Я ехала на смерть. Руки гремели кандалами в кузове военного грузовика. Босые ноги перетирали грязь на полу. Я их почти не чувствовала, потому что наступал ноябрь. И сегодня - день, когда пошёл первый снег.
Вот уже четырнадцать тысяч секунд неизвестный водитель в погонах и с выбритыми висками везёт меня через поле с серой землёй. В кузове нет задней стены, так что я вижу солнце. Оно поднимается вертикально вверх. И если мы будем и дальше ехать прямо, то к вечеру успеем к месту, куда садится солнце. Может там мы и встретимся с ним и попрощаемся. Там, куда мы едем, сегодня будет мой закат, и солнца.
Еще пятьсот восемьдесят шесть секунд. Кажется, это всё, что у меня есть. Секунды, которые я складываю в карман и пижама в чёрно-белую полоску. Может быть, издалека я смогу быть похожа на зебру, и если выпрыгнуть из кузова и побежать, то через километр-другой водитель не признает во мне человека. Жаль только зебры в наших широтах не водятся, а кандалы мои прикованы к кузову.
Через малюсенькое окошко я могу видеть ещё четырнадцать тысяч секунд поля и столько же неба, словно целиком затянутого облаком. А может быть, мы и едем уже по облаку, а я всё никак не смирилась, что и после смерти ничего не изменится, и я буду досиживать свои четыре пожизненных (или шесть?) в такой же клетке. И то, что смерти меня решили предать на первом пожизненном, считается милостью. Может правда так и есть? И если я ещё жива, и облако пока сверху? Может и правда милость? Как ты думаешь, закаты красивые?
Водитель часто курит, так что к запаху солярки примешивается табачный дым. Воздух становится смолисто-тягучим, словно хватает меня за торчащие ребра и за босые щиколотки, облепляет их снегом, покрывает им меня и землю. Нет разницы, правда же? Буду я грохотать костями и цепями в трясущемся кузове или лежать на голой земле, вряд ли меня станут закапывать. Снег все равно найдёт меня. Снеговые тучи просто ждали всю весну и лето, чтобы высыпаться. Они как овцы обрастают кудряхами, после чего их стригут, после чего они снова обрастают и так дальше.
Ещё тысяча двести секунд, и я начинаю сомневаться в том, что я не виновата. Хорошо. А в чем я могу быть виновата? Стоит придумать себе загадку? Может пора задаться вопросом о том, кто я? Или уже поздно, как ты думаешь? Никогда не поздно? Или стоит просто смотреть на солнце? Мне ведь уже не жалко своих глаз, моей кожи, которая словно бы отлетает тонкой шелухой вместе со снегом. Было жаль волосы, длинные тёмные волосы, но только первые четырнадцать суток. А потом ничего. И сейчас. Давно уже ничего. Только секунды.
Я считала до самого конца дороги. Прошло ещё девятнадцать тысяч сто пятьдесят восемь секунд. Кажется, остальные семь тысяч двести секунд я просто выходила из машины и медленно летела над землёй к каменной стене.
И потом зашло солнце.