобные записки необходимо было прикладывать ко многим прошениям или ходатайствам), написанный в соответствующем тоне. "Сухой" текст приводит интересные, и даже неожиданные, факты из его жизни, но не может раскрыть душевных качеств папы, показать "живого человека". Именно это я и постараюсь сделать ниже.

Валентин Андреевич был женат дважды. Первая жена (её точного имени я к сожалению не знаю, и никто уже не подскажет — возможно Елена, будем так её называть) была из дворянской и очень обеспеченной семьи. Её родители были против брака с 18-ти летним неимущим студентом. Но девушка (которая, к тому же, была взрослее папы) имела сильный характер — проклятая семьёй и лишённая наследства она все же ушла к отцу. В след за ней ушла и баба Агаша — нянька Елены и наш будущий ангел-хранитель. Моего отца Агаша полюбила, как родного. Но, недолгое семейное счастье разрушила трагедия... Валентина Андреевича перевели на новое место работы и Елена с их детьми ехали к нему поездом. В вагоне все заболели брюшным тифом, были сняты и умерли в придорожной больнице. Баба Агаша осталась с отцом, а позже приняла его новую семью, признав хозяйкой мою маму.

Баба Агаша была глубоко верующим человеком, ходила паломницей в Иерусалим и Рим, «христовая невеста» — у неё никогда не было своей семьи. Наряд «христовой невесты» (платье из тончайшего муслина и фата), а так же Евангелие, Библия, 3 иконы в старинном окладе, свечи перевитые восковые, крестик с изображением Христа — это и было все её богатство, хранившееся в заветной шкатулке. Когда баба Агаша уходила на рынок я (маленькая и глупая) одевала всю эту красоту на себя и крутилась перед зеркалом. Знала бы она, что вытворяет её «Люленька» — так звала она меня, свою любимицу.

Почему баба Агаша оказалась душой нашей семьи, её ангелом-хранителем? Так случилось, что после смерти Елены отец женился вторично на очень молоденькой и хорошенькой секретарше. Это была моя мама.

Мама была на 13 лет моложе папы, который полюбил её горячо и на всю жизнь. Он не только оберегал своё «солнышко» (как любил называть) от жизненных неурядиц, но и заботился о том, что бы его жена получила более серьёзную профессию. Папа настоял, что бы мама закончила школу рабочей молодёжи, а затем и химико-технологический техникум. На сессии, что бы не отвлекаться от учёбы, она оставалась в техникуме, но все время с нами была баба Агаша. Сначала она "подняла" Валю, потом и меня. Вставала Агаша раньше, а ложилась позже всех — на плите всегда стоял готовый обед, все было убрано и постирано. Помню её за рукоделием и починкой — она обшивала всех бедных детей нашей ограды. Умерла Агаша на второй год войны, в августе 42-го. До этого она болела водянкой, ей несколько раз откачивали жидкость, но ничего не помогало. Умерла тихо, как жила, никого не побеспокоив. Маме наказала заранее, что бы та раздала иконы, Библию и Евангелие старушкам нашего двора, а мне сохранила крестик. Настоящий божий человек, от бабы Агаши не осталось ничего материального, но то тепло, что исходило от неё много лет, назад греет меня до сих пор.

Возвращаясь к автобиографии отца сейчас я понимаю, насколько близко он, офицер колчаковской армии, был от мясорубки сталинских репрессий[7]. И, не смотря на это, в лихие годы коллективизации и раскулачивания, он сам спас одну семью. Вывез их тайно ночью из далёкой деревни – глава той семьи был арестован, а его родные подлежали высылке. Кем приходились отцу эти люди — знакомыми или дальними родственниками — сегодня установить уже невозможно...

Так в нашей семье появилась тётя Валя с тремя детьми: Зиной, Ниной и Ваней. Ванечка был с большой головкой — врачи только разводили руками, тогда гидроцефалию ещё не умели лечить (да и сейчас едва-ли). Я очень привязалась к этому ребёнку и сильно переживала его "исчезновение" (о смерти его мне не говорили) из дома. Много месяцев спустя, ранним утром, ещё в кровати, я услышала голос, очень похожий на Ваничкин. Счастливая я бросилась на кухню, но увы — это Агаша привела маленького нищего и кормила его...

Тётя Валя устроилась на обувную фабрику, получила прописку, как наша родственница, девочки пошли учиться. Дружба этой семьи с нами продолжалась многие годы. Девочки получили образование, Зина вышла замуж и уехала в другой город, вслед за ней за ней поехала тётя Валя с Ниной. Тётя Валя приезжала на похороны папы и низко поклонилась ему за все, что он сделал для них.

Доброта и отзывчивость Валентина Андреевича были широко известны. Будучи автором проекта «Обь-Кулунда»[8] он широко раздавал свои разработки молодым инженерам-аспирантам, которые защищались по этой теме. Сам отец был абсолютно лишён карьеризма, наивен и доверчив — например, ему часто не возвращали долги, а он стеснялся напоминать о них.

Желаниям своих дочерей Валентин Андреевич противиться не мог. Если мама отказывала нам с Валей в деньгах на кино, мы шли к нему — он без слов выдавал нужную сумму, хотя знал, что позже получит выговор от жены. Наверное, папа был не очень сильный педагог, но мы его безгранично любили, и своей добротой он нас нисколько не испортил. Наоборот, именно отец приучал нас к порядку и труду. В наши обязанности входило носить воду с колонки (носили неполные ведра на коромыслах)[9]. Позже в годы войны мы с папой сажали и убирали картофель (ему выделили небольшой участок в Черепановском районе[10]). Работали в поле весь день, а вечером нас встречала мама с готовым ужином и вычищенной в наше отсутствие квартирой.

С отцом мы ходили на лыжах, катались на коньках, плавали на лодках. Вечерами перед сном он читал нам книги – так был прочитан весь Жуль Верн[11]. Лёжа в своих постелях мы выпрашивали у папы главу за главой, пока не заходила мама и не "закрывала" наш «читальный зал», выключив свет.

Позже, закончив все дела, поговорив с Богом и помолившись за нас, тихонько, как мышка, ложилась спать и баба Агаша. Наступал спокойный сон.

III

Мама родилась в семье печника по имени Фёдор, человека пьющего, мало образованного и деспотичного. Свою жену Анну (мою бабушку) он часто обижал и словом и делом. Какое-то время он решил заняться торговлей пирожков. В 5 утра мама заводила тесто, подбивала его и убегала в школу (в ту пору ей было лет 10-11), Анна лепила из подошедшего теста пирожки, жарила их и утром выносила на продажу. Все было бы ничего, если бы вечером Фёдор не забирал и не пропивал всю выручку, что заканчивалось неизменным скандалом. Конечно, через какое-то время "бизнес" лопнул. Зато теперь мама могла по дольше поспать. Её школьная учёба завершилась рано, после 4-х или 5-ти классов она уже работала, а через 2 года окончила курсы стенографии и приобрела должность секретаря-стенографистки.

В юношеские годы мама увлекалась театром и даже играла в нем (был ли это государственный или любительский театр — не знаю). Она не много рассказывала о том периоде жизни, но с её слов помню, что в пьесе Александра Островского «Без вины виноватые»[12] у неё была роль Таисии Ильиничны Шелавиной.

Судя по всему молодая “актриса” была окружена мужским вниманием. Сразу после Октябрьской Революции мамой увлёкся один «красный комиссар» и делал ей неоднозначные предложения, но статус «гражданской жены» её, видимо, не устраивал и роман этот продолжения не имел.

В те годы в Канске[13] (где жила мама с родителями и сестрой) было расквартировано много военных. Два солдата ухаживали за сёстрами и одновременно сделали им предложения. Родители согласились на брак старшей сестры Маруси с Тимошей — он показался им достаточно степенным и хозяйственным, и, кстати, она действительно прожила с ним всю жизнь. А Фросе, так звали мою маму, отказали.

После Первой Мировой[14] в Канске так же работало много расконвоированных пленных. Один из них влюбился в маму, оказывал ей всякие знаки внимания: встречал после работы и провожал домой, писал письма на русском языке, объяснялся в любви, просил стать его женой и уехать на его Родину в Германию. Срок ссылки истекал и пленный сообщил родителям о своём намерении жениться на русской девушке. Ответ был самый положительный — дома его уже ожидали с русской женой.

Мама колебалась — немец был очень деликатным и симпатичным, но ехать так далеко было страшно. И ещё (сейчас это может вызвать только улыбку) роковую роль сыграли его восторженные письма. Они были полны ошибок! Мама же, хотя и окончила всего на всего начальную школу, обладала врождённой грамотностью – она не допускала ни одной орфографической или синтаксической ошибки. Этот природный слух, дар свыше, к сожалению, не передался никому в нашем роду...

Итак, перенести эти ужасно безграмотные письма мама, видимо, не смогла — она отказала ему. Но поскольку самоуверенный немец уже сообщил дату выезда домой, он попросил срочно познакомить его с любой маминой подругой. Убитому отказом “жениху”, теперь было уже все равно, кто станет его «русской женой». Знакомство состоялось, некая девушка дала согласие на брак и вскоре отбыла в Германию. Она прислала маме всего одно письмо, в котором рассказывала, как их встретили на границе с экипажем, как ввели в огромный прекрасный дом-замок, как окружили боннами и гувернантками. Отец пленного оказался очень богатым и влиятельным человеком. Надо сказать, что мама не проявила никакой зависти к удачной, как могло тогда показаться, судьбе своей подруги. Вспоминая этот эпизод из своей жизни (особенно во время войны[15]) она, будучи большой патриоткой России, благодарила судьбу, которая отвела от решительного шага покинуть Родину.

А вскоре в мамину жизнь вошёл наш папа. Моложавый, умный и тактичный инженер — он заинтересовал её, она сделала свой выбор на всю жизнь и никогда не пожалела об этом. Их жизнь была прожита как песня, как лебеди они не расставались друг с другом до смертного часа. Я видела много семей счастливых и не очень, но теплее семьи моих родителей я не знаю. Папа был влюблён в маму до глубокой старости. Именно влюблён, по свежести и глубине чувств. Мама была счастлива с ним и как с мужем и как с человеком, который охранял её от бед и ненастий, брал на себя все тяготы жизни. Но не думайте при этом, что мама была кроткой овечкой. Отнюдь! В ней кипела южная, украинская кровь!

В отличие от добродушного и, несколько по-филосовски, флегматичного папы, мама все воспринимала близко к сердцу: несправедливость её возмущала, бездеятельность угнетала – её бурлящая энергия искала выход. Поздно начав учиться, она делала это увлечённо и основательно. Окончив химический техникум мама очень хотела поступить в мединститут, но для этого надо было ехать в Томск[16]. И вот, сперва её захлестнули домашние проблемы, а потом оказалось, что мама уже не могла поступить из-за возраста (ей уже исполнилось 35 лет)[17]. Она жалела об этом всю жизнь и не мыслила, что её дети не получат высшее образование. Мою сестру Валю заранее видела врачом (несбывшаяся мечта мамы) и это желание совпало с желанием Вали. Сестра всю жизнь посвятила медицине (сначала как педиатр, а затем невропатолог) и искренне любила свою работу. Уход на пенсию она оттягивала до 70-ти лет[18], тяжело переживала его, не могла "найти себе места" дома и умерла всего спустя 4 года.

