«12 июня силы Западной Европы перешли границы России, и началась война, то есть совершилось противное человеческому разуму и всей человеческой природе событие. Миллионы людей совершали друг против друга такое бесчисленное количество злодеяний, обманов, измен, воровства, подделок и выпуска фальшивых ассигнаций, грабежей, поджогов и убийств, которого в целые века не соберёт летопись всех судов мира и на которые, в этот период времени, люди, совершавшие их, не смотрели как на преступления».
Так начинается третий том «Войны и мира», где Наполеон – один из центральных персонажей.
До этого он появится в романе дважды: на поле Аустерлица (об этом я писала здесь) и при заключении Тильзитского мира. На этой сцене остановимся подробнее.
Здесь ясно проявится отношение Толстого к императору. Вот его описание, данное глазами Николая Ростова: «Он ехал галопом в маленькой шляпе, с Андреевской лентой через плечо, в раскрытом над белым камзолом синем мундире, на необыкновенно породистой арабской серой лошади, на малиновом, золотом шитом, чепраке. Подъехав к Александру, он приподнял шляпу и при этом движении кавалерийский глаз Ростова не мог не заметить, что Наполеон дурно и не твёрдо сидел на лошади. Батальоны закричали: Ура и Vive l'Empereur! [Да здравствует Император] Наполеон что-то сказал Александру. Оба императора слезли с лошадей и взяли друг друга за руки. На лице Наполеона была неприятно-притворная улыбка». А дальше будет более чем выразительная сцена:
«— Sire, je vous demande la permission de donner la légion d'honneur au plus brave de vos soldats [Государь, я прошу у вас позволенья дать орден Почётного легиона храбрейшему из ваших солдат], — сказал резкий, точный голос, договаривающий каждую букву. Это говорил малый ростом Бонапарте, снизу прямо глядя в глаза Александру [по подсчётам историков, рост Наполеона – 169 см, Александра – 178]. Александр внимательно слушал то, что ему говорили, и наклонив голову, приятно улыбнулся.
— A celui qui s'est le plus vaillament conduit dans cette derienière guerre [Тому, кто храбрее всех показал себя во время войны], — прибавил Наполеон, отчеканивая каждый слог». То есть – награждён французским орденом должен быть тот, кто лучше всех сражался против французов!
И поразительное описание вручения ордена: «Наполеон чуть поворотил голову назад и отвёл назад свою маленькую пухлую ручку, как будто желая взять что-то… Паж… выбежал вперед и, почтительно наклонившись над протянутой рукой и не заставив её дожидаться ни одной секунды, вложил в неё орден на красной ленте. Наполеон, не глядя, сжал два пальца. Орден очутился между ними… Маленькая белая рука с орденом дотронулась до пуговицы солдата Лазарева. Как будто Наполеон знал, что для того, чтобы навсегда этот солдат был счастлив, награждён и отличен от всех в мире, нужно было только, чтобы его, Наполеонова рука, удостоила дотронуться до груди солдата. Наполеон только приложил крест к груди Лазарева и, пустив руку, обратился к Александру, как будто он знал, что крест должен прилипнуть к груди Лазарева. Крест действительно прилип. Русские и французские услужливые руки, мгновенно подхватив крест, прицепили его к мундиру».
А рисуя войну 1812 года, Толстой подробно остановится на личности Наполеона и сделает это очень пристрастно. Подводя итог, он скажет, что Наполеон – «это ничтожнейшее орудие истории — никогда и нигде, даже в изгнании, не выказавший человеческого достоинства», и этот тезис он будет неуклонно развивать.
Само описание внешности Наполеона производит отталкивающее впечатление.
Если при Аустерлице Толстой ограничится мимолётным наблюдением («В то время ещё худое лицо его не шевелилось ни одним мускулом; блестящие глаза были неподвижно устремлены на одно место»), как и беглой зарисовкой при описании встречи в Тильзите, то здесь автор беспощаден в подробностях: «Он только что окончил свой туалет для верховой езды. Он был в синем мундире, раскрытом над белым жилетом, спускавшимся на круглый живот, в белых лосинах, обтягивающих жирные ляжки коротких ног, и в ботфортах. Короткие волоса его, очевидно, только что были причёсаны, но одна прядь волос спускалась книзу над серединой широкого лба. Белая пухлая шея его резко выступала из-за чёрного воротника мундира; от него пахло одеколоном. На моложавом полном лице его с выступающим подбородком было выражение милостивого и величественного императорского приветствия. Он вышел, быстро подрагивая на каждом шагу и откинув несколько назад голову. Вся его потолстевшая, короткая фигура с широкими толстыми плечами и невольно выставленным вперед животом и грудью имела тот представительный, осанистый вид, который имеют в холе живущие сорокалетние люди».
