Машка пришла в себя в спальне. Она медленно и без желания открыла глаза, потом снова их зажмурила, как в детстве, когда мама звала из коридора – "Встаавааай", - своим звонким, чуть печальным голосом, и пробегала мимо, в сторону кухни. А Машка, потягиваясь, щурилась в солнечных лучах, пробивающих ажурную занавеску и тянула время. Так и сейчас – приятное ощущение покоя и детства на мгновение окутало ее теплым одеялом, но -быстро прошло. Разучилась Машка быть ребенком. Совсем…
У кровати дремал Олег. Сутулый (в последнее время он как-то резко постарел, сгорбился, и даже стал меньше ростом) он клевал носом, низко опустив голову. Впалая грудь, черная, как посыпанная солью, бородка, которую он зачем-то отпустил, какой-то странный, избегающий Машкиных глаз взгляд и кривая полуулыбка – мужа, наверное бы не узнали друзья юности, если бы вдруг встретили на улице. Машка привстала, оперлась на локоть и, пользуясь тем, что муж спит, внимательно разглядывала его лицо.
«Надо же, какие морщины. Прямо борозды. Как я раньше-то не замечала. И усы такие…смешные… А там – губенки. Как пельмешки»
Устыдившись своих мыслей и испугавшись той, истинно женской, бабской даже, исконной жалости, Машка резко села, откинув одеяло, но голова опять закружилась и она откинулась на подушку. Олег вздрогнул и проснулся.
- Машунь. Ты не дергайся. У тебя, похоже криз проскочил, давление высокое было. А сейчас все в порядке, просто надо полежать.
- Криз? Какой еще криз?
Машка удивленно слушала мужа – так, как будто он говорил на другом языке. У нее – криз? Да она здорова, как корова, в жизни ничего подобного не было. Хотя… Ангина та… И голова все время болит? Надо же…
- Знаешь, Машулик. Мы с тобой поедем на юг. Ты немного отдохнешь, дня три, а потом сядем на поезд и – в Бердянск. Помнишь, мы когда поженились там на косе домик снимали? Тишина, красота, никого и море чистое. Песочек. Давай?
Машка равнодушно слушала мужа. Она помнила эту поездку – жаркие дни, жаркие ночи, томная скука и безделье. Но сейчас ей вдруг до безумия захотелось туда. В тишину. В скуку. В покой.
- И дочку с собой возьмем. Будете бродить по берегу и есть вареную кукурузу. И креветки. И семечки дрызгать А?
- Поедем, Олег. Конечно! Поедем…
Поезд мерно и неспешно пробирался по приазовским степям, а степи полыхали в полуоткрытое окно полуденной полынной жарой. На редких станциях Олег набирал пирожков с абрикосами, семечек, ранних вишен, кислючих, до визга и тепловатый лимонад, отдающий карамелью. Муж так ухаживал за Машкой, так засматривал ей в глаза с беспокойством и любовью, что ей стало казаться, что все не так просто с ее здоровьем. Уж больно он мельтешил – непривычно и суетливо.
Она с удовольствием валялась на полке в СВ-купе (дочку они все-таки оставили бабке, денег на троих у Олега не хватило, а и бабка так упрашивала, что отказать он ей не смогли), Олег приносил ей то чай, то кофе, то мыл вишни и лил в чашку пенящийся, как шампунь лимонад. и Машка наслаждалась его вниманием. Впервые за последние несколько лет на нее снизошел покой. Теплый, радостный, чуть скучный и тускловатый – но …покой… И она была счастлива его принять…
Неделя на косе пролетела, как один день. Все было так, как говорил Олег. Они валялись в тени огромного зонтика, купленного у лукавого хохла в киоске, покупали креветок и пиво, купались до внутренней дрожи под коленками, а потом жарились на солнце до умопомрачения. Машку Олег совсем перестал раздражать и даже ночи…Даже ночи вдруг стали, как тогда, перед самой свадьбой, желанными и горячими.