И мою судьбу решила наша мудрая мама, после всех моих метаний в выборе профессии она посоветовала мне то, что оказалось моим по душе и уму, сердцу и разуму. Но об этом потом, сейчас о маме.

Работая в химико-аналитической лаборатории одного из НИИ[19] она всегда была в гуще событий. Активно участвовала в общественной жизни коллектива, избиралась в Местком[20], и даже один год была его освобождённым председателем[21]. Видя такую активность, определённые органы[22] пытались привлечь её к сотрудничеству, а надо сказать, что по характеру своей работы лаборанты имели дело и с золотом и с платиной. Но тут мама проявила не дюжую твёрдость — категорически отказалась от предлагаемой ей «наушнической» деятельности и никакие серьёзные разговоры и намёки не смогли её сломать. После долгих "бесед" молодую активистку оставили в покое.

Мама была открыта с людьми, помогала многим, поддерживала морально тех, кто подвергся гонениям и незаслуженным обвинениям. А таких тогда было немало — шли 30-е годы. Мы, дети, не посвящались в тревоги взрослых, правда о тех временах открылась нам позже. «Ночные гости»[23] всегда звонили в нашу дверь (ведь она была под первым номером), узнавали, кто из наших соседей где живёт и шли дальше. Утром одна из квартир оказывалась опечатанной, а её жильцы исчезали навсегда. Мама реально смотрела на жизнь — для Валентина Андреевича всегда был готов узелок (в случае прихода за ним) с самым необходимым. Но судьба хранила его. Думаю, что это объяснялось ещё и тем, что все кто жил в нашей ограде уважали папу за его скромность и приветливость. Ни у кого не поднялась рука написать клеветническое письмо на него в соответствующие органы, где судьба человека, бывало, решалась по заявлению, "сигналу" соседа.

А может, его хранила наша баба Агаша — святой наш человек? Во всяком случае, Великую Отечественную мы встретили целыми. Из-за глухоты (папа был контужен в Гражданскую и слышал только с аппаратом) его не призвали ни в действующую, ни в трудовую[24] армии.

Мама продолжала работать в лаборатории, которая находилась в 12-ти километрах от дома, на левом берегу города, за современным ипподромом. Вскоре транспорт остановился – теперь её дорога на работу пешком занимала 3 часа в одну сторону, она уходила и возвращалась затемно. К зиме стало только хуже. Дороги не чистились и были лишь узкие тропинки протоптанные людьми — ходить стало ещё труднее. Настоянием папы мама оставалась ночевать в лаборатории и приходила домой лишь к выходному. Дома она готовила на несколько дней и снова уходила.

За год Ефросинья Фёдоровна похудела на 20 килограмм. Что бы не умереть от наступившего голода папа отвозил за город (в деревни) все более или менее приличные вещи и обменивал на пищу — чаще всего на овёс, реже на другую крупу. Варили огромный котёл овсяного супа (овёс, вода и соль) и съедали все это за один день. Хлеб получали по карточкам — маме с папой по 400, нам с Валей по 250 грамм. Делилось все поровну, но мы съедали все раньше, и родители отрезали нам от своих порций. У папы опухли ноги, не одевалась никакая обувь. Мама все худела, но держалась морально. За труд во время Великой Отечественной Войны она была награждена медалью[25] и очень ею гордилась.

Прошёл страшный первый год войны, вторую зиму мы уже встретили подготовленными – садили 10 соток картошки. Съедали все. Жизнь делилась на фронтовые сводки и работу…

Но вот закончилась и война, папа продолжал работать, а мама (ровесница века) в 55 лет ушла на пенсию. Жили они тогда в Барнауле, куда отца пригласили, как специалиста мелиоратора. Мы ездили к ним в гости, часто бывал у «дедов» и мой сын Андрюша, но мама тосковала вдали от всей семьи, её тянуло к нам. Она часто плакала, "заработала" себе гипертонию. Видя мамино состояние, папа оформил пенсию, и они вернулись в Новосибирск, где все оставшиеся годы жизни Валентин Андреевич и Ефросинья Фёдоровна отдали внукам.

В 1959-м нам невероятно повезло – удалось совершить так называемый «двойной обмен»: вместо родительской барнаульской и "нашей" (где я жила с Сеней, Андреем и Леной) на Большевистской, мы получили две соседние квартиры, на одной лестничной площадке. Новым адресом стала улица Карла Маркса 25 (квартиры 11 и 12). 60-е годы были самыми спокойными для мамы — дети и внуки рядом. Сестра Валя тоже жила через дорогу, и её дети часто видели своих «дедов».

Так продолжалось до смерти моего отца в 1970-м. Жизнь в одиночестве мама не мыслила, а из внуков ей ближе всех был Андрей. Так, по её желанию, был произведён ещё один обмен – мама стала жить в одной квартире с Андрюшей и его женой Людой. Общение с остальными внуками оставалось прежним, и только не было уже дедушки, которого Ефросинья Фёдоровна пережила на 13 лет.

Мамы не стало в 1982 году. Уходя от нас, она оставила устный наказ: “Живите дружно, любите, поддерживайте и заботьтесь друг о друге!”.

Ну вот — я опять забежала вперёд, вспоминая свою маму — заботливую, милую, порой строгую, но и часто ласковую. Как мудрый кормчий вела она нас по волнам неспокойной жизни, а так же находила силы и время помогать другим людям. Мамина энергетика была настолько сильна, что будь она настроена на карьеру, непременно бы достигла многого. И, наверное, тогда мы бы видели ее гораздо реже, но... Ефросинья Фёдоровна ощущала своё земное предначертание в семье и была верна ему до конца. Что же, видимо это и есть простая и ясная правда жизни. Мама может спать спокойно рядом с папой — дети и внуки её не подвели.

Жизнь продолжалась.

IV

Все моё детство, отрочество, юность и молодые годы прошли в доме на улице Большевистской – это мой родной дом. Да, позже я жила в современных квартирах с тёплой водой, отоплением, электроплитой и прочими удобствами. Но милее, уютнее и ближе к сердцу все же осталась Большевистская 11. Невольно, вспоминаются слова из песни[26]:

“На свете много улиц разных

Но не сменяю адрес я

В моей судьбе ты стала главной

Родная улица моя”

Ограда (как тогда часто называли дворы), в которой мы жили, как бы спускалась по наклонной с улицы Инская. А наш двухэтажный дом[27] стоял, юго-западным фасадом на Большевистскую (бывшую Трактовую) и юго-восточным на улицу Маковского, в самом низу двора.

Попытаюсь описать нестандартный, по нынешним временам, план дома. Не смотря на то, что наша квартира была под номером №1, она располагалась на верхнем этаже. Войдя в подъезд, вы поднимались по лестнице, и открывая нашу дверь сперва попадали в большую «холодную» комнату[28]. По сути это были сени, откуда маленькая лестница вела в уютную кладовую с прорубленным в крыше окном, кроватью и неподвижным столом во всю стену – летом там кто-нибудь обязательно ночевал.

Из "холодной" шла дверь в жилую часть дома – четыре помещения симметрично окружали печку «голландку»[29], которая стояла ровно по центру квартиры, будто несущая колонна. Все комнаты были смежными, что было очень удобно для игры в «догонялки»: мы носились по кругу из детской в родительскую спальню, из родительской в столовую, из столовой в коридор и снова в детскую, родительскую, столовую, коридор, и снова, и снова...

В стороне от коридора, была маленькая кухня с большой печкой, в углу над нею мерцала икона с ладаном. Был и погреб, снизу, сразу за подъездной дверью, где мы хранили картофель и держали две бочки – одну с солёными огурцами и другую с квашеной капустой.

Помимо не стандартной (по поздним советским временам) планировки, все было сделано так любовно и добротно, а многочисленные полочки и шкафчики настолько удобны в обиходе, что хочется поклониться тем мастерам (и забыть «хрущёвки» и «девятиэтажки» как страшный сон).

Детскую, оборудованную тремя кроватями и письменным столом, занимали мы с Валей и бабой Агашей. Дверь из неё вела в спальню родителей, где помимо шкафа и письменного стола стояли и два огромных растения — фикус и дерево (название не помню), которое цвело весной большими розовыми цветами. Следующая дверь открывалась в столовую, где стоял большой дубовый стол (почти в длину всей комнаты) а по его сторонам пианино и диван. И много много света — окон было не меньше 7-ми, под тюлевыми занавесками. Я закрываю глаза и все это вижу как наяву, будто приоткрылась дверка в моё счастливое, безмятежное, солнечное детство.

Сейчас мне кажется, что наша ограда была единым целым, будто огромная семья или коммуна — все соседи знали друг друга. Иногда возникали обиды, но в основном это было мирное сосуществование очень разных людей.

Прямо под нами (на 1-м этаже) жили две семьи: семья геологов с детьми и бабушкой, и семья моляра Коли с женой Тасей, его дочерью от первого брака и её братом Пашей (моим одноклассником). Их соседями по первому этажу была полная женщина с мужем-туберкулёзником (не помню их имён). Припоминаю, что лечился он народными средствами, врачей не признавал, применял уринотерапию, и довольно скоро умер.

Помимо нашей, на втором этаже было ещё две квартиры. В одной из них жила молодая женщина Зина (она работала техничкой) с ребёнком Люсей. Другая принадлежала бездетной паре Сперанских. Я никогда не была у них, но слышала, будто они "очень богаты". Исключительно вежливые, образованные, державшиеся немного особняком – в тридцатые годы они первыми трагически исчезли из нашей жизни. Шли слухи, будто Сперанские оказались японскими шпионами.

По соседству стоял одноэтажный дом – добротный, с солидной парадной лестницей. Там жил работник прокуратуры с очень красивой женой. Она прекрасно одевалась и, запомнилась тем, что каждым летним вечером ходила купаться в Оби (которая была через дорогу) в махровом халате и с большим полотенцем в руках. Позже они переехали в благоустроенную квартиру.

Чуть поодаль, на холме, примостился небольшой двухэтажный дом – из далека он казался очень высоким. На верхнем этаже жила тихая женщина с матерью старушкой, но под ними – очень беспокойная семья! Её глава, грузчик, редко, но очень сильно, напивался. Все начиналось с ругани, криков и угроз. Обитатели наших домов, затаив дыхание, прятались и ждали самого ужасного. И это ужасное наступало — он вытаскивал жену на середину двора, таскал её за волосы и размахивал ножом. Женщина дико кричала, потом куда-то убегала от него. Он ещё шумел какое-то время, а затем засыпал. Наутро, как ни в чем не бывало, жена провожала мужа на работу. О вчерашнем говорили только синяки у неё под глазами.

Соседки убеждали подать на него в милицию, но избитая жена наотрез отказывалась привлекать его к ответственности и, через полмесяца, все повторялось сначала. Впрочем, какой-то другой потерпевший (видимо перепадало не только супруге) оказался к нему не столь снисходителен. В конце концов, буян был осуждён и пропал из нашего поля зрения. Жена носила передачи, ездила к нему и все ждала его возвращения...

