Глава 5.
Через какие-нибудь пару минут я стал различать контуры окружающих меня вещей и обнаружил, что нахожусь в полуподвале, захламленном всякой дрянью. Не думаю, что странная комната было специальной камерой ареста – Кротова чувствовала, что я был в её руках, и сунула меня в первый попавшийся угол. От одной из стен едва тянуло светом – подставив к ней разбитый карбюратор, я взобрался повыше и ощупал мелкозернистую металлическую решётку, отделявшую меня от дворика «Калипсо». Джип всё ещё стоял на своём месте; около него, переговариваясь, курили двое обезличенных решёткой мужчин. Я спустился вниз и сел на карбюратор. Положение, конечно, было аховое; но не безнадёжное.
Случилось то, чего я опасался давно – в нашем насквозь криминализированном обществе я допустил (хоть и не по своей воле) избыточную степень соприкосновения с преступниками, и теперь замаячила угроза работать на них. Но как я мог иначе решить дело коллекции Тихомирова? Мог ли я избрать другой зигзаг последовательности ходов в той запутанной партии поиска раритетов? На Чёса я вышел через Гарика; и, в принципе, всю ситуацию перевернул через Чёса – в «Калипсо» же заглянул из элементарной потребности добыть побольше информации о деле, за которое в те часы не знал с какой стороны и браться. Моей очевидной ошибкой был эпатажный звонок Клоду. Я даже выругался вслух, представив, что без этого звонка, скорее всего, не было бы этого пыльного подвала, а спал бы я сейчас, забыв о коллекциях и обо всех бракоразводных процессах мира. Время шло, и, через часа полтора, дворик погрузился в сумеречный мрак – джип уехал, на несколько минут приезжал «Ауди» и тоже исчез. Сотовый телефон у меня при обыске отобрали, но остались часы на руках, а в заднем кармане – на время забытый мной конверт с гонораром за победу в деле.
Время тянулось бесконечно медленно, хотя я и привык не ощущать его здесь и сейчас. Я освободил свой ум от всех его проявлений в надежде спонтанно найти правильное решение; и, через несколько минут ментальной пустоты, вдруг перед глазами всплыла, наконец, цельная картина происходящего со мной. Я стал заложником ситуации криминальных отношений между их объектами и субъектами; я честно выполнил свой долг и получил за услуги приличный гонорар; обстоятельства втягивают меня на крайне скользкую дорогу службы бандитам; я никогда не смогу работать не по совести (пусть даже и за пресловутые два процента); обессиленное государство в лице милиции и даже закона мне ничем не поможет, и я должен во всём положиться только на себя; из всех зол мне придётся выбирать меньшее – и, увы, тоже в сфере криминальных или полукриминальных отношений.
Самым горьким выводом оказывалась невозможность далее вести более-менее независимую практику. Я – не ребёнок, и давно предполагал, что в моей профессии придётся рано или поздно делать выбор между свободой совести и запятнанной репутацией. Годами радовался, что оттягивается момент, в который смогу просто бросить работу; но, когда он наступил, стала понятна степень сложности свалившегося на голову выбора − профессию, оказалось, бросить нельзя; бездействовать было смерти подобно, поскольку опасности подвергался близкий мне человек; да стоит ли, вообще, перечислять этот длинный ряд провалов самого смысла для человека, старавшегося жить по возможности честно? Привет Горбачёву, поклон – Ельцину!
С бандитами я вообще дел никаких иметь не хотел – значит, нужно было действовать. Обойдя в полутьме все пыльные углы полуподвала, я решил было тарабанить кулаками в дверь, чтобы оптимизировать ситуацию; и, далее, выбираться отсюда по обстоятельствам. На всякий случай, прежде решил проверить прочность крепления металлической сетки – после того, как мой палец нашёл аккуратную выемку между решёткой и стеной, я примерился к ней узким стальным прутом, помалу растаскивая пространство зазора; затем взял ствол арматуры и, через минут пять, аккуратно снял решётку с глазниц каземата. Высунув голову в проём, я втянул в себя вечерний влажный запах и прислушался к звукам внешнего мира. Никакого движения в дворике не было, а на втором этаже корпуса горел неяркий свет.
Проём был невелик, но мне ничего не оставалось, как пробовать лезть в него наружу. Подставив под карбюратор тяжеленную болванку формы подшипника, я стал медленно выползать из камеры – процедура эта заняла минуты три и стоила мне царапин на груди, правом локте и порванной рубашки. Оказавшись на свободе, я перелез через двухметровый забор, и быстро пошёл в сторону «Чкаловской». Моё исчезновение могло обнаружиться утром, а могло и через пять минут – нужно было спешить. Остановив первую же проезжавшую мимо машину, я попросил через открывшееся окно довезти меня до Садовой, назвав такую сумму проезда, что водитель без лишних слов распахнул настежь дверь. После десяти минут гонки по пустеющим улицам, я уже звонил в дверь подруги, и, увидев её живой и невредимой, с порога бросился убеждать её в необходимости срочно уехать со мной в Москву. Подруга это приняла за новую весёлую игру и стала быстро собирать вещи – её университетские каникулы были в самом разгаре; и вся жизнь, наверняка, казалась, самым бесшабашным приключением. Мы благополучно купили билеты, сели в поезд, и уже через семь часов были в Москве.