Около трёх лет назад я очутилась в 119-й клинической больнице в городе Химки. Вообще-то на деле это Федеральный клинический центр высоких медицинских технологий ФМБА России. (Кстати, сейчас, в апреле 2020-го, здесь учредили специализированную клинику по лечению коронавирусной инфекции). Там-то мне и сделали – как Ельцину в своё время – аортокоронарное шунтирование (АКШ).
В России миллионы людей нуждаются в подобной операции, а потому полагаю уместным сообщить здесь алгоритм необходимых действий, чтобы всё состоялось.
Для начала нужно, чтобы человек наблюдался у кардиолога – после инфаркта (как я) или с другим каким-то сердечным недугом. Хорошо бы попасть в кардиологический стационар для всестороннего обследования. В августе 2017-го я (не спрашивайте как) оказалась в НИИ профилактической медицины в Москве. Там мне сделали коронароангиографию. Это когда в лучевую (или в бедренную) артерию вводят зонд с контрастной жидкостью и под рентгеном смотрят, как жидкость проходит по коронарным (сердечным) артериям и аорте.
Я не медик, рассказываю обо всём как обычная пациентка, так что не обессудьте.
Ну и вот: в Москве выяснилось, что одна коронарная артерия у меня практически закрыта (забита холестериновыми бляшками), ещё две тоже основательно забиты, а дуга аорты сильно кальцинирована. Тамошние хирурги сказали, что теперь мне надо податься к местным тверским кардиохирургам, дабы они выдали окончательный вердикт – что делать с этим: стентирование или шунтирование.
Стентирование – это когда в суженную артерию вводят с помощью зонда своего рода пружинку, которая по команде извне распрямляется, увеличивая просвет сосуда. Шунтирование много сложнее: это обширная операция на открытом работающем (или остановленном) сердце. Берут откуда-нибудь (из ноги, руки, груди) твою же вену или артерию, делают из неё протез и пускают его в обход поражённого участка коронарной артерии и/или аорты.
Тверские кардиохирурги, посмотрев видео моей коронарографии (в обиходе «коронарка»), однозначно заключили: нужно именно шунтирование. Вердикт они сопроводили небольшой лекцией на тему, что стентирование – это вообще-то отстой по нынешним временам, и кардиохирурги всего мира предпочитают ему сейчас шунтирование. И то сказать: организм всегда стремится отторгнуть чужеродное тело (в данном случае пластмассовый или металлический стент) либо закапсулировать, окружить его соединительной тканью, к тому же стенты частенько снова забиваются бляшками. А протез - из своего, родного сосуда - послужит куда успешнее и дольше.
У нас в Твери шунтирование тоже делают, но за меня почему-то местные не взялись, а сказали, что меня следует оперировать в условиях федерального медцентра – и лучше бы именно в больнице номер 119.
Дальше мне следовало идти к своему кардиологу, который-де направит на многочисленные анализы и составит итоговую бумагу в департамент здравоохранения для получения соответствующей бесплатной квоты. Анализы оказались, конечно же, срочными, то есть платными; три года назад ушло на них более десяти тысяч рублей.
Приветливая тётенька в департаменте тут же связалась онлайн со 119-й больницей и возвестила, что свободная квота там есть. Ещё через день она позвонила домой и сообщила дату моей госпитализации.
У сто девятнадцатой есть свой сайт в Интернете, поэтому скажу о ней лишь несколько слов. Больнице уже 43-й год, построена она была для работников атомной и ракетно-космической промышленности, сейчас это Росатом и Роскомос соответственно. Два огромных, длиннющих шестиэтажных здания стоят вплотную к Олимпийской деревне Новогорска (микрорайон Химок) в окружении чудесного регулярного парка, где я с большим удовольствием гуляла.
За высоким забором, как мы, пациенты, предполагаем, огромные особняки каких-то спортивных бонз – рядом же Олимпийская деревня. Особняки в перекрестьях балок (как бы намёк на фахверк), на крышах – толстые чёрные параллелепипеды со множеством труб; всё вместе отдаёт чем-то баварским.
