Этот цикл воспоминаний коренных жителей Светлогорщины готовился сотрудниками Светлогорской централизованной библиотечной системы на протяжении нескольких лет. Планировалось, что к 70-летию Победы в Великой Отечественной войне он выйдет отдельным альбомом, но не сложилось. Многие из ветеранов, узников фашистских концлагерей, детей войны, которые делились с краеведами своими воспоминаниями, уже, к сожалению, ушли из жизни. Но их правдивый, искренний голос продолжает звучать и сейчас, возвращая живущих к событиям военного лихолетья.
Чтобы помнили…
Чтобы не повторилось…
В канун 75-летия Победы мы впервые публикуем воспоминания светлогорских очевидцев войны полностью, без купюр и изъятий.
«Заняв деревню, немцы согнали жителей на станцию…» Рассказывают жители Осташковичей
— Недалеко от нас жил мамин брат Моисей, хорошая у него была семья, дружная, — вспоминает родившаяся в 1928 году в Осташковичах Екатерина Климовна Клещенко. – Растили сына Сашу. Он уже взрослый был, когда дядна (жена дяди, — прим. ред.) сказала, что у них ещё один ребёнок будет. Радовались этому, хоть пара была немолодая. А тут война! Дядю Моисея и Сашу забрали на фронт, а потом у дядны родился мальчик. Она берегла своё дитятко, как только могла.
В Осташковичах немцев почти не было, но деревню часто обстреливали. Прилетали самолёты со стороны Бобруйска и бомбили. В одну из бомбёжек погибло сразу восемь человек, двое были детьми. В этот день снаряд попал в дом дяди. Когда мы прибежали, то увидели развалины, только одна стена уцелела, а возле неё мертвая без головы дядна. Где был её маленький сыночек, не помню. Знаю только, что он не выжил…
— Дядя Моисей погиб, а Саша вернулся живой, — описывает Екатерина Климовна дни освобождения деревни от оккупантов. – Не было ни дома, ни родителей, ни братика, которого так и не увидел ни разу. В Осташковичах не смог остаться, уехал в Речицу. Там жила у него тётя, у которой погиб сын единственный. Стали они жить вместе, Сашка у них вместо сыночка. Дружно жили, жалели друг друга, старались один для одного. Сильно переживала за брата Сашу моя мама. Как сядет за кросны (ручной ткацкий станок, — прим. ред.) ткать, так тоскливо и запоёт:
Прыйшоў салдат да дому,
Дома-рода нет,
Сеў жа ён заплакаў
На ўвесь белы свет
Не знаю, сама мама придумала или слышала где такую песню. Сколько мама пела, столько и плакала.
— День Победы помню, на школьном дворе проводили митинг. Пришли все: и старые, и малые. Посреди двора поставили трибуну из досок. На ней было несколько человек. Всех не помню, а вот слова запали в душу. Выступала Нина Намоченко, которая работала учительницей в нашей школе. Слезы не давали ей говорить, у неё погиб муж на фронте. Всех поздравили с Победой, вспомнили тех, кто погиб. Многие наши жители плакали, они не дождались своих близких домой. Я тогда дружила с Ниной Пунтус. Её отец Апанас Филипович погиб на войне, а мой пропал без вести. Не вернулся домой и старший мой братик, он до войны учился в Ленинграде, там и погиб. Мы не смогли оставаться здесь, побежали ко мне домой, упали вдвоём на кровать и рыдали на всю хату. Для нас тогда война не закончилась. Мама сильно голосила, ведь у неё на руках осталось 6 детей.
***
В Осташковичах в 1929 году родилась и жительница посёлка Сосновый Бор Прасковья Никитична Тарасюк.
— Наша большая семья жила в Осташковичах, — рассказала Прасковья Никитична. – Немцы, заняв деревню, согнали многих жителей на станцию и погрузили в вагоны. Помню, что было очень тесно, сесть было некуда, хотелось пить и есть. Привезли в Польшу, выгрузили. Там у каждого – и взрослого, и малого – взяли отпечатки пальцев, на руках поставили каждому личный номер, приковали многим цепи. Так и везли до самой Германии.
