Людмила стояла у окна и смотрела на пустую детскую площадку во дворе. Красно-белая сигнальная лента опоясывала горки, качели, турник.
Людмила училась на первом курсе в институте, когда залетела. Сама еще нуждалась в заботе и опеке, а тут ребенок. Парень, как и она сама, из маленького районного городка.
Так получилось, что в общежитии отмечали какой-то праздник, уже и не помнит какой. Да, надо было меньше пить, не надо было много позволять. Но осознание этого «не надо было» пришло потом. А в восемнадцать лет, оказавшись вдали от мамы, семьи, так легко забыть наставления и поучительные слова.
Случайная связь ни к чему не обязывала. Парень быстро переключился на других девушек. Людмила никому ничего не сказала. Просто пошла и сделала аборт.
Ей пришлось пройти через унижения, грубые окрики врача, когда морщилась и стонала от боли. «Чего стонешь? Не думала, когда ноги раздвигала, чем все может кончиться? Вас таких учить надо», - грубо сказала пожилая доктор и выскабливала от души без обезболивания, по живому.
Людмила глотала слезы, корчилась, до боли впивалась ногтями в ладони рук, лежащих на груди. Когда все закончилось, она сползла с высокого стола. Чуть не упала от боли, ноги дрожали. Давясь слезами, пошла в палату, легла на кровать, отвернувшись к стене.
Через несколько минут в палату зашла та же доктор и подошла к другой молоденькой девушке.
- Ну, пойдем, дорогая. Не бойся, сейчас укольчик сделаю, проснешься, все будет позади, - елейным голосом говорила она такой же дурехе. Только у той богатые родители хорошо заплатили, и на сроке 12 недель под наркозом сделали аборт. В палату привезли на каталке, бережно переложили на кровать.
Людмила беззвучно рыдала, уткнувшись в подушку. «Вот как, оказывается, - подумала он, - мы обе раздвинули ноги, только одной все качественно и с улыбкой сделали, а вторую чистили так, будто все внутренности распороли железом».
Больше она не беременела. Все постепенно забылось. Но от парней первое время шарахалась. После окончания института уехала работать в Санкт-Петербург. А когда вернулась…. Когда вернулась, встретила ту самую дуреху из абортария, с коляской и сыном лет шести за руку. Рядом шел изменившийся, но узнаваемый тот самый парень, с которым Людмила провела один вечер.
Дома снова лежала, отвернувшись к стенке и плача. Снова живот разрывало железом от боли, унижения, тоски. Как тело все-таки предательски помнит боль.
К сорока годам сошлась с мужчиной - менеджером в их компании. Молодость не вернешь, а счастья хочется в любом возрасте. Он красиво ухаживал, был разведен, бывшая жена с сыном живет заграницей. Других детей он не хотел. И Людмилу это устраивало, не надо было ничего объяснять. А прежние ее кавалеры заводили разговоры о детях, и она сразу рвала с ними отношения.
Деньги у нее были. Когда решили жить вместе, она купила двухкомнатную убитую квартиру. С Виктором и въехали в нее, потихоньку делали сами ремонт. Мужчина деловой. Казалось, жизнь налаживается. Только по выходным пил и часто устраивал скандалы, придирался к ней, унижал, грозился уйти. Ведь он знает себе цену, он нужен всем бабам, а она…. А кому нужна старая и без детей?
Людмила плакала, кусала губы до крови, сдерживая себя из последних сил. Он трезвел и просил прощения, приносил цветы и покупал что-то вкусное. Все было хорошо и спокойно до следующих выходных.
После очередного пьяного скандала он и предложил поехать в отпуск в Италию. Там тепло, март – прекрасное время для путешествия по Европе.
Где-то в Китае бушевал страшный вирус. Но это там, а в Европе все только начиналось. В России вообще было спокойно. «Обычный грипп», - говорили с экранов телевизоров. Никто не препятствовал им, как и тысячам других, лететь отдыхать заграницу. Самолеты уносили на борту тысячи таких же отпускников на отдых в теплые страны. А потом так же возвращали обратно. Почему не закрыли границы, перелеты? Надеялись, как всегда, обойдется. Не обошлось.
В Москве в аэропорту их встретили странные люди, похожие не космонавтов. Дали рекомендации сидеть дома на карантине две недели. Они послушно приехали домой в маленький подмосковный город на электричке. Никто не сказал, что этого делать нельзя.
На следующий день пришел полицейский, спросил, как они себя чувствуют. У них все было хорошо, никаких симптомов вируса. Полицейские приходили каждый день, проверяли, дома ли они. Каждый день разные стражи порядка задавали одни и те же вопросы.
Запертый в четырех стенах под домашним арестом, как преступник под надзором полиции, муж начал пить. Каждый день заканчивался слезами и ссорами. Однажды она не выдержала и выгнала его.
А когда осталась одна, вспомнилась предательская железная боль в животе, будто снова ее режут, выскабливают из души грехи неопытной дурочки.
Она легла на кровать, отвернулась к стене и заплакала. Спазмы в горле вызвали кашель. Звук был такой, будто там внутри воздух прорывается через какую-то мембрану наружу. А при вдохе раздается хлопок и боль. На фоне стресса, скандалов Людмила начала кашлять.
Врач в костюме и респираторе из фильма ужасов приехала в конце карантина, взяла анализ на вирус. «Температуры нет? Пейте чай с чабрецом, кашель пройдет», - равнодушно дала рекомендации.
Через два дня полицейский пришел и снял с нее карантин. Организм был чист от вируса, или сам справился с болезнью. Ее выписали на работу.
Она кашляла натужно, с болью. Перед приступом, когда начинало першить в горле, она выходила из кабинета, чтобы никого не пугать. На нее смотрели косо, старались избегать. А тут через два дня объявили выходные на неделю. Людмила вздохнула облегченно. Она сидела в добровольной изоляции.
При каждом кашле внутри что-то хлопало и скрипело, будто рвалась какая-то перепонка. Она не включала телевизор. Не слушала про симптомы, развитие пандемии. Она лежала на кровати, отвернувшись к стене, давилась слезами и кашлем. Ей хотелось заснуть и умереть во сне, легко и быстро. Но кто-то сверху решил мучить ее дальше.
Муж приехал однажды, привез продукты. Она разволновалась, закашлялась, он испугался, оставил пакет у дверей и убежал.
Соседи за стеной слышат ее кашель, бояться за свои жизни. Им есть чего терять. У них родные, дети, внуки. Боятся заразиться, сидят по домам и трясутся за свои жизни. И умирают.
«А я жду этого, но живу. Пустая, никому не нужная жизнь. Сколько можно жить без легких? А может, все не так страшно? Кашель пройдет, снимут изоляцию, откроют площадки. Снова во дворе будут слышны детские голоса. Кто так решил? Вас таких учить надо, - она будто снова услышала грубый голос врача, живот прорезала резкая боль. - Одна ошибка - и вся жизнь перечеркнута красно-белой сигнальной лентой, как детская площадка во дворе».
Людмила смотрит на опутанный полосатой лентой пустой двор. И чувствует себя, как эти ни в чем не повинные горка и качели в паутине сигнальной ленты – опасность, преступница, не подходить.
«А может, снять красно-белую ленту, вдохнуть свободно полной грудью». Она забылась, сделала вдох и закашлялась. Внутри что-то лопнуло и отдалось болью.
Она снова легла на кровать, уткнувшись в стену, ожидая, когда эта полоса жизни закончится, исчезнут путы, сковывающие ее.
«Претерпевший же до конца спасется» (Мф 24:13).