Дорога на Брянск напоминает злую мачеху или парку, упорно прядущую нить жизненной судьбы. Все вперед и вперед. Упрямо и неопровержимо. Чем дальше, тем глуше.
Да и вообще есть ли он Брянск? Не выдумка ли?
Кажется, что за Калугой больше ничего и никого. А дальше – бесконечные леса и болота, где до сих пор - война и партизаны пускают под откос поезда. И - «леший ходит, русалка на ветвях сидит». Или – привокзальный тупик.
Брянск – от слова дебри. Непролазные и глухие.
Брянск, что волк в лесу. Волчишко – серый бочишко. Глянь, а его уже и след простыл.
Мелкий подлесок, как частокол в брошенной деревне.
Вот говорят, в Москве места не хватает. Но ежели Москву продолжить до Брянска, всем хватит и еще останется. А может и Москву, и все, что в ней живет, бегает, ошалело вращая глазами, любит и пьет, ненавидит и потом опять бежит за пивом к ближайшей палатке, вберет в себя это неохватное глазу пространство. И все разом утопнет в этом сивом болоте, как и не было. Ни Кремля, ни вокзалов, ни истории, ни поляков, ни смутного времени, ни выборов, ни-че-го. Лишь тихо, по-бабьи, тихо всхлипнет трясина и пузыри пойдут. А потом – тишина и вечный покой.
Впрочем, когда все же вдруг, откуда ни возьмись, появляется пост ДПС, а за ним дорожный указатель «Брянск», то сомнений больше не остается: Брянску быть!
Брянск возникает, словно призрак или несуразный, долговязый пацанишка, у которого все ушло в рост.
Серые дома и лица. Наверное, так и должны выглядеть люди и город, которых «нет». Во всяком случае, по московским понятием.
В Брянской детской колонии - День знаний.
Недолгая процедура оформления документов. Сдаем охране мобильные телефоны, связь с внешним миром прервана.
Зона.
Высокий бетонный забор с колючей проволокой и серое небо. Небо, словно полное бедой, придавило землю. За высоким забором бараки, и марширующие строем в мышиного цвета казенных форменных одежках…
Лилипуты? Куклы? Пионеры?
…И тут как-то все безвозвратно исчезает. Пропадает Москва, праздные размышления о дороге, Брянске и так далее. Марширующие строем в мышиного цвета казенных форменных одежках – дети. Мальчишки с круглыми головами, бритыми затылками и испуганными глазами.
Как будто не про них в Евангелии было сказано: «Пустите детей и не препятствуйте им приходить ко Мне, ибо таковых есть Царство Небесное. Истинно говорю вам: кто не примет Царствия Божия, как дитя, тот не войдет в него».
Или всем детям сказали, а про них забыли?
По пути нам рассказывают, что многие из них – опасные рецидивисты, на совести которых грабежи и убийства.
Грабежи и убийства – гремит беспощадной медью духового оркестра.
И мы смотрим на них и не понимаем ничего из того, что нам говорят. Сердце железными тисками сжимает тоска. Тоска по этим детям, чье детство – не ласковое материнское тепло, сильные руки отца, отчий дом, а - за колючей проволокой. Отец – ветер, мать – ночь темная. И этот бетонный забор, вышки, колючая проволока и небо мышиного цвета.
Директор общеобразовательной школы Брянской воспитательной колонии Анатолий Сергеевич Захаров рассказывает нам о том, что жизнь старательно загонят пацанов в угол. Судьба-злодейка штампует судьбы под копирку, как сериал по телевизору.
Работы в городе нет. Отец, если он был когда-то, уходит в загул, в бега, налево, направо, места здесь – хоть отбавляй. Нет отца, как и не было.
Неполная семья. Мать пьет или гуляет. В семье трое братьев. Есть ничего. Старший для того, чтобы прокормить младших, идет воровать картошку. Его ловят, дают два с половиной года колонии.
Или мать приводит очередного «папу». «Папа» начинает бить «сына» и в один прекрасный вечер «сын» убивает «отца».
Вот так! И это Вам не михалковские сопли с сиропом – фильм «12». Все гораздо грубее и проще. Присяжные заседатели – брянские волки. А дальше – «жизнь дает трещину». Дальше для таких, как он, «небо к клеточку», бетонный забор и колючая проволока. И ветер, поющий на блатной манер:
«Владимирский централ, город северный…».
Судьба - злодейка, жизнь – копейка…
Отсидев лет пять, он оказывается «на свободе», где нет ни работы, ни семьи, ни еды, ни жилья. И через год - обратно. Туда, где есть еда и жилье, но нет свободы.
Впрочем, тогда все эти умозрительные понятия «свобода – несвобода» уже не имеет ровным счетом никакого значения. Просто когда хочется – жрать – все высокие слова и благие намерения уже ничего не стоят.
Вокруг, словно темный брянский лес, суровая правда жизни. И он, двенадцатилетний, тринадцатилетний пацан, один на один со всем миром, ощетинившимся против него.
Маленький волчонок, который пришел в этот мир пеленашкой с торопливо пульсирующим, словно от радости появления на свет, родничком.
- Вот я! – люди, смотрите, кто пришел, это я пришел! - кричали эти глаза и пело это сердце. Пело до тех пор, пока ему «ейной мордой не насовали в харю». И тогда, рано повзрослев, он стал волком. А стая всегда отыщется…
Такой вот День знаний – не знаний…
На сцене, на фоне плаката, сквозь который прорывается куда-то в светлое будущее мятежный крейсер «Аврора», нехитрая самодеятельность. «Ласковый май», тут же батюшка, молебен. Детей к Христу все ж пускают, но под конвоем… Все смешалось: судьбы, люди…
Русские мальчики нужны отчизне только за решеткой.
А может, специально такие дороги до Брянска, чтобы мы ничего не знали и спали спокойно у себя в теплых и светлых домах, покуда там, за решеткой, за высоким забором с колючей проволокой, проливается детская слезинка, та самая слезинка, за которую Иван Карамазов хотел вернуть билет в счастливое завтра.
Вот и наступило светлое завтра, а в предвечернем, закатном небе сверкает хрустальная, как звезда, куда-то манящая, что-то шепчущая в ночи, детская слезинка. И слова из Евангелия о детях, так и остаются словами.
Слова – дежурные или караульные. Они бессмысленны в мире, где живут по понятиям, по взрослым понятиям. Без всяких скидок на возраст и детскую слезинку.
Слово бессильно там, где нет добра и зла. А есть только «детский мир» за колючей проволокой.
Об этом материал директора школы Брянской воспитательной колонии Анатолия Сергеевича Захарова, стихи и рассказы колонистов…
.