По какой-то, видимо, здешней устоявшейся традиции женщины-пациентки называют друг друга по именам, но на «вы». Отчётливо приветствуется обращение «девочки» - к дамам сильно за шестьдесят и за семьдесят.
Успешно прохожу пытку гастроскопией, и вот я уже в кардиологии. Как и в прочих стационарах, в сто девятнадцатой начисто игнорируют все предыдущие обследования, и вновь сказывается сказка про белого бычка: с самого раннего утра начинается беготня по кабинетам диагностических отделений. Персонал кардиологии тоже ежеминутно занят: санитарки тщательно убирают помещения, медсёстры делают процедуры и раскладывают лекарства по мензуркам, врачи совершают обходы и сидят за компьютерами.
Я всегда удивлялась, как необычайно быстро врачи печатают и выводят из принтеров довольно длинные заключения. Предположила, что у них в компах имеются своего рода шаблоны на разные случаи жизни, куда они лишь вставляют нужные ФИО и прочие данные конкретных больных. Догадка блестяще подтвердилась: недавно в Сети прочла откровения известной докторицы – и про шаблоны, и про то, что главврачи стяжают миллионы при мизерных зарплатах рядовых докторов, среднего, а тем более младшего медперсонала. И что именно главные врачи жёстко предписывают докторам делать пациентам те или иные лекарственные назначения (чем дороже, тем лучше), а потом за это получают весомые гонорары от фармкомпаний.
Добрая половина больных уже прооперирована, они шустро сигают туда-сюда в жёстких желтоватых корсетах. Про одного весьма интересного с виду мужчину – с долей суеверного страха – сообщают, что его сердце на операции останавливали, подключали аппарат. Мужчина ещё не старый, работает, делает ракетное топливо.
В нашей палате возникает большая, головастая Галя из Тверской области, про себя я зову её Могучей. Галя давняя курильщица, однажды закашливается, её голова запрокидывается, она теряет сознание. Я бросаюсь к тревожной кнопке, прибегает медсестра, но Могучая уже приходит в себя. Врач долго обеспокоенно расспрашивает Галю об обмороках, и в дальнейшем Галя, боясь, что ей откажут в операции, багровея от дикого кашля, утыкается головой в сложенные на столе руки и как-то превозмогает припадок.
Могучая, как я думаю, типичная деревенская тётка, грубоватая, отъявленная сплетница. Моё давнее убеждение, что деревенские всеобъемлющие сплетни – своего рода эрзац интеллектуальной деятельности, ибо не одними же домашними делами и скотиной жить и о них судачить?
К нам кладут москвичку Тину, типичную номенклатурную жену с пронзительным голоском. Могучая тут же приближается ко мне и заговорщицки сообщает:
- Эта Тина скоро помрёт.
- Почему? – холодею я.
- А у неё глаза запавшие, вы же видели.
- Ну и что?
- Я знаю, о чём говорю: помрёт – и скоро, помяните моё слово.
К нам подселили армянку Карину с жёлтыми осветлёнными волосами. Мне сообщают: едва возникнув, Карина вскричала, что не собирается "с какими-то нищебродами вчетвером лежать в одной палате". Могучая в безумном гневе вопит:
- Это просто чмо, чмо! – и сплёвывает. Затем, зажмурившись от избытка высоких гневных чувств, ревёт:
- А я – да, простая русская баба!
Но события развиваются быстро и самым неожиданным образом. Могучая и Карина в одночасье сближаются, вместе бегают на перекуры, Могучая даже бреет Карине в паху перед «коронаркой». Но, верная себе и как бы извиняясь за отступничество, гудит мне на ухо:
- У армянки рак толстого кишечника, ей полостную операцию уже сделали…
С Кариной и Могучей происходит несколько любопытных новелл с громкой сенсацией в самом конце: обеим отказывают в операции, и они уезжают домой; причины отказа мне неизвестны.