Над всеми домами нашей ограды возвышался общественный огород, где у каждой семьи было по грядке. Все садили кто что хотел и осенью лакомились своими овощами. В углу стоял туалет, куда так же сливались помои. Раз в год приезжала конная ассенизаторская повозка и чистила отхожее место.

Был у нас и большой, отдельно стоящий во дворе общественный погреб, где все держали овощи и соленья. Каменный, добротный и удобный (как и все остальное), с хорошей лестницей вниз. Никаких замков не было – ничего ни у кого не терялось. В пятидесятые годы его, почему то, снесли бульдозером. При этом был выкопан горшок с царскими деньгами. Андрюша, тогда ещё маленький мальчик, принёс домой в кулачке 3 или 4 большие серебряные монеты и рассказывал, что “их было много, были и жёлтые, а строители и дети их разобрали”. Так был найден клад купца Самсонова – прежнего хозяина всех выше описанных домов в нашем дворе. Сам он с семьёй был куда-то переселён, а скорее выслан. Уже будучи взрослой, однажды мне шил зимнее пальто очень хороший мастер Н. И. Самсонов, из его слов я поняла, что он не то сын не то внук купца с бывшей Трактовой улицы. Вот так судьба сталкивает и разводит людей...

По другую сторону от Большевистской шёл спуск к Оби, где как раз против нашего дома стояла «Водно-лыжная» станция. Летом мы там купались, а зимой бегали на лыжах. Рядом была танцевальная площадка и освещённый фонарями сквер – прекрасное место для отдыха.

А ещё был плавучий дом – ошвартованное двухэтажное судно (а может быть баржа) с библиотекой и читальным залом, где я открыла для себя множество книг под лёгкое покачивание на волнах. Были там и шахматы, и бильярд, и буфет (туда я не ходила), но никакого алкоголя!

В выходные трамваи привозили "отдыхающих" со всего города (остановка так и называлась – «Водно-лыжная станция»). Повсюду продавали мороженное, газированную воду, конфеты, пряники. Взрослых – не протолкнуться, но ещё больше нас, ребят всех возрастов. Прыгали с нашего «поплавка»[30] в воду — кругом хохот, визг! На лодочной станции можно было взять лодку на час-другой, тогда то я и научилась грести на вёслах. Потом, в годы войны, все как-то захирело, сняли с якорей наш плавучий дом и увели куда-то... Место стало зарастать, но для летнего купания и зимних лыж, все равно, оставалось прекрасным.

Прочитав это, вы поймёте, что в обстановке, в которой я росла, просто нельзя было не быть счастливой. Душевное тепло дома и удивительная жизнь за его порогом, игры с друзьями и подружками на улице дни на пролёт (домой прибегали только быстро поесть). Пару лет летом родители вывозили нас в деревню, где нам с бабой Агашей жилось ещё привольней. Там я писала стихи про всяких зверюшек...

V

Детство летело беспечно. В 7 лет (в сентябре 1934-го) я пошла в школу, которая размещалась в кирпичном здании недалеко от Речного Вокзала[31] (здание и сейчас крепко стоит). Начало моей учёбы было не очень удачным, как то я не проявляла интереса к наукам. Учительницу я не помню. За первые две четверти (к Новому году) у меня оказалось кругом «посредственно», то есть «трояки» по сегодняшнему...

Со второй половины учебного года я вдруг "проснулась". В класс пришла молодая учительница. Не знаю, была ли она действительно красива, но мне казалась красавицей — солнечная, весёлая, добрая, она покорила весь наш класс. Мы все были в неё влюблены, старались ей понравиться, завоевать её дружбу. И случилось то, что должно было случиться — я стала с удовольствием писать и читать, тянуть руку на уроках (при моей-то паталогической застенчивости). Скоро я вошла в разряд хронических отличников, а моя любимая учительница не могла и подозревать о тех сплошных «трояках», что преследовали меня первую половину года. Все открылось перед летними каникулами, когда выводились годовые оценки. По какой то странной причине результаты первого полугодия были только на руках у самих учеников и нам надо было показать их для выведения среднегодового бала. Багровая от стыда, я протянула свои «трояки» моей обожаемой учительнице…

Помню до сих пор её внимательный, долгий взгляд на меня. В нем было даже не удивление, а больше раздумья... В итоге, в моё свидетельство она поставила отлично по всем предметам и дополнительно приложила похвальную грамоту «За отличную учёбу и примерное поведение». С тех пор я на всю жизнь усвоила силу настоящего учителя – учителя по призванию, влюблённого в своё дело и в своих учеников. Такой педагог может многое: открыть, разбудить в ребёнке подспудные силы и веру в себя, дать необходимый толчок к душевной и умственной работе, которая уверенно поведёт человека по жизни. Как важно вовремя дать аванс, веру в ребёнка, и он обязательно будет стараться его оправдать.

А наша молодая и добрая учительница, быть может ещё даже просто практикантка без диплома (в конце того учебного года она ушла из нашей школы) сумела сделать то, чего не могут добиться многие педагоги со стажем и опытом. Все 35-ть детских сердец 1-го «А» класса горячо любили её. Последние дни нашу обожаемую учительницу встречал молодой человек, а мы, заглядывая в щёлку забора, желали ей бог знает чего! Фантазируя о них мы уже и его приняли в свои сердца – а может это был только её брат?.. Но мы так сильно желали ей счастья, и дай бог, что бы она его получила.

***

Настало лето, потом осень и снова в школу. Но теперь мы шли в красивое новое здание — светлое и большое, на улице Инской[32] (УТОЧНИТЬ - ИНСКАЯ 61???). Школа №156 (ИЛИ 56) — ты стала моим вторым домом! Вспоминая, я будто снова вхожу в её красивые распахнутые двери по большой широкой лестнице. В холе ещё одна лестница – парадная, на второй этаж. На межэтажной площадке она расходилась на два марша, ведущих в большой (Актовый) зал. В обе стороны от зала тянулись коридоры с классами, в конце одного из них — Учительская. В зале стояло пианино, что придавало ему одновременно и торжественный и уютно-домашний вид. На первом этаже симметричные два коридора с классами и спортивным залом.

Наш физрук Зина, больше похожая на парня, чем на девушку, запомнилась на всю жизнь! Всегда в брюках и гимнастёрке, или в тренировочном костюме, подтянутая, резкая — на ней держалась вся спортивная жизнь школы. Зина всегда была в школе, казалось, она там живёт, а возле неё постоянно толпились ребята — то турниры по лыжам, то по плаванию или лёгкой атлетике, выступления на всех школьных вечерах с гимнастическими пирамидами (очень популярный тогда вид акробатики, я тоже им увлекалась), «силачи» поднимали тяжести... Ребята демонстрировали свою выносливость, гибкость, силу — и было что демонстрировать!

В первые же дни войны Зина добровольцем ушла на фронт и с ней почти все мальчики старшего класса. Немногие вернулись домой. Лучший гимнаст Женя Ездаков был под Ленинградом в лыжном отряде — там и погиб... Но те редкие “счастливчики” из Валиного класса, кого пощадила война, встречались более 50 лет, не забывали друг друга. Сейчас уже нет ни Вали, ни класса. В живых остался только Лева Ездаков[33], позваниваем друг другу — поддерживаем по-стариковски. Но все это будет позже, а пока я с подружкой Риммой Варфоломеевой во 2-м классе. Все у нас впереди, мы полны планами и мечтаниями. Учит нас мудрая и опытная Анна Васильевна, учусь легко, годы бегут, вот мне уже и 10-ть и 12-ть лет. Зима — школа, лето — пионерлагерь[34].

Запомнились школьные перемены. За пианино В. Меркушев (тоже из Валиного класса — её симпатия), он играет все: вальсы, танго, фокстрот. Старшеклассники танцуют в зале, у кого-то уже первая любовь. Они счастливы, а мы, мелюзга, крутимся у них под ногами. Учителя, улыбаясь, смотрят на нас, иногда тоже танцуют, а потом загоняют по классам.

Вечерами два раза в неделю у меня праздник — кружок юного Ворошиловского стрелка[35]. Я была очень этим увлечена, разбирала и собирала мелкокалиберку[36] быстрее ребят, а уж стрелять по мишени в тёмном коридоре школы — ни с чем не сравнимое наслаждение. Быть может ещё и потому, что вёл этот кружок Лева Ездаков – моя первая детская любовь. Он высокий, красивый, добрый с нами, покорил моё сердце. И не только моё. Все девчонки нашего класса (и кружка разумеется) были в него влюблены.

Потом, уже через много лет, я встретила его в доме наших друзей – пришлось признаться в детской влюблённости. В благодарность за те счастливые дни были написаны и подарены ему стихи о моей любви к нему в 5-м классе. И знаете, ещё ребёнком я не ошиблась – зная Леву уже более 50-ти лет (сейчас я веду отсчёт уже с нашей встречи во взрослом возрасте) я убедилась в его доброте, искреннем участии, отзывчивости к людям, готовности взять на себя самую тяжёлую и ответственную работу. Благодаря ему, мы несколько лет отдыхали в Малетино[37] - в палатках, с детьми, человек по 20-25. И почти всю организацию этого непростого дела брал на себя Лева. Настоящий друг — он делил с нами и радость и горе. Люда (Людмила Петровна), его замечательная жена, рано ушла из жизни. И Лева, ещё не старый человек, не захотел впускать в сердце другую женщину. Он говорил, что умнее и лучше Люды не найдёт, а хуже — не надо. Так одиноко и живёт уже не один десяток лет...

Однако вернёмся в 7-й класс — экзамены сданы, мы счастливы. В нашей квартире Валя с подружками, прихорашиваются — вечером у них выпускной бал. И вдруг слова Молотова[38] — ВОЙНА!!! Что делать?...

Наш мудрый директор Алексей Алексеевич Варфоломеев (Риммин папа), уже имея предписание освободить школу к следующему дню, ничего не сказал своим выпускникам. Встретил их в назначенный час со всеми учителями, открыл вечер, сказав тёплые напутственные слова во взрослую жизнь, и дал им три часа на общение и прощание. А затем они всю ночь выносили из школы парты, готовя её под госпиталь. Утром, почти всем классом, с директором и Зиной, они ушли в военкомат. Мы осиротели.

Вообще, молодёжь встретила войну патриотически, она рвалась в бой, веря, что "мы им дадим". Воспитанная на фильмах «Если завтра война»[39], «Три танкиста»[40], и других, многие не понимали всей серьёзности положения. Ребята целыми улицами шли в военкоматы, очереди были огромные, все боялись опоздать, не принять участие в этой войне. И мало кто из них (воинов-мальчиков 41-го) вернулся.

Летом, ещё по инерции, нас отправили в пионерлагерь. Там пока ещё тоже не чувствовалось больших перемен до одного случая — за завтраком кто-то не стал есть кашу, кто-то бросил на пол хлеб и тут нам "выдали". Педагог, до сих пор помню его памятные слова, так серьёзно поговорил с нами и про солдат (бросающихся под немецкие танки), и про партизан (в которых были наши сверстники), и про казни, и про голод... Вот тут мы поняли, что наступило страшное испытание нашей стране, всему народу.