Ещё безжалостнее описание перед Бородином: «Император Наполеон ещё не выходил из своей спальни и оканчивал свой туалет. Он, пофыркивая и покряхтывая, поворачивался то толстой спиной, то обросшей жирной грудью под щетку, которою камердинер растирал его тело… Короткие волосы Наполеона были мокры и спутаны на лоб. Но лицо его, хоть опухшее и жёлтое, выражало физическое удовольствие: "Allez ferme, allez toujours [Ну ещё, крепче]…” — приговаривал он, пожимаясь и покряхтывая, растиравшему камердинеру. И затем – «горбатясь и подставляя свои жирные плечи»…
Лишает Толстой Наполеона и способности испытывать простые человеческие чувства. Показательно его поведение перед портретом сына:
«— Roi de Rome [Римский король], — сказал он, грациозным жестом руки указывая на портрет. — Admirable [Чудесно!] — С свойственной итальянцам способностью изменять произвольно выражение лица, он подошёл к портрету и сделал вид задумчивой нежности. Он чувствовал, что то, что он скажет и сделает теперь, — есть история. И ему казалось, что лучшее, что он может сделать теперь, — это то, чтобы он с своим величием, вследствие которого сын его в бильбоке играл земным шаром, чтобы он выказал, в противоположность этого величия, самую простую отеческую нежность. Глаза его отуманились, он подвинулся, оглянулся на стул (стул подскочил под него) и сел на него против портрета. Один жест его — и все на цыпочках вышли, предоставляя самому себе и его чувству великого человека. Посидев несколько времени и дотронувшись, сам не зная для чего, рукой до шероховатости блика портрета, он встал и приказал вынести портрет пред палатку, с тем, чтобы не лишить старую гвардию, стоявшую около его палатки, счастья видеть римского короля, сына и наследника их обожаемого государя». А затем прикажет: «Снимите его. Ему ещё рано видеть поле сражения».
Так же иронично Толстой будет описывать и семейные дела Наполеона: «Нежно обняв императрицу Марию-Луизу, как говорит его историк, оставил её огорчённою разлукой, которую она — эта Мария-Луиза, считавшаяся его супругой, несмотря на то, что в Париже оставалась другая супруга, — казалось, не в силах была перенести».
Что из этого правда, а что нет, предоставляю решать читателям. Нам хорошо известно, что и сына Наполеон нежно любил и мечтал увидеть его после отречения, и отношения с женщинами были не столь однозначны… Но Толстого не интересует Наполеон как человек, он изображает врага, в котором не видит ничего, достойного внимания и уважения. Правда, у меня возникает иногда вопрос: если прав писатель, говоря о ничтожности Наполеона, не преуменьшает ли это значения победы над ним?
А Толстой рисует самовлюблённого человека, видящего перед собой даже не «двуногих тварей миллионы»: «Шахматы поставлены, игра начнется завтра», - скажет он перед Бородином, а на просьбу прислать подкрепление ответит: «Dites au roi de Naples, qu’il n’est pas midi et que je ne vois pas encore clair sur mon échiquier. Allez [Скажите неаполитанскому королю, что теперь ещё не полдень и что я ещё не ясно вижу на своей шахматной доске. Ступайте]». И именно с неудачливым игроком сравнит его автор, показывая размышления под конец «дня Бородина»: «Наполеон испытывал тяжёлое чувство, подобное тому, которое испытывает всегда счастливый игрок, безумно кидавший свои деньги, всегда выигрывавший и вдруг, именно тогда, когда он рассчитал все случайности игры, чувствующий, что чем более обдуман его ход, тем вернее он проигрывает».
