Елена сидела на кровати, прижимая к груди расхныкавшуюся новорождённую дочку. За окнами выл ветер, и отделявшие еленину половину дома полотнища шторок покачивались и шуршали о половик, провисая по серёдке.
Кошка беспокойно вглядывалась в темноту ночи, поджимая уши, когда метель швыряла в стекло горсть колкого снега, тикали за шторками часики, перебиваемые доносившимися с печи всхрапами деда Афони, и подрагивала печная заслонка в такт беспокойному нытью в трубе.
Дочка не унималась, и Елена, повинуясь вековому, прижала её головку к плечу и стала раскачиваться из стороны в сторону, убаюкивая дитя. Маятно и тревожно было на сердце у молодой женщины. Когда-то она мечтала о замужестве, о детях, и взрослая жизнь казалась ей непременно полной любви и радости. Только как же так случилось, что ничего этого не сладилось?
Будто выронила Елена из рук корзинку с клубками, раскатились они в разные стороны, пока один смотает, другой дальше укатится. Перепутались нитки, затянулись узлами, только рвать - ничего уж не свяжешь из тех клубков. Она понимала, что где-то идёт война, в котле которой - её муж Костя, понимала, как зыбок для него каждый новый день, и от того горевала сильнее...
Сбрякала пружинами койка свекрови, и спустя несколько минут аккуратно отдёрнулась шторка, закрывавшая проём - Авдеиха заглянула справиться, как спится невестке с внучкой, да и обомлела, всплеснув руками:
- Не спите?
Авдеиха подошла к кровати и, склонившись над внучкой, прошептала, заглядывая той в глаза:
- Валюшка, ты чего это мамке спать не даёшь?
Внучка затихла на мгновенье, а потом продолжила выражать недовольство прерывистым хыньганьем, которое всю ночь пыталась распознать Елена.
- Гли-ко, погода разыгралась, девка, и та, мается. - Зашебуршала Авдеиха, успокаивая невестку. - Давай-ко, Еленка, растопляй печь, а я с ей понянькаюсь. Поди и успокоится.
Авдеиха бережно забрала внучку у невестки и принялась, покачиваясь, ходить по узенькой кухне, пришёптывая:
- Сейчас мамка дрова в печку положит, бересту подожжет спичечкой, будет тепло. Водичка нагреется, будет Ночке пойло, а нам молочко на кашу. Дедушка проснётся, будем чай из самовара пить, а Валюшке мамка молока даст, Валюшка наестсы и спать будет. Будешь спать, внученька? Ты ж моя красавица, до чего на папку похожа....
Авдеиха осеклась, вспомнив сына, подошла к умывальнику и промокнула рушником готовую скатиться тяжёлую слезу.
- Ох, Еленка... Если бы не внучка, не знаю, как и жила бы я. Как вспомню, как подумаю, где-то наш Костенька теперь мыкается, так всю грудину и сдавит болью-то. А всё же есть у нас кровиночка его, доченька, Валюшка...
Елена под шёпот свекрови хлопотала по кухне. Наполнив чугунки водой, принялась мыть картошку. На печи заворохобился дед Афоня, прокряхтел пару раз, и Авдеиха, поближе подойдя к невесте, прошептала той на ухо:
- Дед-то у нас олапел совсем... Боюсь я, Еленка. А ну как помрёт - одно, а залежится? Намаетсы.... - Авдеиха только заметила, что внучка затихла у неё на руках. - Гли-ко, Еленка! Продурела Валюшка-то, спит!
Бабка улыбнулась и пошла на еленину половину. Уложила внучку меж подушек, сдвинула разъехавшиеся в стороны занавески, будто так внучка не услышит их утренней суеты, и пошла умываться.
По своим годам Авдеиха была ещё в самой силе. Елена вон ёжилась против устья печи, обутая в валенки, а свекровь её всё это время выходила с внучкой по избе босая в одной рубахе. Кровь с молоком про таких говорят. Елена поглядывала, как ходко Авдеиха застилала кровать, всё у неё в руках спорилось, и застать её, сидящей без дела, было невозможно. Из ноги вон крутилась свекровь, держа в своих руках и дом, и огород, и три бригады на ферме.
С той поры, как узнала, что Елена ждёт ребёнка, потеплела к невестке, а уж когда сына на фронт проводила и вовсе - как к родной дочке относиться стала. И грех уж было Елене вспоминать, как первые месяцы шпыняла её свекровь за безрукость. Она, и вправду, зла не держала, жила в мужнином дому, как в своём, да только не было в том покоя.
Как это часто бывает, именно в её года, совсем молодые ещё, кажется вдруг, что вот она жизнь-то и прошла - всё уж было, чего ждала, а чего не сладилось, тому и не бывать. Иногда глядела Елена на мужнину родню - на мать, на деда - и удивлялась, откуда они берут силы, чтобы начинать каждый новый день, не несущий по сути-то ничего нового. Она никак не могла отыскать радость там, где видели её Авдеиха и дед Афоня.
Даже дочка, долгожданная и любимая, вызывала у Елены излишнюю тревогу своей детской беспомощностью. Вроде бы и не тряслась над ней Елена, а в душе страшно боялась не уберечь. Однообразие повседневности тяготило молодую женщину ожиданием какой-то беды. Необъяснимое предчувствие, неведомое ещё ей самой, царапало иногда такой явью, что Еленка ждала - вот-вот случится что-то...
И случилось.
Авдеиха, видя тоску в глазах невестки, рассудила по-своему. Живёт девка в чужом дому, муж на фронте, какая уж тут ей родня - свекровка да дедко старый? Покумекала вечерину, да и предложила Еленке с внучкой погостить в родительском дому. Кажется, и забрезжил свет в глазах, засбиралась невестка, в суете спрашивая:
- А вы как же без меня? Управитесь? Я недолго побуду, недельку погощу. Мама просила Валюшку-то показать, а то отец видел, а она расхворалась.
- Управимсы! Там, поди, хозяйство-то поболе будет, матери поможешь. Сват говорил, слаба она ещё после болезни-то. Вот и погостюй, как следует.
Авдеиха сама отвезла невестку с внучкой к сватам, попила чаю, походила-поохала, каким хозяйством те заправляют, потом долго тетёшкала внучку, прощаясь. "Будто навсегда, сватья!" - хмыкнул тогда Михаил...
Кто уж тут почуял приближающуюся беду - Еленка ли, когда маялась, Авдеиха ли, когда невестку с внучкой отправляла из своего дому, неведомо. Да только возвращаться Елене с Валюшкой было некуда. Полыхнул ночью мужнин дом и в часы дотла сгорел, не оставив от прежней жизни даже карточек.
О том, что случилось, Елена не стала писать Косте, и от него по-прежнему приходили письма, начинавшиеся строчкой из прошлой жизни:
"Здравствуйте, дорогие мои, дед Афоня, мама, жена и дочка!"