Это мы почувствовали и вернувшись в город — мы его не узнали. Тёмный, тихий, настороженный. Люди серьёзные, озабоченные...

***

Осенью наш класс пошёл в другую школу – №19[41]. Старое, мрачное здание, далеко от дома. Новые учителя, а самое главное — на 60% новые ученики. Многие наши девочки и мальчики ушли на военные заводы. Их парты заняли ребята с Украины, Белоруссии, Москвы, чьи семьи приехали с эвакуированными предприятиями, институтами, театрами, а иногда и сами по себе. Мы затерялись среди них. Робели – они казались взрослее, увереннее и раскованнее нас, застенчивых сибирячек.

Но время сделало своё дело — потихоньку мы освоились и нашли себе новых подружек. Так я встретилась с Риммой Поповой, судьба свела нас на недолгие, но яркие, годы. Римма и её мама, Анна Васильевна, приехали в Новосибирск с Воронежским[42] Радиозаводом. Завод расположили в Октябрьском районе, там же размещали и людей, чаще всего в подвальных или полуподвальных помещениях неблагоустроенных частных домов (потеснив прежних хозяев). Отец Риммы давно умер от туберкулёза, а мать работала на Радиозаводе в отделе снабжения.

Римма обладала неординарной внешностью – худенькая, с красивыми светлыми волосами, но при этом карими глазами и густыми черными бровями. Этот контраст всегда выделял её и привлекал всеобщее внимание.

Сближение наше шло постепенно и как то незаметно. Решающим моментом в установлении дружбы (по словам Риммы) было следующее: на большой перемене нам всегда давали по булочке (даже в голодные военные годы школа как-то находила возможность это делать). Ребята сгрудились около моей парты, горячо споря о чем-то, я отломила полбулочки и протянула её Римме, которая уже съела свой "завтрак". Это было сделано машинально и забыто мною тут же, но не забыто Риммой. Вот так, иногда, начинается большая дружба.

Сидели за одной партой, ходили друг к другу в гости… Моя первая подруга Рима Варфаломеева (тоже Римма) как то отдалилась, не захотела быть третьей, хотя и не рвала наши с ней отношения. Просто она оказалась более инертной, или деликатной, по сравнению с Риммой Поповой, в которой бурлила очень сильная энергетика. По характеру Попова была лидером, инициатором, ведущей. При ней, и благодаря ей, у нас был организован кружок самодеятельности, мы стали "артистами", вокруг нас тусовались ребята, мы ставили пьесы, готовили вечера. Однажды летом, после 9-го класса, она работала в пионерском лагере и мы (я и её дружок Аркаша) ездили к ней на велосипедах, лагерь был где-то в Заельцовском бору[43]. Приехав туда, мы обнаружили, что Римма и там, конечно, в центре внимания и времени на нас у неё почти нет. Вот такая она была...

Кстати Аркаша (очень интеллигентный мальчик) учился классом младше и дружил со своей одноклассницей Ниной. Но для Риммы это не было препятствием. Аркаша не смог противостоять Римминой воле – её чувства и энергии хватило на обоих. Нина была отодвинута. Но!... После того, как Риммы не стало с нами, все вернулось на круги своя. Впоследствии, Аркадий женился на Нине (она работала врачом отоларингологом[44]), они жили долго и были счастливы в браке.

Да, Римма была настоящим лидером, и в нашей дружбе тоже. Мы с ней были рядом фактически только три года, а позже мне казалось, будто дружили не менее десятка лет – так много яркого и запоминающегося уместилось в этот небольшой промежуток времени…

***

Война принесла нам огромное горе, но вместе с тем, мы в далёкой Сибири неожиданно оказались в центре культурной жизни страны. Лучшие коллективы Москвы и Ленинграда были эвакуированы на Восток и стали доступны нам. Мы с жадностью черпали этот божественный родник – переполненные залы следили, слушали, смотрели затаив дыхание... По нашим улицам ходили знаменитые артисты, мы узнавали их, гордились ими. Но в тоже время грустили и о своём родном «Красном Факеле»[45], и ТЮЗе[46], о Булгаковой[47]и Макарове[48] — они уехали в Новокузнецк[49] и Барнаул, что бы освободить площадки столичным грандам, и вернулись домой только после войны.

С Варфаломеевой мы ходили на спектакли Ленинградского академического театра[50] и концерты Ленинградского симфонического оркестра под управлением дирижёра Мравинского[51]. Все время своей эвакуации оркестр провёл в здании Дома Культуры им. Сталина[52]. Помню зимой на Седьмой симфонии[53] публика сидела в шубах, зал не отапливался — но дрожали не столько от холода, сколько от грозной и трагичной музыки.

Евгения Александровича я видела не только на сцене, но однажды и у нас дома. Его с семьёй (с ним было 3 женщины) привели работники филармонии – дирижёру требовалось несколько часов отдыха перед концертом. К работе филармонии наша семья не имела никакого отношения, но папу знали в Обкоме, как автора проекта «Обь-Кулунда» (человека, так сказать, проверенного и надёжного) и попросили принять маэстро. Высокий, крупный мужчина, усталое интеллигентное лицо... Через несколько часов дирижёра увезли на концерт. Уходя, одна из женщин, сопровождавшая Мравинского, оставила нам несколько контрамарок на его концерты. Так я “прикоснулась” к мировому музыкальному достоянию.

Забегая сильно вперёд, скажу, что была ещё одна незабываемая встреча – с Вольфом Мессингом[54]. Кем же он все таки был: экстрасенсом, колдуном или гипнотизёром? Уже после войны, я была на его выступлении, а на другой день, как юрист филармонии (теперь я уже имела прямое отношение к этой организации), оформляла договор на следующие гастроли человека-загадки. Мессинг был со своим доверенным лицом, но подписывал бумаги сам. Какие чувства я испытывала, глядя на него? Сказать трудно, но было в нем что-то тёмное, давящее... Особенно его взгляд. Способности его не умещались ни в какие рамки. Недаром Гитлер за ним гонялся, но Мессинг и его перехитрил, вовремя скрылся в нашей стране. Легендарная личность, однако лишний раз встречаться с ним я бы не хотела.

VI

Вернёмся назад... Война, голод, а мы молодые и как это не кощунственно — счастливы своей молодостью. В памяти стоит один эпизод из холодной зимы 41-го. Моя сестра Валя (тогда она уже училась в медицинском[55] на первом курсе) с подругой Гутей познакомились на улице с двумя молоденькими выпускниками Новосибирского военного училища[56]. Они только что получили звания младших лейтенантов и увольнение до следующего утра. Ребята из районов Новосибирской области, дома их были далеко, а такое событие! В общем, пришли к нам, где то достали немного пива, налепили пельмени и весь вечер и всю ночь веселились от души. Это были дети — никаких мыслей о каком либо физическом сближении. Они рассказывали о себе, о школе, смеялись по всяким пустякам, танцевали, пели, а утром ушли. Ушли, вероятно, что бы никогда не вернуться.

Эти первые, досрочно выпущенные мальчики-лейтенанты, поднимали солдат в атаки и первыми падали, обагряя снег своей кровью. Это будет у них завтра, а сегодня они веселятся как беспечные ребята! Я всегда вспоминаю о них, когда слышу прекрасную песню «Случайный вальс» (“Ночь коротка, спят облака, и лежит у меня на ладони незнакомая ваша рука...”)[57] Это забыть нельзя...

Ценою огромных потерь[58] наступление немцев под Москвой было остановлено в первых числах декабря 1941. По воспоминаниям Гудериана[59] на северо-западе от Москвы войска Вермахта заняли Красную Поляну[60] и вышли на расстояние чуть более 29 км от Кремля, который теперь попадал в окуляры биноклей немецких офицеров. Однако в ходе советского контрнаступления и последовавшей за ним Ржевско-Вяземской стратегической наступательной операции[61] линия фронта была отодвинута от столицы на 100—250 километров и больше никогда угрожающе не возвращалась назад.

К сентябрю 1942-го госпитали уже размещались в специальных медицинских учреждениях и мы вернулись в нашу милую и красивую школу старшеклассниками[62]. Многие московские девочки (довольно таки заносчивые, задававшие тон в классе и снисходительно обращавшиеся с нами весь прошлый год) были детьми высоких начальников и отправились обратно в столицу вместе с родителями. Так что "атмосфера" в школе немного выровнялась, все ученики смешались в одну массу, и школьная жизнь продолжалась спокойнее.

Вот в этот год (в 9-м классе) я вдруг увидела Юру Бондаренко (он учился в 8-м). Откуда он к нам пришёл, приехал или всегда был рядом — я не знаю. Но тут пришла моя пора — открылись не только глаза, но и сердце. Это была настоящая, огромная, мучительная, взрослая любовь. А я в возрасте Джульетты (14 лет), когда никакие доводы рассудка не действуют, а говорит лишь сердце. Когда оно бьётся как сумасшедшее, при виде своего кумира. Я ждала школьных перемен, как маленьких праздников – ведь на них я могла видеть ЕГО. Я была бы счастлива бежать за ним собачонкой. Но Юрка этого не знал...

Тогда наша компания насчитывала человек 8-10. Ходили в основном к нам — квартира позволяла устраивать вечеринки. Конечно без еды, и уже тем более "воды"[63] - просто музыка, танцы, песни, разговоры. ОН тоже был с нами. Ни с кем не дружил (я говорю о девочках), был всегда спокоен и очень красив. В его присутствии я принимала нейтральное, приветливое и даже весёлое лицо, но не более. А внутри я вся горела! Возможно, он догадывался: чаще других приглашал танцевать, уходил иногда последним, оставался какое-то время со мной наедине. Если бы в эти минуты он сделал шаг ко мне — я была бы готова на все и смело кинулась бы в пропасть чувств, не думая о последствиях. Но этого не случилось, быть может, его занимало только любопытство (конечно какие-то слухи от моих подружек просачивались, но виду я не подавала), либо он все ещё переживал своё спокойное позднее детство, и любовь пока не коснулась его.

Как-то Риммина мама (Полина Александровна Варфоломеева, все военные годы она замещала мужа и была у нас директором) сидела с нами, девчонками, о чем-то говорили и конечно обсуждали школьные романы. Отчётливо помню, как она обратилась ко мне: “Я знаю, что ты неравнодушна к Юрию, но ему нужна не такая как вы с Риммой”. Это был окончательный приговор взрослого человека. Я вбила себе в голову, что Юре Бондаренко нужна только яркая красавица (об уме как-то не думалось). По жизни я часто грешила заниженной самооценкой. Мне казалось, что все умнее, красивее, лучше меня. Так же случилось и в этот раз, что и решило мою судьбу — я не стала бороться, пытаться схватить своё счастье. Я отступила. Возможно, я была не права...

Но в одном я благодарна Юрке, из за него я пережила очень большую в моей жизни, пусть и неразделённую, любовь. Позже такое безумство уже никогда не посещало меня. Многие годы я не могла его забыть, продолжая любить его, будучи женой другого. Он не "отпускал меня". Уже взрослой женщиной я видела его во сне — просыпалась счастливой и потерянной, как будто я прикоснулось к такому сокровенному, такому несбыточному, что начинало болеть сердце и хотелось плакать.

