«Посмотрите, все тут есть, ‒ писал Андрей Синявский о блатной песне, которую очень любил. ‒ И наша исконная, волком воющая грусть-тоска ‒ вперемешку с диким весельем, с традиционным же русским разгулом. <…> И наш природный максимализм в запросах и попытках достичь недостижимого. Бродяжничество. Страсть к переменам. Риск и жажда риска... Вечная судьба-доля, которую не объедешь. Жертва. Искупление...».
Владимир Высоцкий (студент Синявского в Школе-студии МХАТ, у которого Андрей Донатович преподавал литературу) начинал, как известно, с блатняка. От этого факта рафинированная интеллигенция, которой в России тьма-тьмущая, морщилась и тогда, морщится и сейчас, но сам Высоцкий никогда не открещивался от своих ранних стилизаций.
«Волком воющая грусть-тоска» часто брала нашего поэта за горло; то в образе злосчастной Судьбы, то в виде «змеиной, зеленой тоски». «Дикое веселье» и «традиционный русский разгул» были не чужды человеку, способному под влиянием широкого русского застолья спонтанно сорваться и улететь к другу в Магадан (и не так уж важно, правдива эта история или полностью легендарна). «Страсть к переменам. Риск и жажда риска». И герои Высоцкого, и сам автор словно живут на пределе и любят обнаруживать себя в экстремальных, пограничных ситуациях, в моменты наивысшего подъема всех жизненных и творческих сил. «Вечная судьба-доля, которую не объедешь», которая «до последней черты, до креста». Жертва и искупление. Может быть, та жертва, в которую Высоцкий превратился сам, буквально пригвоздив себя к алкогольно-наркотическому распятию. И искупление – когда проститься с «Володей» (а его так называли не из панибратства, а из чувства какой-то неуловимой близости и схожести самые разные люди; знакомые, не очень знакомые и совсем не знакомые) пришло 28 июля 1980 года какое-то неимоверное число людей.
В чем все-таки секрет огромной популярности Высоцкого и той подлинно всенародной любви, которую он стяжал в первую очередь своими песнями? (Актером Высоцкий был неплохим, но отнюдь не великим). Вероятно, главным фактором, сработавшим на популярность Высоцкого, была его бьющая в глаза «русскость» ‒ не случайно, если кто-то из авторов второй половины прошедшего столетия может претендовать на статус русского национального (народного) поэта, так это Высоцкий – совсем, кстати, не чистокровный «русак», и, более того, полуеврей. Русский надрыв – до до смерти вздувшихся жил на шее – фирменный знак Высоцкого. На таком надрыве написаны и исполнялись и «Кони привередливые», и «Банька по-белому», и «Моя цыганская», и «Охота на волков», и другие важные для Высоцкого песни.
Мы же вспомним другую – удивительную, загадочную, исповедальную – «Райские яблоки». Ограничимся тремя первыми строфами, тем более что все равно – лучше слушать.
Я когда-то умру – мы когда-то всегда умираем, ‒
Как бы так угадать, чтоб не сам – чтобы в спину ножом:
Убиенных щадят, отпевают и балуют раем, ‒
Не скажу про живых, а покойников мы бережем.
В грязь ударю лицом, завалюсь покрасивее набок –
И ударит душа на ворованных клячах в галоп,
В дивных райских садах наберу бледно-розовых яблок…
Жаль, сады сторожат и стреляют без промаха в лоб.
Прискакали – гляжу – пред очами не райское что-то:
Неродящий пустырь и сплошное ничто – беспредел.
И среди ничего возвышались литые ворота,
И огромный этап – тысяч пять – на коленях сидел.