Воодушевлённый ходом мысли о различии декадентства и символизма (см. тут) как сатанизма и некого извода безрелигиозного христианства (да простится мне такое словосочетание), а главное, — вдохновлённый ходом мысли о искусственности сатанизма, принципиальной невозможности сатанизма пребывать в естественном состоянии, т.е. в ранге подсознательного идеала, я полез читать «Цветы зла» (1857) Бодлера в надежде найти иллюстрации этой мысли. И не мог найти. — Может, влияет то, что я имею дело с переводом, и переводчик портит подлинник.
А может, влияет та же самая искусственность, распоряжение сочинением одного лишь сознания, которое есть мизер по сравнению с подсознательным идеалом (которым, повторяю, сатанизму {и декадентству как его виду} принципиально невозможно быть). Невозможность найти состояла в том, что то и дело проскальзывает у переводного Бодлера «фэ» чему-то плохому. Попросту говоря, он применяет для плохого плохие (с нормальной точки зрения) слова:
Безумье, скаредность, и алчность, и разврат
И душу нам гнетут, и тело разъедают…
Ну какое это воспевание Зла? Словами с негативной окраской.
Интересно, в подлиннике тоже негативные слова?
La sottise, l'erreur, le péché, la lésine,
Occupent nos esprits et travaillent nos corps,…
Гуглоперевод: Ерунда, ошибка, грех, скелет, / Занимайте наш разум и работайте нашим телом…
Переводчик, Эллис, не исказил испорченный дух хвалы Злу в первой строчке и исказил не испорченный дух хвалы Злу во второй. Глаголы «Занимайте» и «работайте» всё-таки нейтральны, а не негативны, как «гнетут» и «разъедают».
Нехороша и сама обобщённость слов первой строчки.
Более-менее меня удовлетворяет третье четверостишие этого стихотворения (названного нейтральным словом «Предисловие»):
И Демон Трисмегист, баюкая мечту,
На мягком ложе зла наш разум усыпляет;
Он волю, золото души, испепеляет,
И, как столбы паров, бросает в пустоту…
«Демон» - слово высокого стиля (не чёрт, не дьявол, не нечистая сила). «Трисмегист» — мало кому известное слово. Оно означает Триждывеличайший. И тем паче отлично годится для возвеличения Зла. Лишь слово «испепеляет» имеет чуть негативный оттенок. Но и он скрадывается принадлежностью и этого слова к высокому стилю. Слово «пустоту» меня не смущает отрицательностью, потому что, по крайней мере, я умею в нём различать подсознательный идеал иномирия у ницшеанцев, которые есть барашки невинные рядом с сатанизмом.
Психологически тяга ко Злу объяснена Плехановым:
«А когда восторжествовала реакция [на революцию 1848 года], когда затихло живое дыхание свободы, он [Бодлер] стал находить смешной идею прогресса. Люди этого разбора — совсем ненадёжные союзники. Они не могут не оказаться «отзывчивыми на голос правды». Но они обыкновенно недолго отзываются на него. У них для этого не хватает характера. Они мечтают о сверхчеловеках; они идеализируют силу; но они идеализируют её не потому, что они сами сильны, а потому, что они слабы. Они идеализируют не то, что у них есть, а то, чего у них нет» (Литература и эстетика. Т. II, М., 1958. С. 478).
К психологическому «фэ» я вынужден добавить эстетическое. Потому что во всех остальных четверостишиях Бодлер не сумел избавиться от слов с аурой, негативной для обычных читателей. — Как он сможет им удовлетворительно донести своё приятие того, что для тех есть плохо (я подчеркну слова не высокого стиля и с негативной аурой одной чертой, а с позитивной аурой — косым шрифтом выделю)?
Безумье, скаредность, и алчность, и разврат
И душу нам гнетут, и тело разъедают;
Нас угрызения, как пытка, услаждают,
Как насекомые, и жалят и язвят.
Упорен в нас порок, раскаянье — притворно;
За все сторицею себе воздать спеша,
Опять путем греха, смеясь, скользит душа,
Слезами трусости омыв свой путь позорный.
И Демон Трисмегист, баюкая мечту,
На мягком ложе зла наш разум усыпляет;
Он волю, золото души, испепеляет,
И, как столбы паров, бросает в пустоту;
Сам Дьявол нас влечет сетями преступленья
И, смело шествуя среди зловонной тьмы,
Мы к Аду близимся, но даже в бездне мы
Без дрожи ужаса хватаем наслажденья;
Как грудь, поблекшую от грязных ласк, грызет
В вертепе нищенском иной гуляка праздный,
Мы новых сладостей и новой тайны грязной
Ища, сжимаем плоть, как перезрелый плод;
У нас в мозгу кишит рой демонов безумный.
Как бесконечный клуб змеящихся червей;
Вдохнет ли воздух грудь — уж Смерть клокочет в ней
Вливаясь в легкие струей незримо-шумной.
До сей поры кинжал, огонь и горький яд
Еще не вывели багрового узора;
Как по канве, по дням бессилья и позора,
Наш дух растлением до сей поры объят!
Средь чудищ лающих, рыкающих, свистящих
Средь обезьян, пантер, голодных псов и змей,
Средь хищных коршунов, в зверинце всех страстей
Одно ужасней всех: в нем жестов нет грозящих
Нет криков яростных, но странно слиты в нем
Все исступления, безумства, искушенья;
Оно весь мир отдаст, смеясь, на разрушенье.
Оно поглотит мир одним своим зевком!
То — Скука! — облаком своей houka* одета
Она, тоскуя, ждет, чтоб эшафот возник.
Скажи, читатель-лжец, мой брат и мой двойник
Ты знал чудовище утонченное это?!
____________
* X у к а (гука) (фр.) — восточная трубка рода для курения опиума. — Прим. ред.
Бодлер (и его переводчик) часто логически (грамматически и корреляционно) пытается воздействовать на своего читателя, игнорируя иные (ассоциативные) возможности воздействия: «чудовище утонченное», «отдаст, смеясь, на разрушенье», «Без дрожи ужаса» и т.д. В Бодлере живёт неизжитый генетический французский классицизм. Классицизм поучал Добру (эпоха Просвещения). А просветитель наоборот, Бодлер, принялся теми же способами учить Злу. У него просто нет художественного вкуса, который не позволил бы на логику опираться.
Я не понимаю, почему его имя так гремит в веках.
21 апреля 2020 г.