Быть может, эта безнадёжная любовь к Юре явилась причиной моего первого неудачного замужества? Ведь мне было все равно — я любила только одного, и не могла быть с ним. А Юра? После школы он уехал во Владивосток и поступил в мореходное училище. Об этом тогда мечтали многие мальчишки. Через два года я узнала, что он женился. И что жена его совсем-совсем не красавица, скорее даже наоборот. Но одно преимущество у неё передо мной все-таки было — она была дочерью адмирала, и видимо, уверена в себе.

Мне говорили, что они не раз приезжали в Новосибирск к его родителям. Но я его не видела и не хотела встретить. До сих пор у меня хранится его маленькая фотография (на документ). Когда он мне её подарил? Видимо когда уезжал учиться, возможно, что то дрогнуло в его душе. И слова на обороте: “Пусть этот мёртвый отпечаток тебе напомнит о живом. Юрий”.

Напоминает Юра, напоминает! Иногда смотрю на неё и вижу нас вновь в школе на перемене. И возвращается как подарок памяти солнечный коридор, счастливая девочка и такая радость жизни, что бывает только в 14 лет!

***

Вспоминая школу тех лет я отмечаю, что несмотря на лишения, почти голод и отсутствие нарядов — любовь витала над нами. Все были в кого-то влюблены, мною тоже увлекались, но меня это не тревожило. В нашем классе учились брат с сестрой из очень культурной семьи. Блондины, крепенькие и очень доброжелательные к окружающим. Жаль, что не помню их имён... Он был влюблён в меня и молча вздыхал, не открываясь. Писал стихи, которые мне передавала его сестра. Они были очень привязаны друг к другу, и ей так хотелось, что бы брат был счастлив моим вниманием! Они уехали в Смоленск[64], и оттуда я ещё получала письма от сестры с непременно вложенными стихами от него. Хорошие, дружные ребята!

А самым упорным моим поклонником в школе был Жора Робинсон (высокий еврей из Москвы). Он меня просто преследовал, фантазировал, что я буду его женой, и он возьмёт мою фамилию — Мичкова. Кроме смеха и раздражения он ничего не вызывал. Позже он стал неплохим кинорежиссёром[65].

Запомнилось и одно "оригинальное" письменное предложение дружбы от эвакуированной из Киева[66] одноклассницы Оли (фамилию не помню). Она жила с мамой и тётей. Обе женщины, оперные певицы, с огромными черными глазами и точёными лицами, были очень красивы и элегантны. Девочка была попроще, видимо кровь папы добавила своё. Они жили в очень хорошей квартире, окружённые дорогой и изысканной обстановкой, как и положено артисткам высокого уровня...

Однажды Оля была у меня в гостях, а в это время у нас несколько дней после госпиталя жил мой двоюродный брат — Юра, раненый-перераненный под Одессой и Севастополем[67] моряк-черноморец. Чернобровый красавец (точно цыган), сердцеед, конечно. Он нас научил родившейся на фронте песне «Давай закурим, товарищ мой»[68] — пел он хорошо. Позже она вошла в репертуар Шульженко[69].

Оля отчаянно влюбилась в моего брата и написала мне письмо с предложением дружить. Я опешила — разве можно дружить по предложению? И потом, это посягательство на мою свободу! Я ответила ей тоже письменно — объяснила вышесказанное. Она переживала, но потом завела роман с мальчиком из нашего класса и успокоилась.

Любила я свободу! А может быть я добровольно отдала её Римме Поповой? Во всяком случае, у меня хватило ума понять, что поведение Оли вызвано яркими впечатлениями от моего брата и я тут совсем не причём. К тому же их быт и быт нашей семьи никак не согласовывались.

Олин папа-генерал воевал, и они с мамой несколько раз ездили к нему на фронт по особому разрешению. На Новый Год Оля с мамой опять навешали отца, а спустя пять дней после возвращения получили похоронку. Мы плакали вместе. Вскоре они уехали...

VII

Летом 1944-го, как раз к окончанию школы, о наборе студентов из Новосибирска объявил Ленинградский государственный театральный институт[70]. Условия были такие: во-первых институт не обеспечивает студентов жильём, во вторых поступившие должны иметь родственников в Ленинграде (для проживания у них). По второму пункту я не проходила...

Римма Попова, у которой в Питере обнаружилась родня, поступила без усилий, и стала студенткой театрального факультета ЛГТИ. Её поступление и отъезд в Ленинград осенью я переживала очень тяжело. Все это казалось мне чуть ли не "предательством", тем более, что я видела с какой лёгкостью Римма вошла в новое общество студентов, как была счастлива, ко мне стала забегать все реже и реже. Перед отъездом она пригласила меня на «капустник»[71] и я ещё раз убедилась, что подруга уже далека от меня, а я чувствовала себя там совсем чужим человеком. Расстались мы с обещанием писать друг другу, но в душе я понимала, что это конец нашей дружбе.

Я поступила (без всякого энтузиазма и воодушевления) в мединститут, который бросила после первого же семестра. К Новому 1945-му году набирали в пединститут[72] — поступила и опять бросила.

Все это меня нисколько не занимало. Я начала много читать античных драматургов, списалась с Московским театральным институтом[73], отправила все документы, получила программы и методички для заочного обучения, писала пробные контрольные — в общем, серьёзно готовилась поступать на очное отделение театроведческого факультета. Конечно, это было под влиянием нашего с Риммой увлечения театром и её учёбой в аналогичном институте. Что касается факультета, то я трезво понимала, что артистка из меня "никакая" и в "храм искусства", наравне с другими, я допущена не буду. А вот смотреть и писать о них со стороны — дело другое. Пусть мой русский язык не идеален, по литературе всегда были крепкие пятёрки.

Итак, осенью 1945-го я уехала в Москву и остановилась у Юрия, того моряка, что учил нас с Олей фронтовым песням. К этому времени он ушёл на пенсию по инвалидности, остепенился, женился на Клаве — инструкторе ЦК комсомола[74], эвакуированной в Кемерово[75] (где они и познакомились). Вместе с ЦК комсомола они вернулись в Москву — так он и стал "москвичом". Не смотря на вроде бы непрезентабельную должность (он подрабатывал дежурным в том же самом ЦК), Юрий был очень интересным человеком.

В институте меня встретили очень доброжелательно, преподаватели помнили мои письменные работы и оценили их положительно. Узнав, что я хочу поступать на очный (вернее перевестись, до-сдав один экзамен), меня внесли в список абитуриентов и буквально через 2 дня пригласили на письменное сочинение по литературе.

Явившись в назначенное время, я увидела сдающую "публику". На актёрский шли в основном ребята и девчата демобилизованные из Армии, одетые в гимнастёрки и сапоги — они жаждали мирной творческой жизни, успеха и славы! Они были сто раз правы и совершенно справедливо пользовались большими льготам при сдачи экзаменов. На театроведческий поступающих было меньше, в основном молодёжь из Москвы, много детей артистов и журналистов, многие были знакомы друг с другом.

Дали задание — написать рецензию на спектакль одного из Московских театров. Были перечислены конкретные спектакли, не помню их названий, но все они были мне не знакомы — я их не видела. Все начали писать, а я сижу... Подошла педагог, узнала мою "беду", и порекомендовала писать о любом спектакле Новосибирского драматического[76]. Но на меня уже нашёл ступор, что именно я писала – не помню, наверное "бред сумасшедшего". Сдала эту писанину, вышла и больше не зашла в институт даже проверить результат своего "творчества". Знала и так, что можно ехать домой ни с чем. Мне было ужасно стыдно, что педагоги, так хорошо принявшие меня, будут читать такую ахинею. Кляла себя за то, что не привезла, на всякий случай, готовую рецензию на наш Новосибирский драматический. Это было бы верное поступление. Господин "случай" сам шёл ко мне в руки, а я не взяла его...

Клава, узнав о моем провале, предложила мне остаться в Москве и пойти в Центральную Комсомольскую Школу[77]. Аттестат у меня был «серебряный»[78], и Клава обещала содействие, так как там работала. Уговаривала меня и прельщала бытовой стороной — слушатели курсов жили в элитных гостиницах, имели свой буфет и получали приличную стипендию. Теперь-то я понимаю, какая перспектива открывалась для меня. Но!... В моей голове звенело: “Какой ещё комсомол? Скука! Что я там буду делать?” В общем, и второй господин "случай" открывал мне отличное (если не сказать — блестящее) будущее, но я и его отвергла.

Клава меня не притесняла, хотя вся их семья (она с Юрой за шторкой, две маленькие дочки и бабушка — мама Клавы) жила в одной большой комнате. Нашлось и мне место. Для московских перенаселённых коммуналок[79] эта квартира была почти роскошью. Очень большая кухня, длинный и широкий коридор, туалет с ванной, высокие потолки. Два-три месяца я жила в столице как "турист" — облазила все музеи, театры, выставки. Из дома получала небольшие деньги и врала родителям, что учусь.

Но всему наступает конец. Несмотря на очень хорошее ко мне отношение я видела, что стесняю семью. А семья была удивительно душевная, особенно бабуля — всему голова, труженица и необыкновенной доброты старушка, ко мне относилась как к внучке. И Клава была в неё. Юрию-баламуту многое прощали. Бабушка говорила: “Хоть какой, пусть будет, а все-таки отец в семье детям”.

Время работало против меня и случилось то, что случилось: приезд моих родителей в Москву и моё замужество. Но сначала я закончу воспоминания о Римме Поповой.

VIII

После отъезда Риммы её мама, часто звала меня к себе и сама приходила в наш дом. Родители души не чаяли в Римме, но папа недолюбливал Анну Васильевну. Не мог объяснить почему, но и перебороть себя тоже не мог. Позже винил её в трагической судьбе дочери.

Анна Васильевна была очень энергичной женщиной. Вокруг неё образовался интересный круг общения: врачи, ведущие инженеры с её завода, соседка-педагог. Я тоже была "введена" в него, как Риммина подруга. Принимать гостей Анна Васильевна умела — отменный стол (она была великолепной кулинаркой), интеллигентная беседа. Будто в старинных салонах, люди у неё встречались, общались и, порой, помогали друг другу. И сама Анна Васильевна не только получала помощь, но и выручала друзей, имея под рукой влиятельных и безотказных ей знакомых. Как она любила говорить: “Я одной рукой беру, другой даю”. Дружба наша (а вернее сказать моя опека) ещё более окрепла, когда я вышла замуж за Сеню. Как не странно (зная его независимый характер), и он никогда и ни в чем Анне Васильевне не отказывал.

Спустя год после отъезда Риммы в Москву Анна Васильевна вышла замуж за начальника отдела снабжения, в котором работала. Конечно, супруга она взяла не с "пустого места". Виктор Павлович был женат, но без детей, и вопрос решился в пользу Анны Васильевны. По началу, он производил впечатление «молчаливого болезненного человека». Но она умела приводить все и всех в порядок, и вскоре начснаба. превратился в импозантного мужчину, магнетический центр их “звёздного” общества.