Мама моя была до войны учительницей, знала немецкий язык. Поэтому в лагере она была как переводчица: переводила заключённым, что говорили немцы. О многом, что происходило в лагере и на войне, мы узнавали первыми. Всё время хотелось есть, кормили мало и плохо. Замерзали, каждый день жили в страхе, немцы очень жестоко относились и к взрослым, и к детям. Боялись, что за провинность будут бить или расстреляют. Из разговоров охранников мама узнала, что Беларусь освободили, вот тогда мы стали надеяться, что вернёмся домой. После освобождения из лагеря вернулись домой ещё не скоро.
***
Жительница деревни Осташковичи Ольга Адамовна Гвоздева родилась в 1925 году в деревне Капличи Домановичского района.
— До угона в Германию жила в деревне, — вспоминает она. – Забрали 13 августа 1943 года. Завезли меня и других в немецкий город Гамбург на лесопильный завод. Здесь работали, а жили в лагере. Работа была непосильная, кормили совсем плохо. Одна девушка убежала. Её поймали и посадили в отдельное помещение, собирались казнить. Хотела ей помочь, нашла клочок бумаги, карандаш и написала: «Спасайся». Пробовала подсунуть под дверь, не получилось.Тогда незаметно пробралась к форточке и попробовала вытащить решётку. Вытащила. Ночью эта девушка выбралась и убежала. Утром, когда немцы узнали, что её нет в лагере, всех нас 40 человек построили. Приказали признаться, кто же помог бежать, иначе всех расстреляют. Все молчали, а я немного засуетилась в строю, меня схватили, и в машину. Привезли в гестапо, взяли отпечатки пальцев, сфотографировали, а потом трое немцев били меня дубинками, пока не потеряла сознание. Потом облили водой и ушли.
Поднялась у меня температура. Я прислонюсь к холодной стене и сижу, чтобы жар оттягивало. Пришли опять, а я лежу вся побитая, места живого на мне нет, не могу подняться. Один из них говорил по-русски, ударил меня ногой, думал, что я уже не живая. Я застонала. «Поднимайся!» – кричит. А я не могу, думаю, скорее бы умереть, чтобы не мучили и не били. Кое-как поднимаюсь. Позвали к двери. Одна дверка прочно прибита, а другая послабее. Они приказывают: мол, форточку вырвала, так и дверку сорви. Я сразу поняла, что могу остаться или без пальцев или без руки. Только руку протянула, так сразу сознание и потеряла. Меня опять облили водой и оставили лежать на полу.
Через сутки двое пришли, стали толкать, проверяли живая ли. Стали поднимать, а я на ногах стоять не могу, речи нет. Выволокли на улицу. Думала – побежать бы, чтоб пристрелили сразу, а ноги деревянными стали, еле передвигаюсь. Знаю, что смерть скоро, а слёз нет. Вот-вот кончится моя страшная жизнь. Привели туда, где расстреливали людей. Один мне и говорит: «Не говоришь, молчишь? Говори! Война кончится, а тебя не будет!». Я только перекреститься попробовала, хотела молитву прочитать, да ничего вспомнить не смогла. Так и стояла на коленях. Стали кричать, я к стенке отвернулась. Выстрел услышала, да сразу не поняла, что промахнулись. А потом удар по голове и всё.
Когда очнулась, думала, что в клетке нахожусь. Кругом каменные стены и пол, в пол вмурована труба. По ней немцы в эту камеру воду холодную пускали, так людей мучили. Сколько времени я в такой тюрьме пробыла, и сейчас сказать не могу. Не знала ни дней, ни чисел. Только после этого меня оправили в лагерь Равенсбрюк. Тут не били, не казнили. Здесь никто не работал, но каждый день по шесть часов стояли возле своих бараков. Это называлось «Апель». Сил было мало, падала в обморок. Немцы не подходили, потому что боялись больных тифом и туберкулёзом. Потом отправили работать на авиазавод в Дрезден. Тут я поняла, что буду жить. Моя «подруга-смерть» пока отступила от меня. Там я работала на станке.