Во всех отделениях имеются небольшие библиотечки, должно быть, книжки оставляют бывшие пациенты. По моему мнению, там содержится почти сплошь книжный мусор; фамилии авторов не говорят мне ни о чём. Наиболее зачитаны и затрёпаны боевики, приключения, дамская слезливая муть и, конечно, исторические романы. Последнее давно занимает меня. Какой самый обычный дом ни возьми, там не будет ничего стоящего, но исторические романы – всенепременно. Говорю об этом с грустью, поскольку (за редчайшим исключением) исторические романы – очень, очень плохая литература. Однако их почитателей, видимо, греет мысль, что они не мучаются дурью с разными «фантазиями», как какая-нибудь гнилая интеллигенция, а чему-нибудь всё-таки учатся, что-то да постигают. Меж тем подобные изделия – сплошная выдумка, точного знания там ни на грош; я их, как и пресловутые «исторические фильмы», считаю примитивной костюмной чушью.
Чтобы отвлечься от неинтересной разговорной бытовщины в палате, я слушаю в наушниках свой «Релакс» и читаю – как раз «фантазию», точнее фантастику бесподобной американки Урсулы Ле Гуин. Я просто обожаю такую фантастику, которая – без длинных предисловий и разъяснений – сразу вбрасывает тебя в иную галактическую реальность, где живут, к примеру, обоеполые белокожие существа, а прибывший из Центра обитаемых миров даже не землянин и не белокожий вовсе. Позже я нахожу ещё и голубые тома Роберта Шекли – и приходит ко мне счастье.
Мои соседки все без исключения аккуратны, добропорядочны и благопристойны. И всё-то у них хорошо; школьная уборщица Тоня даже говорит «шикарно»: два брака у неё «шикарные», четыре брата в деревне без работы, но живут тоже «шикарно». Надя из тверской деревушки, робко улыбаясь, лепечет, что пенсия у неё 11 тысяч да мужнина зарплата 9 тысяч:
- Нам хватает, мы даже ещё и откладываем…
Меня отправляют к заведующему кардиохирургией; спросив, как я дошла до жизни такой и посмотрев видео с моей «коронаркой», он шлёпает в историю болезни штемпель с аббревиатурой «АКШ». В отделении очень тихо, по коридору медленно ступает лишь какая-то женщина с девочкой-подростком. В очереди в кабинет шепчутся, что девочке недавно трансплантировали донорское сердце.
Я почему-то не боюсь операции – совсем. Прямо на функциональной кровати меня везут на лифте вниз, по коридорам, сестра брякает ладонью по металлической пластине с надписью «Дверь», створки распахиваются, я в операционной. В меня втыкают разные катетеры, что-то вливают.
Из темноты приближаются два доктора-мужчины, негромко переговариваются. Собственно, произносят каждый по одной фразе – что-то очень обыденное, далёкое от операции и медицины в целом. Я улыбаюсь, хорошо их слышу и думаю, что запомню их фразы и после ещё посмеюсь над ними вместе с докторами. После операции помню музыку, ритм услышанных фраз, но их смысл, увы, уже утрачен полностью.
Дома из медицинской статьи узнаю, что, оказывается, при общем наркозе мы совсем даже не спим – просто в головном мозге нарушаются некие синаптические связи, и мы утрачиваем способность мыслить. То есть я не спящая «девочка», а просто овощ; даже немного обидно.
Всегда стараюсь из всякого жизненного события выкристаллизовать определённый художественный образ. Дома, вспоминая о диалоге рослых докторов в операционной, я вдруг отчётливо понимаю: да ведь это точь-в-точь картина Чюрлёниса «Сказочные короли» (другое название «Сказка королей»). Там тоже во тьме высоченные тёмные фигуры двух королей, которые держат на ладони маленькую сияющую планетку – Землю? В рецензии пишется почему-то, что эта картина, конечно же, о любви. Приводится и стихотворение некоего поэта Бородина о полотне – оно тоже о любви.