С Риммой мы встретились лишь спустя два года, когда она приехала в Новосибирск и зашла ко мне. Вначале была какая-то заминка, смущённость, но стоило нам разговориться, как все вернулось — доверчивость, дружба, тепло, взаимопонимание. Мы откровенно делились тем, что произошло с нами за эти годы. Римма открылась мне в своём большом чувстве к студенту их курса — взрослому, женатому (уже не в первый раз) мужчине. Призналась, что не раз бывала у него дома и верит в его ответное чувство. Но в тоже время в её словах проскальзывала и какая-то неопределённость их отношений.

Римма часто получала письма (думаю, что от него). Однажды, мы зашли на почту за её корреспонденцией, и к нам обратилась старушка с просьбой заполнить бланк на получение денег. Мы помогли ей и она протянула рубль, от которого мы, конечно, отказались. Тогда старушка предложила погадать нам, на что мы сразу согласились. Вышли на улицу и она взяла мою руку… Невероятно, и даже немного жутко об этом думать – но в своём пророчестве она попала в «яблочко»!

Мне она сказала, что я замужем (об это несколько позже), разведусь, будет второй муж, двое детей. У второго мужа есть сестра, она будет против нашего брака: “Со вторым мужем будете хорошо жить, он умрёт раньше тебя”. Я в то время ещё не думала о разводе, и потом я выглядела совсем молоденькой девчонкой — как она вообще определила, что я замужем?

Взяв Риммину ладонь, старушка долго смотрела, потом опустила руку и отказалась гадать. Её буквальные слова были: “Вот как перед Церковью тебе скажу (а церковь действительно была видна) — живи и радуйся жизнью, а гадать тебе я не буду”.

В конце июля 1946-го я уехала в Харьков, а 12-го августа Римма пропала. Было установлено, что днём она заходила на почту, писем ей не было. Затем она, как всегда, должна была пойти заниматься в библиотеку, располагавшеюся в Доме культуры им. Сталина. Но, как было установлено по читательскому билету, до библиотеки не дошла…

Все было сделано, что бы найти её — живую или мёртвую. Сперва дело вели следователи нашей прокуратуры, затем по ходатайству Анны Васильевны оно было взято под контроль союзной прокуратуры. С делом знакомился руководитель следственного отдела Прокуратуры СССР Лев Шейнин[80]. Анна Васильевна пыталась пробиться в приёмную Сталина. У неё была мысль, что Римма завербована нашей разведкой. Но ни скромные работники, ни светила сыска не пролили свет на это загадочное исчезновение человека.

В беседе со мной Римма как-то сказала, что если обманется в любви, то наберёт сонных таблеток, уйдёт в лес и там уснёт навечно. Она была очень эмоциональна и наверное могла так поступить, хотя тогда я не верила в силу этих слов. Много лет я продолжала видеть её во сне. Однажды, мне приснилось, как она поднимается живая из озера, обвитая зелёными водорослями. Я вижу её и радостно восклицаю: “Ну вот, говорили, что Римма погибла, а она живая!!!” Возможно это был сон провидец?! Я так хотела, что бы она жила, пусть даже где-нибудь, далеко от нас... Забыть я её не могла, слишком сильна была её энергетика, она владела людьми, её жизнелюбие притягивало к себе. Римма не была верна одному человеку, одной идее, но в том была её суть — не останавливаться, искать новое, находить, входить в него с головой, затем оставлять ради чего-или-кого-то другого – нового. При этом она всегда была искренней.

Видимо и я оказалась лишь одним из её жизненных эпизодов, впрочем, Римма совсем не была обязана идти по всей жизни только рядом со мной. Так получилось, что наши пути разошлись, и она приняла это спокойно, как должное, не цеплялась за нашу прошлую дружбу (как я в душе). Вот и все о Риме Поповой, я закрываю книгу памяти на страницах, посвящённых моей недолгой, но яркой подруге.

IX

А вот теперь вернёмся к моей Одиссеи. Страшно не хочется об этом, но я обещала себе быть откровенной, поэтому погружаюсь памятью в эти безрадостные годы. Несчастья мои начались с отъезда в Москву на учёбу. Ехала я не одна…

Заботами мамы у меня был сопровождающий взрослый мужчина — представитель какого-то Харьковского завода. В Новосибирске он был довольно-таки продолжительное время, познакомился с моей двоюродной сестрой Валей, (дочерью родной сестры моей мамы Маруси и её мужа-солдатика Тимоши – о них я коротко упоминала выше) сделал ей предложение и стал её женихом. По договорённости он должен был выехать в Харьков[81] раньше (его командировка заканчивалась) и ждать там Валю с родителями и братом.

Этот сценарий устраивал всех и был одобрен родителями Вали. Оба они чувствовали в себе “украинскую кровь“ и тягу на “исторические земли“. А главное, почему они решили последовать за Валей — им надо было срочно увозить из Новосибирска её младшего брата (моего ровесника) Леню, который попал тут в плохую компанию и будущее его могло быть очень плачевным.

Таким образом, я ехала в Москву с моим, как бы, будущим родственником – будем называть его В. И[82]. Однако за 4 дня пребывания в одном вагоне он проявил ко мне далеко не родственные чувства: оказывал мне всякие знаки внимания и я, дурочка, потихоньку увязала в паутине умелого ухаживания. Доставив меня до квартиры Юры, В. И. уехал в Харьков, и я полагала наше знакомство оконченным. Однако у В. И. было на этот счёт другое мнение. Вскоре я стала получать нежнейшие письма с клятвами в любви ко мне и полном разрыве с Валей.

И вот наступил «момент истины». Надо было что-то решать, что то делать: или возвращаться домой с полным фиаско, или... Безголовая девчонка, выбрала ИЛИ. Жизнь мне казалась законченной, будущее не проглядывалось. Я в конец завралась и запуталась – вот и решила, что замужество покроет и объяснит отсутствие учёбы. Короче, в письме к В. И. я дала согласие на брак. Кстати, я его так и звала «В. И.» на «вы» – он был старше меня на 18 лет.

В. И. не замедлил явиться в Москву. Приехали и мои родители, были серьёзные объяснения, а позже и разрыв родственных связей с семьёй Вали на долгие годы. В Харьков я уехала уже под фамилией «Метель». Уехала, ещё не зная, что плохим вся эта история обернётся именно для меня.

Почему родители не увезли меня домой? Во-первых, они были поставлены перед фактом уже случившегося[83], а в то время это все ещё имело большое значение. Во вторых, разница лет у мамы с папой тоже была большая (13 лет) и из их личного опыта (и мировоззрения) выходило, что чем старше муж, тем спокойней и счастливее жизнь жены.

Однако счастливой жизни у меня не получилось, и близким человеком муж мне не стал. Мы прожили, урывками, пять лет: то я уезжала в Новосибирск, то возвращалась в Харьков, то снова (уже с ребёнком) ехала в Новосибирск, а он следовал за мной в попытках вернуть. Главное, конечно, было в том, что я вышла замуж без любви к В. И., и она не посетила меня позже.

К тому же, по очень многим вопросам мы не сходились во мнении и даже конфликтовали. Он был враждебно настроен ко многим сторонам нашей «советской» жизни и «социалистического» быта, а я, как патриот, не принимала его критику. Он очень неуважительно относился к женщинам, считая их всех “грязными“ — я возмущалась! Он не имел друзей и запретил мне видеться с моими знакомыми, подразумевая в этих встречах что то крамольное. Ко мне он относился с большой любовью, но с позиции собственника, страшно ревновал, как говорят, “к каждому столбу“, устраивал мне сцены, если кто-то “не так“ посмотрел на меня. Не хотел детей, что бы не делить меня ни с кем, а позже ревновал даже к сыну, мол я уделяю ему больше внимания и времени, чем мужу.

Мою первую беременность мне прервали, по его настоянию, нелегально в больнице за значительные деньги. Тогда аборты были запрещены под угрозой уголовной ответственности. Но через 6 месяцев я снова ждала ребёнка и аборт делать категорически отказалась. Так появился мой сын Андрюша. Вся моя нежность, любовь, внимание были отданы ему. Он заполнил мою пустую жизнь, я была счастлива рядом с сыном, и пронесла (и несу) эту любовь через все годы.

Рождался Андрюша очень долго и тяжело. Вес его был 4,800[84] — достаточно много для первых родов. Как говорили медсестры, он был самым большим и белолицым среди сморщенных красненьких личиков в детской комнате. После родов пришлось меня “штопать“, я не могла поднимать тяжести. Конечно, в Харьков приехала мама и прожила с нами не менее четырёх месяцев. Что не сделает мама для своих детей!

После отъезда мамы дни были заполнены будничными хлопотами, режим полностью зависел от ребёнка. В. И. был равнодушен к малышу, часто уезжал в командировки, чему я откровенно была рада. Когда Андрюше исполнился год, и он уже ходил, муж принёс две путёвки в дом отдыха и, не смотря на мои просьбы оставить нас с сыном дома, заставил меня поехать с ним, а ребенка определил в загородные летние ясли. Бунтовать было бесполезно — я была одна в чужом городе. Две недели “отдыха“ были для меня карой Господней за все мои прегрешения, я считала дни, когда смогу вернуться в город и забрать сына. Мне снились страшные сны, что он болен и умирает.

Почти так и случилось. Приехав в Харьков я понеслась в ясли. Там меня встретили удивлённо и осуждающе. Сдать ребёнка и ни разу не навестить его! А в это время ребёнок заболел диспепсией[85], дизентерией[86]и был отправлен в детскую больницу с высокой температурой!!! Всего об этом не напишешь — это были самые черные дни в моей жизни.

Полуживого, под расписку в личной ответственности, я забрала Андрюшу домой. Он был так слаб, что не держал головку, не ходил, лежал в кроватке как маленький старичок. Высокая температура не опускалась. В поликлинике, куда я понесла его, обнаружили и ещё страшное — лёгкие были заполнены жидкостью, отёчные. Состояние было более чем критическое.

С конца сентября 48-го до весны следующего года я сидела около кроватки и каждые три часа, по расписанию, давала сыну лекарства, травы, пищу, снова лекарство, травы, пищу, и снова, и снова... Выскакивала на улицу только за продуктами и в аптеку.

Долгое время Андрюша не садился и не вставал, надежды врачи почти не давали. Я вела подробный журнал всех показаний ребёнка и лекарств, которые он принимал. Раз в неделю приходил врач, читал и давал советы. Я была в отчаянии — снова приехала мама. Постепенно, с её помощью, Андрюша стал возвращаться к жизни, но долго ещё не ходил, а только сидел.

Решение было принято мною твёрдо — ехать домой! Мама была того же мнения. Приехал папа и родители вывезли меня с Андрюшей в Новосибирск. Тепло отчего дома и выздоравливающий сын начали возвращать к жизни и меня. Никаких вопросов о нашем будущем с мужем мы не решали. Он оставался в Харькове.