Освобождение для Ольги Адамовны наступило в конце апреля 1945-го: «20 апреля нас подняли утром в пять часов и оправили колонной в путь. Многие говорили, что это путь смерти. Шли, пока темнеть не стало. Только и слышали: «Ком, ком! Вайтер, вайтер!» Сил идти больше не было, я упала. Меня оттащили с дороги и положили под дерево. Упавших пристреливали надсмотрщицы, по дороге было много трупов. Ко мне никто не подошёл.
Когда потемнело, я начала карабкаться, держалась за дерево. А потом потихоньку стала уходить от дороги в лес. Прошу про себя: «Господи, помоги найти дорогу в чужом лесу». Шла, приглядывалась. Когда посветлело, увидела крыши домов в каком-то селении. Прошла один дом, дошла до второго. Думала, сяду тут, меня и заметят. А потом увидела мотоцикл. Подъехал ко мне мужчина в гражданском, развернулся: «Рус, рус, ком мит». Я и пошла за ним. Завёл в дом, я сразу села на пол. Хозяйкины дочки помогли мне подняться, дали горячего чая, после которого я уснула в кресле. Хозяйка дома оставила меня у себя, хотела, чтобы я доила её коров, а когда увидела мои распухшие руки, велела отдыхать. Укладывает меня в чистую белую постель, а я отказываюсь. Хотела лечь на полу, привыкла за эти годы к грязи, нарам в лагере.
На следующий день я услышала от хозяйки: «Олга, рус, рус». Возле дома остановились наши разведчики на мотоцикле. Спросили, откуда в этом доме русская. Я им всё и рассказала. Просила догнать колонну заключённых. Солдаты сказали, что наши войска её уже догоняют, чтобы освободить тех, кто жив остался. А меня отправили на станцию Пирно, где собирали состав для отправки заключённых домой. Там я встретила наших человек 20. Не верилось, что наши лагерные ужасы и страхи позади. Долго добирались мы домой…»
***
— Утром 22 июня 1941 года мой отец ушёл на работу в колхоз, где работал бригадиром, там и узнал о войне, — рассказала Екатерина Степановна Клещенко. Уроженка деревни Хутор, в послевоенные годы она поселилась в Осташковичах. – Назавтра наша семья провожала его на фронт. На четвёртый день я с сестрой и соседками пошли за канаву полоть бураки. Увидели, как летят два самолёта. Немецкий самолёт летит выше и стреляет. Подбивает нашего, самолёт загорается. Лётчик прыгает с парашютом и летит весь в огне. Деревенские ребята увидели этот бой и побежали по житу к летчику. Он так обгорел, что одна головешка только осталась: ни лица не было, ни документов. До сих пор помню запах горелого человеческого тела. Ребята завернули его в остатки парашюта и похоронили на кладбище, поставили неизвестному советскому летчику деревянный крест. Этих наших четырёх ребят убили во время войны.
Скоро наш отец вернулся домой – под Орлом он попал в окружение, и ему вместе с земляком из Узнажи удалось выйти. В деревне уже были немцы. Отец и три моих дяди ушли в Паричский партизанский отряд, где отец был связным. Нам пришлось уйти из деревни, жили в куренях (шалашах). Помню, как к нам пришёл из Пристарани полицейский по имени Роман (наверное, наш связной), и сказал, чтобы мы уходили. Мы быстро собрались и ушли, но не успели от немцев оторваться. Роман подсказал, что надо уходить на Клетошный к болоту, и попросил, чтобы предупредили по дороге его семью об уходе. И ещё сказал, чтобы мы падали прямо в жито на поле, когда немцы начнут стрелять. Так можно уцелеть, никто потом искать не будет. Мы так и сделали.