Однажды, уже совсем поздним вечером, когда Олег уснул, Машка смотрела в раскрытое окно, любуясь огнями далекого городка. Думалось о чем-тотаком – тихом и приятном. И вдруг она вспомнила про Семена. Один раз…за десять дней…Или за полмесяца? Резко заболела голова и засосало под ложечкой, заколотилось сердце. Она встала, вышла в крошечную кухоньку, глотнула воды. Стало полегче.
«Не буду думать! Вообще! Никогда! Не буду! Не буду! Не буду!» - эти фразы в голове стучали молоточком, звенели в ушах и выплескивались наружу, но Машка крепко зажала рот рукой. Теплые руки Олега обняли, он прижался сзади и бережно оттянул жену от окна. Уложил, укрыл, подоткнул покрывало со всех сторон и чмокнул в нос. «Спи, маленький. Все будет хорошо».
Первое рабочее утро огорошило ливнем и градом, причем таким, что по крыше троллейбуса барабанило до глухоты. Машка уже добралась до метро, как опять что-то почувствовала - такое, неприятное - где-то внутри, сосущее слегка, тянущее. Она вышла из троллейбуса и, борясь с головокружением, села на замызганную лавку.
«Вот, блин! Что происходит-то? Все ж нормально уже было, какого хрена?». – злая на себя, пытаясь справится с приступом, она вошла в метро и, миновав турникет, наступила на первую ступеньку эскалатора. Голова закружилась так, что, потеряв равновесие, Машка села прямо на лестницу, поджала колени и замерла. Истерические крики дежурной в громкоговоритель привели ее в чувство, мужичок, ехавший выше поднял ее и, поддерживая крепкой рукой помог ступить на твердый пол.
Как Машка доехала до работы она почти не помнила. Пот градом струился по спине и стекал по ногам – так она никогда не потела. Вся взмокшая, как мышь, она бессильно завалилась на свое высокое кресло у лабораторного стола, пригладила совершенно мокрые волосы и достала из сумки зеркало. Оттуда, из замутившегося от ее горячего дыхания зеркального стеклышка смотрела бледная, испуганная женщина лет сорока-сорока пяти, не меньше. Хлопнув крышкой, она посмотрела на свои руки – руки ходили ходуном. Сердце колотилось у горла, саднило в груди и совершенно не соображала голова.
Дальнейшая Машкина жизнь превратилась в кошмар. Признаться Олегу в том, что она постепенно и неотвратимо превращается в развалину, она не могла и, преодолевая себя, продолжала ездить на работу. Правда, метро уже было ей не доступно, она не могла осилить эскалатор, поэтому добиралась окружными путями – сначала автобус, потом электричка, потом другая (надо было еще пересечь площадь трех вокзалов, и она, с постоянно ухавшим вниз желудком, бежала, как будто за ней гналась стая волков, от Казанского до Ярославского), падала в электричку и, держа руками пульсирующее горло, закрывала глаза. Потом долго тащилась пешком и, наконец, еле дыша поднималась по лестнице, почти нее чувствуя ног.
Работник из нее теперь был совершенно никакой. В боксе она почти теряла сознание, работать с микробами не могла совершенно – не получалось сосредоточится, и очень дрожали руки. Наконец, она призналась мужу… Попровожав ее на работу с полмесяца, он как-то вечером присел рядышком, погладил Машку по плечу и тихонько прошептал
- Машк. Надо к психиатру. И с работы придется уйти. У тебя нервный срыв. Серьезный. Это депрессия. И не только. Там у тебя чего только не накручено, каких только фобий. Лечится надо, а то станешь инвалидом. Срочно надо…
Машка слушала, почти засыпая и постепенно кокон равнодушия окутывал ее полностью, спасительно и тепло.
Оглавление повести "И коей мерой меряете" со ссылками на главы
Список прозы со ссылками на главы здесь
С новыми рассказами "Инфекция" и "Айя. Жизнь и после" можно ознакомиться, набрав в поисковике Дзена "Писательница буковок"