Опираясь на суковатую палку Тихоныч смотрел, как внук безуспешно пытался воткнуть нож в стену сеновала , бросая его метров с десяти. Потом взял рядом лежащий топор и как бы невзначай, не прицеливаясь, не приноравливаясь бросил топор. Лезвие топора вонзилось в стену сеновала. Причем бросал он не замахиваясь, а незаметно, от пояса. Этому его научили в разведшколе в Великую отечественную. И не только этому.
Он смотрел на борющихся мальчишек и как-то похвастался: «А я вот могу двумя пальцами ударить человека по сонной артерии и он отключится».
Среди мальчишек нашелся смельчак: « А ну ударь меня».
Тихонович отнекивался. Он и сам был не рад, что сказал это. Но назад слова не заберешь.
А мальчишка не отставал: «Ну ударь, ударь».
Пришлось ударить. Мальчишки ахнули. Удара с замахом, как такового , не было.
Было легкое прикосновение двух пальцев к шее и мальчишка отключился. Больше Тихоныча ни о чем не просили. Знали, чем это может кончиться.
Мужу дочери во время застолья он похвастался, что может сутки как спичка пролежать на воде.
«Выпил лишнего, вот и несет бог знает что» - подумал тот скептически глядя на Тихоныча.
Человек с костылем, на восьмом десятке, с ранением в позвоночник, еле ноги переставляет и туда же, в плавание. Но однажды он доказал что это было не пустословие. На пруду, где собрались домашние и гости, он зашел, туда, где поглубже , лег на спину и пролежал на воде целый час.
Когда он вернулся с войны, ему снилось, как идет он в разведку, прыгает в окоп и душит фрица. Оказалось, что чуть не задушил жену. С тех пор они спали раздельно до поры, когда военные сны ушли в прошлое.
С детства и до преклонных лет он привык довольствоваться малым. Мог уснуть на голой земле, закрыв лицо листом газеты или кепкой.
Он был ярым безбожником. И когда похоронив его, поставили на могиле свежий сосновый крест, крест лопнул , разломился на следующий день. Остался гладко выструганный брус с потеками сосновой смолы.