Дед мой с людьми полем по житу бежал, немцы стреляли. Дед упал и не двигался. Когда немцы подошли, один хотел его штыком ткнуть, а другой сказал, что дед мёртвый. Ему повезло, он остался жив, а 12 человек немцы убили. Помню, как потом бежали к болотам. Тяжело, на плечах маленький братик в спаднице маминой, которую тогда от страха на него её вместо кофты надели. А мама подгоняет: «Беги, а то кину», — всё боялась, что отстанем. Пришли на чужие курени, нас там приютили, подкармливали, последним делились. Я и сегодня благодарно вспоминаю Романа, который нас тогда спас.
Освобождение и День Победы Екатерина Степановна встретила также в родной деревне: «Когда нас освободили, в Хуторе всего 14 хат осталось, остальные все сгорели. Поэтому мы в мае 45-го жили в землянках. Мне было 15 лет, и я работала учётчицей в конторе колхоза. Возле конторы было радио, из него мы узнали, что мир наступил. Помню, как жена председателя Наталья Пахомовна бежала по деревне с красным флагом и кричала: «Кончилась война! Победа!». А ночью, помню хорошо, всё думала про войну и про тех, кого больше не увижу. Горевала по лётчику, ведь никто из его родных даже знать не будет, где его могила».
***
— Когда немцы пришли в деревню, было очень страшно, — вспоминает Федора Ермолаевна Пинчук, 1923 года рождения. – Слышно было, как сильно стреляли в Славани, было видно, что горели дома. В нашу деревню тоже пришли немцы жечь дома. Мы пробовали спасти хаты и сараи от огня, тягали воду вёдрами, поднимались и поливали соломенные крыши. А немец ходил от дома к дому с факелом и поджигал. Кричали на нас, чтобы мы спускались и больше не поливали. Как нас тогда не застрелили? Многие наши жители ушли из деревни, спрятались на «острове» — так назвали место далеко от деревни, сидели там в землянках. Встретили с сестрой нашего местного учителя Бориса Лукьянова, он по улице тянул коляску с домашним скарбом. Хотел пойти на «остров», где в землянке укрылась его семья. Пошли вместе. Когда добрались, то в этой землянке нашли 10 наших людей убитыми, а среди них – еврея, который шил в деревне кожухи. Дед мой остался живой, но был побитый. Баба мне тогда говорила: «Пабач, унуча, как деда ударыли». И сегодня помню, как кровь ручьём текла по косоворотке.
Немцев не было, и мы вернулись к Осташковичам. Возле деревни нашли солдата нашего, он был тяжело ранен. Бедный солдатик, он просил отравы, сил не было терпеть боль такую. Взяли в деревне колёса, привезли к дому Володи Мартинова, а тут немцы. Они солдатика и забрали. Так мы и не узнали, умер он сам или немцы убили, только кто-то из местных закопал его в том месте, где теперь центр села. Позже его перезахоронили на кладбище.
Жила наша семья из 6 человек в землянке, вместе с нами семья отцовского брата Платона. Потом к нам пришла братиха, привела уцелевшего коня. Так и жили, так вместе и работали, чтобы прокормиться. Когда зимой молодёжь забирали в Германию, к нам пришёл из Славани полицай Левон Лебедь. Сказал, что от нас нужен один человек. Мама молчала, и тогда он спросил: «Что, тебе Германия не нравится? Не отдашь, значит, поставим вас всех к стенке, как Пиниху». Это он вспомнил расстрелянную полицаями на горке еврейку Пину с детьми, которая в самом начале войны прибилась к нам в Осташковичи. Её дед Михей приютил. Мы бегали смотреть. Лежат мёртвые, кровь кругом. Девочке Доре 10 лет было, а мальчонка совсем маленький. Мы их с дедом Михеем на горке тогда и похоронили.