Отношение к «человеческому материалу» прослеживается постоянно: «Для него было не ново убеждение в том, что присутствие его на всех концах мира, от Африки до степей Московии, одинаково поражает и повергает людей в безумие самозабвения», «Видно было, что только то, что происходило в его душе, имело интерес для него. Всё, что было вне его, не имело для него значения, потому что всё в мире, как ему казалось, зависело только от его воли».
Наверное, главный момент в авторском описании Наполеона – сцена на Поклонной горе, когда в ожидании «депутации бояр» император размышляет о судьбе города («Одно мое слово, одно движение моей руки, и погибла эта древняя столица des Czars. Mais ma clémence est toujours prompte à descendre sur les vaincus. [царей. Но мое милосердие всегда готово низойти к побежденным] Я должен быть великодушен и истинно велик»), задумывая свои «милости» («Он в воображении своем назначал дни réunion dans le palais des Czars [собраний во дворце царей], где должны были сходиться русские вельможи с вельможами французского императора. Он назначал мысленно губернатора, такого, который бы сумел привлечь к себе население. Узнав о том, что в Москве много богоугодных заведений, он в воображении своем решал, что все эти заведения будут осыпаны его милостями… И, чтобы окончательно тронуть сердца русских,.. он решил, что на всех этих заведениях он велит написать большими буквами: Etablissement dédié à ma chère Mère. Нет, просто: Maison de ma Mère [Учреждение, посвящённое моей милой матери… Дом моей матери]).
Всем нам известно, что «напрасно ждал Наполеон», и наконец… «Император, уставши от тщетного ожидания и своим актерским чутьем чувствуя, что величественная минута, продолжаясь слишком долго, начинает терять свою величественность, подал рукою знак. Раздался одинокий выстрел сигнальной пушки, и войска, с разных сторон обложившие Москву, двинулись в Москву»
«Quos vult perdere — dementat [Кого хочет погубить — лишит разума]», - ещё раньше процитирует Толстой…
Дальше он остановится лишь на бегстве французов: «От Орши побежали дальше по дороге к Вильно, точно так же играя в жмурки с преследующей армией. На Березине опять замешались, многие потонули, многие сдались, но те, которые перебрались через реку, побежали дальше. Главный начальник их надел шубу и, сев в сани, поскакал один, оставив своих товарищей. Кто мог — уехал тоже, кто не мог — сдался или умер».
Толстой обличает: «И, наконец, последний отъезд великого императора от геройской армии представляется нам историками как что-то великое и гениальное. Даже этот последний поступок бегства, на языке человеческом называемый последней степенью подлости, которой учится стыдиться каждый ребенок, и этот поступок на языке историков получает оправдание». Оправдание, видимо, действительно есть: нужно было готовиться к новым сражениям, Наполеон прекрасно понимал, что изгнанием армии из России война не завершится и нужно быть готовым ко всему. И сумел сделать многое: не случайно война затянулась ещё почти на полтора года и было немало битв…
Но Толстого это уже не интересует. Он выносит беспощадный приговор Наполеону, а вместе с ним и тем, кто готов подражать ему.
Не будем сейчас полемизировать с писателем, показавшим своё ви́дение французского императора и сделавшего достаточно точный вывод: «И нет величия там, где нет простоты, добра и правды».
А гений и злодейство —
Две вещи несовместные. Не правда ль?...
Навигатор по всему каналу здесь
Если статья понравилась, голосуйте и подписывайтесь на мой канал!
"Оглавление" всех статей по "Войне и миру" здесь
Все статьи по наполеоновской тематике:
«Мы все глядим в Наполеоны» здесь
«Наполеон пребудет бессмертен слухом буйств и зол!» здесь
«Сей муж судьбы, сей странник бранный…» здесь
«У него профиль Наполеона» здесь
«Родился он игрой судьбы случайной,
И пролетел, как буря, мимо нас» здесь
«Стоит император один» здесь
«Не есть ли Чичиков переодетый Наполеон?» здесь
«Уж не Наполеон ли какой нашу Алёну Ивановну укокошил?» здесь
Всякий из них маленький Наполеон, маленький изверг» здесь
«Я ничего не люблю, как только славу, любовь людскую» здесь
«Это ничтожнейшее орудие истории»