Позже я написала ему, что в Харьков уже не вернусь, но все ещё не решалась поставить точку в нашей совместной жизни. В моем роду никто не разводился, это считалось позорным, и видимо так же сдерживало меня. Неожиданно муж оставил работу в Харькове, приехал в Новосибирск и устроился в местное представительство «Аэрофлота»[87]. Он не хотел отпускать меня, но для сохранения нашей семьи ничего сделать уже было нельзя. Я вырывалась на волю, появилось будущее — учёба, работа. Тут опять низкий поклон памяти моей мамы. Спасибо ей, она не только вывела меня из сильнейшей депрессии, но и указала путь к будущему. А именно — порекомендовала сдавать экзамены в юридическую школу[88]. Мне было уже 23 года, в юршколу принимали не ранее этого возраста, то есть как раз с 23-х лет. Само провидение и мама повернули мою жизнь в нормальное русло, с её радостями и успехами, испытаниями и победами. А главное я встретила человека, который стал для меня лучшим другом, мужем и заботливым отцом моих детей.

С этого времени началась моя новая — вторая, а вернее третья жизнь, если моё детство и юность до окончания школы считать жизнью первой, а второй — мои ошибки молодости и расплата за них.

PS:

Осталось осветить ещё два момента, которые бы мне не хотелось тащить в мою третью и лучшую жизнь.

Первое. Уже учась в юридической школе, я оформила развод и перечеркнула все, что было связано с В. И. Отказалась от алиментов, не делясь, отдала все наше совместно нажитое в Харькове имущество. На таких условиях он уехал из нашего дома, из нашего города, из моей жизни. Больше я его не встречала и нечего не слышала о нем.

И второе. Ещё долгое время после этого отношения с сестрой Валей и тётей Мусей (дяди Тимоши уже не было в живых) были прерваны. Валя, все-таки, вышла замуж именно в Харькове — за Колю, молодого учёного, работавшего по закрытой космической теме. Она была счастлива. Все, что случилось со мною, Валя позже оценила, как подарок судьбы — будто я отвела от неё те испытания, который иначе достались бы не мне, а ей.

Мы до всех этих событий были очень дружны, близки и дружба наша вернулась, пройдя через все невзгоды и испытания.

Вот теперь все, хотя нет — ещё пара слов… Года два назад, в часы душевной депрессии и физического недомогания, я послала Вале письмо с просьбой простить меня за все прошлое. На что получила такой пронзительно-тёплый ответ, в котором были слова: “К тебе у меня только любовь, только любовь!”.

Я храню это письмо! Ну а теперь точно все!

[1] Барнаул - административный центр Алтайского края, основан в 1771 году. Удаление от Новосибирска – 228 км на Восток. – Здесь и далее прим. ред.

[2] Маргарита и Валентин — персонажи трагедии Гетте и одноименной оперы Шарля Гуно. Маргарита – возлюбленная Фауста, Валентин – её брат.

[3] 1947 год, Мосфильм, режиссёр Григорий Александров. Любовь Орлова играет двух героинь, которые благодаря удивительному сходству между собой постоянно попадают в самые невероятные ситуации.

[4] Сегодня у этого дома новый адрес — Большевистская 29. Далее в тексте автор продолжает использовать старый адрес.

[5] Кунгур – город в Пермском крае, основан в 1663 году. Удаление от Новосибирска – 1618 км на Запад (в 90 км к юго-востоку от города Перми).

[6] Сам Валентин Андреевич (офицер связи Русской армии в 1918-1919 годах), в своей служебной автобиографической записке утверждает, что его отец погиб “в 1918 году во время кулацкого восстания за сочувствия советской власти”. Возможно, обе интерпретации обстоятельств смерти Андрея Мичкова не лишены идеологического "пресса". Валентин Андреевич пытается дистанцироваться от своего белогвардейского прошлого, в то время как, автор (возможно подсознательно) указывает именно на лидера Белого движения адмирала Александра Колчака, чьё имя в советские годы (и годы её жизни) прочно ассоциировалось в массовом сознании с “Белым террором” во время Гражданской войны.

Гражданская война в России (1917 — 1923) — ряд вооружённых конфликтов между различными политическими, этническими, социальными группами и государственными образованиями на территории бывшей Российской империи, последовавших за приходом к власти большевиков в результате Октябрьской революции 1917 года.

[7] Массовые политические репрессии в СССР в период руководства страной Сталиным.

Иосиф Виссарионович Сталин (настоящая фамилия — Джугашвили, 1878–1953) – российский революционер, советский политический, государственный, военный и партийный деятель. С 21 января 1924 по 5 марта 1953 года — руководитель Советского государства.

Официальная идеологическая основа сталинских репрессий — концепция «усиления классовой борьбы по мере завершения строительства социализма» — была сформулирована Сталиным на пленуме ЦК ВКП(б) в июле 1928 года. По данным МВД СССР жертвами этой «классовой борьбы» (в период 1921–1954) стали 3 777 380 человек: представители буржуазных классов, церкви, внутрипартийной оппозиции, а так же огромная масса совершенно случайных людей. Однако многие исследователи утверждают, что жертвами репрессий стали десятки миллионов человек.

[8] Проект масштабного орошения и обводнения Кулундинской степи водами реки Обь. Первые упоминания о нем относятся к 1931-му году. Позже эти исследования явились одним из фундаментальных элементов при подготовке к строительству новосибирской плотины и гидроэлектростанции.

[9] Колонка – приспособление для подачи воды из системы централизованного водоснабжения; коромысло – дугообразное деревянное приспособление для ручного ношения двух вёдер и других грузов.

[10] Черепановский район — муниципальное образование в Новосибирской области России примерно в 100 км от Новосибирска.

[11] Жюль Габриэль Верн (1828—1905) — французский писатель, классик приключенческой литературы, один из основоположников жанра научной фантастики.

[12] Александр Николаевич Островский (1823—1886) — русский драматург, творчество которого стало важнейшим этапом развития русского национального театра. Пьеса «Без вины виноватые», законченная в 1883, являет собой классический образец мелодрамы.

[13] Канск — город (с 1782) на обоих берегах реки Кан (правый приток Енисея) в 247 км к востоку от Красноярска.

[14] Первая мировая война (28 июля 1914 — 11 ноября 1918) — один из самых широкомасштабных вооружённых конфликтов в истории человечества (число погибших около 20 миллионов). Основными союзниками России являлись Великобритания, Франция и Сербия – против которых выступили Германская, Австро-Венгерская и Османская империи с союзниками.

[15] Великая Отечественная война [ВОВ] (22 июня 1941 года — 9 мая 1945 года) — война Союза Советских Социалистических Республик против вторгшихся на советскую территорию нацистской Германии и её европейских союзников (Венгрии, Италии, Румынии, Словакии, Финляндии, Хорватии).

[16] Томск – город (с 1604 г.), один из исторических и образовательных центров Сибири. Административный центр Томской области. Удалённость от Новосибирска – 260 км на северо-восток.

[17] 35-ти летие являлось верхним возрастным пределом для поступления на дневные факультеты в ВУЗы СССР.

[18] С 1932 года стандартным возрастом выхода женщин на пенсию по старости в СССР и постсоветской России до 2019 являлось 55 лет.

[19] Научно-исследовательский институт (НИИ) — государственное учреждение, созданное для организации научных исследований и проведения опытно-конструкторских разработок.

[20] Местный комитет профсоюзной организации.

[21] То есть занималась исключительно делами Месткома.

[22] Автор имеет ввиду спецслужбы.

[23] Сотрудники НКВД (Народный комиссариат внутренних дел).

[24] Система принудительной трудовой повинности населения, призываемого в организованные по военному образцу трудовые организации в связи с особым периодом (ВОВ) в СССР.

[25] «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг. » – этой медалью награждались работники тыла, в том числе работники науки, инженерно-технический персонал и активисты профсоюзных организаций, обеспечивших своим доблестным и самоотверженным трудом победу.

[26] “Когда весна придёт, не знаю” – стихи А. Фатьянова, из кинофильма «Весна на Заречной улице». 1956 год, Одесская киностудия, реж. Феликс Миронер и Марлен Хуциев.

[27] Здание, известное как «Доходный дом Е. Ф. Самсоновой» — прекрасный пример деревянного зодчества начала XX века. В его документах год постройки указан как 1926, но, скорее всего, это дата восстановления после пожара. Решением облисполкома №53 от 16.02.1987 г. дом признан памятником архитектуры регионального значения. В 2007-08 гг. здание полностью разобрано и отстроено заново, внутренняя планировка сильно изменена.

[28] Неотапливаемое и нежилое помещение, как правило, без окон, несущее функцию кладовой для продуктов питания. Практически полностью исчезли после массового распространения холодильников.

[29] Голландская печь — отопительная кирпичная печь с толстыми наружными стенками и хорошо развитыми дымооборотами. Имеющая сравнительно небольшие размеры, голландская печь использовалась с первой половины XVIII века для обогрева городских домов и помещений до распространения центрального отопления начале XX века.

[30] Вероятно, автор имеет ввиду плавучую библиотеку.

[31] НУЖНО УТОЧНЯТЬ АДРЕС - ВОЗМОЖНО СЕЙЧАС ЭТО ШКОЛА №19

[32] Сейчас там специальная коррекционная школа №1 VIII вида для обучающихся, воспитанников с ограниченными возможностями здоровья. В 1965 году воспитанники и педагоги этой коррекционной школы переехали в здание бывшей школы №56 по адресу ул. Инская, 61., построенное в 1935 году.

[33] Лев Никифорович Ездаков мог быть однофамильцем гимнаста-Жени, однако, не исключено, что они были братьями. Своего сына, рождённого после войны, Лев Никифорович назвал Евгением – возможно в память о погибшем брате. Уточнить, к сожалению, уже не у кого.

[34] Пионерский лагерь — воспитательно-оздоровительное учреждение для школьников от 7 до 15 лет, действовавшие в СССР с начала 20-х годов.

[35] Создан в 1934-м как детское подразделение общественного движения «Ворошиловский стрелок» (повышение огневой подготовки в тирах ОСОАВИАХИМа для создания дополнительного резерва РККА). Школьники стреляли только из «мелкашек» с расстояния в 25 метров.

ОСОАВИАХИМа (Общество содействия обороне, авиационному и химическому строительству) – советская общественно-политическая оборонная организация, существовавшая в 1927-1948 годы.

РККА (Рабоче-Крестьянская Красная Армия) — формирование вооружённых сил, сухопутные войска РСФСР в 1918—1922 годах и сухопутная составляющая вооружённых сил СССР в 1922—1946 годах (с 1946 — Советская армия).

[36] ТОЗ-8 — советская однозарядная малокалиберная (5,6 мм.) спортивная винтовка образца 1932 года. Использовалась для начального обучения стрельбе в школьных тирах, охоте на мелкую дичь, советскими партизанами во время ВОВ.

[37] Село Малетино, Каменского Района, Алтайского Края расположено в живописных местах на Оби в 170 км от Новосибирска.

[38] Вячеслав Михайлович Молотов (настоящая фамилия Скрябин; 1890—1986) — российский революционер, советский политический и государственный деятель. Министр иностранных дел СССР в 1939—1949, 1953—1956 годах. 22 июня 1941 Молотов выступил по радио с историческим для советского народа сообщением о начале войны, закончив эту речь знаменитыми словами: “Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами”.