Стали меня в дорогу собирать. Соседка Тарасья принесла пальто и кулиду (буханку) хлеба. Некоторых сразу увезли, а меня под замок на ночь, так всю ночь и проплакала. Назавтра отправили меня в Бобруйск. Там встретила своих девчат – Пелагею и Маруську. Повезли на станцию, там уже был большой товарный эшелон из Калинковичей. В нём полно народу. Охраняли станцию во время погрузки местные полицаи, которые до войны работали водителями на торфоразработках. Пелагея и Маруська попросились по нужде, их повели. Там девчонкам удалось уйти, они вернулись домой. А нас повезли в Германию.
В вагонах тесно, дышать нечем, хотелось пить и есть. В Гдыне нас определили в лагерь. Завели в помещение, похожее на клуб. Там под потолком петли весели, мы решили, что нас вешать будут. Все стали реветь. Потом громко объявили, что нужно землякам по 10 человек собраться. Получилось так, что я одна осталась. Одних девочек немка забрала, у которой было большое хозяйство: свиньи, коровы, козы, куры. Я попала к одной немке-вдове. Кормила она плохо: давала два раза на день по три скибочки (кусочка) хлеба, брюкву вареную и чай. В доме жили ещё работники – старая немецкая пара. Так этот дед заставлял меня полоть огород с утра до вечера, чтобы ни одной травинки не было. Потом я ходила за козами и 30 курей смотрела. Кушать хотелось всё время. Вот когда коз доила, тайком от хозяйки немного молока выпивала. Когда яйца собирала, то одно выпивала, а скорлупу прятала. Иногда вечером отпускали к землякам. Встретимся, плачем, всё дом вспоминаем.
На ногах носили деревянные колодки, которые издалека слышны были. На всю жизнь запомнила этот стук. Там я познакомилась с украинским парнем из Сумской области Мишей Лаптевым. Стали тихонько встречаться, чтобы никто не знал. Любилися, хоть и страшно было. Зимой 45-го я девочку родила. А тут наступление наших войск, и хозяйка стала собирать свои вещи, наши девочки и ребята грузили. Потом всех девчат увели, я одна осталась. Сижу, плачу. К вечеру слышу, колодки стучат по дороге, догадалась, что это девчата родненькие вернулись живые. И ребята пришли. Вот радость какая! Осмотрелись, кое-что осталось от хозяйского. Ребята закололи поросёнка, чтобы поесть досыта. А тут и наши разведчики в белых маскировочных халатах пришли. Расспрашивать стали, откуда русские здесь, продукты предлагали. Миша мой за дочку переживал, в хозяйкино пальто кутал, чтобы не замёрзла. Очень просил, чтобы живую домой довезла. Мишу моего и других ребят в армию забрали, а мы домой стали добираться. Холодно, я подушку распорола, и в перьях дочечку грею, так и приехали. А дома узнала, что сестра Ульяна и мачеха умерли от тифа. А кругом почти всё разрушено, голодно…
***
Житель деревни Осташковичи Николай Викторович Толочный родился в 1923 году в Украине, войну встретил студентом Златопольского зоотехнического техникума.
— До прихода немцев мы добровольно рыли окопы, клеили окна, — рассказал Николай Викторович краеведам. – В подсобном хозяйстве техникума было приблизительно 60 коров и 40 свиней, и было принято решение эвакуировать это стадо за реку Днепр, чтобы врагу не досталось. Дирекция собрала группу из 10-12 человек, куда вошли студенты и рабочие. На арбу сложили пожитки, выгнали скот, двинулись в путь. До ночи смогли пройти немного, а возле села Каштановка попали под бомбёжку. Страху было много, но никто не погиб и стадо уцелело. Тяжело летом перегонять этих животных. Свиньи начали перегреваться, а поить их и обливать водой нельзя. Поэтому решили дальше идти в более прохладное время суток.
Возле одного городка запомнил у заминированного моста одинокого нашего солдатика. Он выполнял приказ, ждал приближения немцев, чтобы взорвать мост. Через несколько дней дошли до Днепра. Переправа скота для нас была делом непростым. Нельзя было допустить потери. Свиней мы загнали на паром, а сами уцепились за хвосты коров одной рукой, чтобы не утонуть. В другой руке у нас были шесты, которыми мы стучали по воде, чтобы коровы плыли в нужном направлении и их не сносило течением. Переправились с большим трудом. И тут узнаём, что дальше идти некуда, немец кругом. Загнали стадо в ближайший племколхоз, попросили документ о приёмке и отправились назад.