О любви? Вряд ли мои хирурги, высокие профессионалы, думали о чем-то подобном, рассматривая осклизлый комок моего сердца с расползающейся чернотой ишемии, где мышца давно не омывается кровью, ткани поражены некрозом и готовится повторный инфаркт. Но вопреки всему, думаю я, хирурги, разумеется, короли – и практически сказочные, раз ежедневно спокойно творят чудеса…
Судя по источникам, операция на открытом сердце длится в среднем четыре с половиной часа. Придя в себя, я оглядываюсь: темноватое помещение реанимации, справа ещё две кровати, на них мужчины, внизу висят пакеты с их мочой. За мужчинами высокое темноватое окно с частой раскладкой, напротив на стене часы. И да – мы все голые, но сестрички заботливо укрывают нас тёплыми одеялами, дают водичку из поильников, потом ещё и кормят, так как в реанимации мы лежим больше двух суток.
Никакой боли я не испытываю: наверняка мне вводят обезболивающие и будут ещё какое-то время вводить в отделении кардиохирургии на четвёртом этаже. Здесь же, в реанимационном, я с интересом и восторгом наблюдаю настоящую индустрию высокотехнологичной хирургии. У медсестёр нет и секунды для отдыха: они, как челноки в станке, снуют с немыслимой выверенностью, проделывая сотню манипуляций в минуту. Через час-другой какая-нибудь из них везёт по проходу большой пластиковый мешок с упаковками использованных препаратов и одноразового инструментария. Жутко было потом читать на форумах, что в других клиниках у больных после подобных операций иной раз возникали воспалительные процессы - им заносили инфекцию. В 119-й стерильность абсолютная.
В кардиохирургии лежу с прищепкой-датчиком на среднем пальце руки, возле на тумбочке приборчик вроде осциллографа, на экране мои показатели. Я знаю, что отпиленные от грудины рёбра скреплены скобами из металлической проволоки, швы на груди и ноге заварены лазером. На ноге, впрочем, тоже металлические скобки – для верности. Почти всё тело ярко-оранжевое – от антисептика. От солнечного сплетения отходит трубка к так называемой «лягушке», прозрачному пластиковому сосудику со стенками гармошкой, в котором плещется светло-алая сукровица. Приходя, врач как-то непочтительно-беспечно хватает «лягушку» и весело говорит:
- Ух, красота какая!
Руководствуясь выданной памяткой, я загодя купила в здешней аптеке специальную белую футболку с разрезом спереди, жёсткий корсет на липучках, «вожжи» - тканевый ремень из чего-то вроде сутажа (его привязывают к кровати, чтобы правильно подтягиваться и вставать), а эластичный бинт для ноги мне привезли из дома. Нас пугают, что надо целых три месяца спать только на спине; для многих это невозможно, и для меня тоже – уж точно не уснуть…
Говорю докторам, с треском раздирая липучки, что из-за корсета чувствую себя какой-то чешуекрылой; доктора охотно отзываются на шутку.
Через немыслимой красоты заснеженные леса меня и ещё одного больного отвозят в «дочку» 119-й, в больницу восстановительного лечения на окраине Зеленограда. Эта здоровущая больница – какой-то реликт шестидесятых. Мне назначают процедуры в допотопной соляной пещерке, ещё некое мутноватое «зеркало», куда пялишься для якобы лучшего мозгового кровообращения, соседкам – фиточаи из валерьяны и пустырника.
С первого по пятый этажи идут невиданные мною прежде широкие пандусы, и когда смотришь из коридора, как люди вдали спускаются с них, чувствуешь себя в фантастическом фильме Стенли Кубрика. Меня хвалят за то, что я такая бодрая и ухоженная, но только я одна не могу сразу одолеть пролёт пандуса и подолгу вишу на его перилах…
Спустя почти три года физически я чувствую себя средне, хожу по-прежнему неважно. Моя тверская кардиологичка говорит:
- А вам никто и не обещал, что после операции улучшится качество вашей жизни. Скажите спасибо, что вам продлили саму жизнь!
И да, сделали это мои сказочные короли.
Спасибо за лайки, за комментарии и подписку на мой канал. Будьте здоровы и счастливы!