[39] 1938 год, Мосфильм, коллектив кинорежиссёров под руководством Е. Л. Дзигана. Полнометражный предвоенный документально-постановочный фильм о готовности СССР к нападению агрессора. Как указано в титрах: «батальонный фильм на хроникальном материале».

[40] 1941 год, Ташкентская киностудия, режиссёр Николай Садкович. Но, скорее всего, автор пишет о гораздо более популярном фильме 1939-го года «Трактористы» (Мосфильм), в котором впервые прозвучала культовая фронтовая песня «Три Танкиста» (слова Бориса Ласкина, музыка братьев Покрасс).

[41] В то время Школа №19 располагалась по адресу улица 9 ноября (до 1924 года — улица Самарская). Здание школы построено в 1910 году по проекту первого градостроителя архитектора Крячкова Андрея Дмитриевича. Современный адрес школы №19: улица Бориса Богаткова 46.

[42] Воронеж – город (с 1586 г.), административный центр Воронежской области, удалённость от Москвы – 520 км на юг. Осенью 1941 г. из Воронежа было эвакуировано, по меньшей мере, 117 крупных предприятий.

[43] Заельцовский (сосновый) бор располагается в одноименном районе Новосибирска и является частью тайги, на месте которой возник город. В 1930 году по решению властей этот природный островок стал преобразовываться в загородный парк — с купальнями, дачами, театром и спортивными площадками, Официальное открытие состоялось в июне 1932-го.

[44] Более широкое хождение имеет народный термин «Ухо, горло, нос».

[45] Новосибирский государственный академический театр «Красный факел» — один из ведущих театров Новосибирска был создан в 1920 году в Одессе группой молодых актёров во главе с режиссёром В. К. Татищевым. В Новосибирске театр работает с 1932 года. В 1941—1943 годах был направлен в Новокузнецк (тогда Сталинск), а в его новосибирском здании (ул. Ленина 9) размещался эвакуированный Ленинградский академический театр драмы имени А. С. Пушкина.

[46] ТЮЗ – Театр Юного Зрителя, профессиональный театр, предназначенный для детской, подростковой и юношеской аудитории. Развитие получил ещё в 20-е годы, а в 1970-х годах в СССР было 46 драматических и 1 музыкальный ТЮЗ. Новосибирский ТЮЗ (ныне Новосибирский академический молодёжный театр «Глобус») был основан в 1930 году.

[47] Зоя Фёдоровна Булгакова (1914—2017) — советская театральная актриса, являлась старейшей актрисой России. В 1930—1960 годах служила актрисой-травести в Новосибирском ТЮЗе.

[48] Василий Иванович Макаров (1913—1964) — советский актёр театра и кино. В 1932 году Макаров окончил театральную студию при Новосибирском ТЮЗе и стал его актёром. В 1945 году служил в «Красном Факеле». С 1946-го работал в Московских театрах и на киностудии «Мосфильм».

[49] Новокузнецк – город в южной части Кемеровской области, основан в 1618 году как острог возле впадения реки Кондомы в реку Томь. До 1931 носил имя Кузнецк, в 1932-1961 годах переименовывался в Сталинск. Удалённость от Новосибирска – 370 км на юго-восток.

[50] Российский государственный академический театр драмы им. А. С. Пушкина (Александринский), в просторечии — Александринка, Пушкинский театр — один из старейших драматических театров России, сохранившихся до нашего времени. Основан в 1756 году. В театре были впервые поставлены «Горе от ума» Грибоедова, «Ревизор» Гоголя (1836), «Гроза» Островского (1859).

[51] Евгений Александрович Мравинский (1903—1988) — выдающийся советский дирижёр, пианист, педагог. С 1938 года, в течение пятидесяти лет — главный дирижёр Симфонического оркестра Ленинградской филармонии. После начала войны оркестр был эвакуирован в Новосибирск. Во время эвакуации оркестр дал 538 концертов и вернулся в Ленинград лишь в сентябре 1944 года. По результатам опроса, проведённого в ноябре 2010 года британским журналом о классической музыке BBC Music Magazine, Мравинский занял семнадцатое место в списке из двадцати наиболее выдающихся дирижёров всех времён.

[52] С 1934-го по 1961-й года так назывался Дом культуры имени Октябрьской революции (в просторечии – Кобра) — здание, построенное в 1928 году в конструктивистском стиле. В нем, 9 июля 1942 года состоялась премьера Седьмой симфонии Шостаковича в присутствии автора.

[53] Симфония № 7 «Ленинградская» до мажор соч. 60 — симфония Дмитрия Дмитриевича Шостаковича (1906—1975) в 4 частях, одно из важнейших его произведений, законченное в декабре 1941 года. 2-я и 3-я части созданы в блокадном Ленинграде.

[54] Вольф Григорьевич (Гершкович) Мессинг (1899—-1974) — советский эстрадный артист (менталист), выступавший с психологическими опытами «по чтению мыслей» зрителей.

[55] Новосибирский государственный медицинский университет (до 1999 года институт, с 1999 по 2005 годы — академия) был основан в 1935 году. Расположен по адресу Красный проспект, 52.

[56] Возможно, автор имеет ввиду Новосибирское военно-пехотное училище (существовало в 1939-1957 гг.).

[57] «Случайный вальс» — популярная песня композитора Марка Фрадкина на стихи Евгения Долматовского, созданная в 1943 году.

[58] 514 338 человек — безвозвратные потери и 143 941 человек — санитарные. Данные из монографии "Россия и СССР в войнах XX века — Потери вооружённых сил." под редакцией Г. Ф. Кривошеева. М.:2001. — Стр. 273. И это без учёта потерь народного ополчения, истребительных батальонов, формирований НКВД и партизан.

[59] Гейнц Вильгельм Гудериан (1888—1954) — в 1941 генерал-полковник германской армии, командующий 2-й танковой группы в составе группы армий «Центр».

[60] Красная Поляна — микрорайон в составе города областного подчинения Лобня (Московская область). В 1941-м году это был крупный подмосковный посёлок.

[61] Ржевско-Вяземская операция 1942 года — наступательная операция Калининского и Западного фронтов, проведённая с 8 января по 20 апреля 1942 года. Одна из самых кровопролитных операций ВОВ. Из той же монографии Кривошеева следует, что всего за 4 месяца боёв потери Красной Армии составили около 770 тысяч человек (по официальным советским данным).

[62] Старшеклассник в СССР – ученик 9-го и 10-го классов.

[63] Автор имеет ввиду алкоголь.

[64] Один из древнейших городов России (первое летописное упоминание относится к 863 году), в 400 км на запад от Москвы. Находился под немецкой оккупацией с 16 июля 1941 по 24 сентября 1943.

[65] Никакой информации о кинорежиссёре Георгии Робинсоне в интернете обнаружить не удалось. Возможно он все же сменил фамилию?

[66] Столица и крупнейший город Украины. Столица Киевской (Древней) Руси в период 882—1240 гг. Находился под немецкой оккупацией с 19 сентября 1941 по 6 ноября 1943.

[67] Севастополь и Одесса – основные базы Черноморского Флота ВМФ СССР подвергались тяжелейшим бомбардировкам с первых же дней войны. Оборона Одессы продолжалась с 5 Августа по 16 Октября 1941, после чего город был оккупирован румынскими войсками, а оставшиеся защитники эвакуированы в Севастополь. Оборона Севастополя началась 30 октября 1941 и он был оставлен советскими войсками 4 июля 1942, лишь когда возможности обороны были полностью исчерпаны. Оба города были освобождены в 1944 году.

[68] «Давай закурим» — знаменитая песня времён Великой Отечественной войны, написанная композитором Табачниковым Модестом Ефимовичем и поэтом Френкелем Ильёй Львовичем в декабре1941-го.

[69] Клавдия Ивановна Шульженко (1906—1984) — советская эстрадная певица, актриса.

[70] Российский государственный институт сценических искусств (современное название с 2015 г.) был основан в 1779 году на базе Танцевальной школы. В XIX веке известен как Санкт-Петербургское Императорское театральное училище. Во время ВОВ неоднократно менял адреса эвакуации, в октябре 43-го институт перевели из Томска в Новосибирск, а в феврале 44-го вернули в Ленинград.

[71] Капустник — самодеятельное, как правило — для узкого круга «своих», шуточное представление, основанное на юморе и сатире.

[72] Новосибирский государственный педагогический университет (до 1993 года институт) был основан в 1935 году. В 1945-м году располагался по адресу Комсомольский проспект 20.

[73] Вероятнее всего речь идёт о Театральном институте имени Бориса Щукина (в просторечии – “Щука”), основанном в 1914 году.

[74] Центральный комитет ВЛКСМ — высший орган комсомола в промежутках между съездами ВЛКСМ. Всесоюзный ленинский коммунистический союз молодёжи (ВЛКСМ) или комсомол (сокращение от “Коммунистический союз молодёжи”) — молодёжная организация Коммунистической партии Советского Союза.

[75] Кемерово — город, административный центр Кемеровской области, 265 км восточнее Новосибирска.

[76] Театр «Старый дом» (современное название с 1991-го года) — Новосибирский государственный драматический театр, основан в Новосибирске в 1933 году.

[77] Центральная Школа Комсомола (ЦКШ) – высшее учебное заведение, созданное в 1944 году для теоретической подготовки руководящих кадров комсомола и сотрудников молодёжной печати. В 1969 переименовано в Высшую Комсомольскую Школу. Пройдя сложную эволюцию ЦКШ сегодня – Московский Гуманитарный Университет (МосГУ).

[78] Скорее всего, имеется ввиду, что автор получила серебряную медаль "За особые успехи в учении", которую выдавали выпускникам имевшие полугодовые, годовые и итоговые отметки «отлично» и не более двух отметок «хорошо». Аттестат обладателя серебряной медали оформлялся с серебряным тиснением. Однако, сама медаль, как и аттестат, в семье не сохранилась.

[79] Коммунальная квартира, в изолированных жилых помещениях которой проживают несколько семей. Каждая семья или отдельный человек занимают одну или несколько комнат, вместе пользуются «местами общего пользования», к которым, как правило, относятся общие ванная, туалет и кухня, а также коридор и прихожая.

[80] Лев Романович Шейнин (1906—1967) — советский юрист, писатель и драматург, киносценарист.

[81] Крупный город (основан в середине XVII в.) на северо-востоке Украины, в 650 км от Москвы.

[82] Настоящее полное имя неизвестно, и, видимо, автор не хотел его раскрывать.

[83] Автор намекает на интимную связь.

[84] Вес указан в килограммах.

[85] Диспепсия — нарушение нормальной деятельности желудка, затруднённое и болезненное пищеварение.

[86] Дизентерия — инфекционное заболевание, характеризующееся синдромом общей инфекционной интоксикации и синдромом поражения желудочно-кишечного тракта, преимущественно дистального отдела толстой кишки.

[87] В советский период — обобщённое наименование всей гражданской авиации СССР.

[88] Новосибирский юридический институт (филиал) Томского государственного университета (НЮИ(ф)ТГУ) — ведёт подготовку высококвалифицированных юристов по направлению «юриспруденция». Основан в 1939 году как Новосибирский филиал Всесоюзного юридического заочного института (ВЮЗИ).