Над переправой уже летали вражеские самолёты. Нам всё не верилось, думали, что это большой немецкий десант проник в тыл. Всё надеялись, что вот-вот появятся наши солдаты. Когда шли по дороге, услышали шум, казалось, земля гудела. Это шла немецкая техника. Сначала мы увидели бронемашины с крестами. Немцы весёлые, руками машут. А потом пошла тяжёлая техника: танки, самоходки, машины и мотоциклы. Колонна огромная, долго шла. Мы со своими волами в сторону, на обочину. Страшно, жутко. В эти дни встречали поодиночке наших солдат без оружия, ремней и пилоток. Их немцы в первые дни домой отпускали. Когда шли через город Каменку, видели, как народ выносил всё из брошенных магазинов. Заходили и мы в магазины, только там было уже пусто. Дошли до своего техникума, а там никого уже не было. Пришлось искать работу, чтобы как-то жить.
Пошёл помощником конюха к одному хозяину, работал до 1943 года. А потом попал в облаву в одном селе. Немцы собирали всех мужчин. Детей, больных и стариков отпустили. Крупный рогатый скот тоже забрали у населения. Построили нас в большую колонну и пешим ходом погнали через город Умань на запад. Нас было человек 500. В Бреславле, где был расположен пересыльный лагерь, осталось нас едва ли половина. Многие в дороге пытались бежать, но были убиты. Немцы были беспощадны к беглецам. Единицам это удалось. Многие в дороге умерли. У немцев было правило: если после ночлега кто-то не поднимался, то его били, а потом оставляли местным властям.
В Бессарабии я с другом-молдаванином совершил побег, но румынская полиция нас быстро поймала. Обошлись с нами не очень жестоко. Выручило то, что молдавский язык очень похож на румынский. Полицейские нас накормили и тихо через посты вернули назад в лагерь. Сначала в лагере мы попали на санобработку. Все были очень грязные, обросшие, завшивленные. Обрабатывали каким-то вонючим средством, стригли, отправили в баню, одежду пропарили в горячих камерах. Кормили в лагере плохо, давали всё время только вареную брюкву и по кусочку хлеба грамм по 100 на день. Выжить удалось благодаря тому, что иногда отправляли на работу за пределы лагеря. Там нас, заключённых, подкармливали иностранные рабочие.
Потом нас группой оправили в Грюнберг на военный завод. Поставили к станку, научили изготовлять несложные детали. Работали без перерыва весь день с обязательной нормой. Никогда не видели наблюдателей, но всегда знали, что они есть, боялись их. Если отпускали изредка в город, всегда нужно было там вести себя строго по правилам. На куртке был пришит знак OST. В магазины и другие места заходить запрещалось. Перед наступлением наших заключённых собрали и оправили по направлению к Берлину. В лагере часто видели налёты авиации союзников. Однажды утром заметили, что охраны нет, удивились. Немцы просто бросили нас, а сами отступили без боя. Многие сразу пошли куда глаза глядят, подальше от лагеря.
Я попал в английскую зону, где сразу же создали пересыльный лагерь, откуда меня и земляков отправили на поезде в Польшу. В вагоны ставили по несколько ящиков с продуктами. После Польши шли колонной пешком. Так и дошли до своей земли. Под Волковыском нас решили остановить и обучить военному делу. А мы с другом решили не оставаться, а дойти до железнодорожной станции, чтобы уехать домой. Ехали некоторое время на бункере между вагонами.
Когда добрался домой, узнал, что родителей нет в живых. Пришлось жизнь начинать с начала в тяжелых условиях – без средств к существованию, документов и даже без одежды. Вернулся в техникум, чтобы закончить его и работать потом по специальности. Там и Победу встретил, как все с волнением, слезами, такой огромной радостью!
РАНАК