В квартире на проспекте, где жили мои дедушка и бабушка, был необычный дверной звонок. Нажимаешь на него - он едва потрескивает, отпускаешь - раздается звонкое и очень приятное “Пуммм!” Сколько бы на него не жали соседки, бабушкины подружки, дедушка и почтальон, он выдавал только этот “пуммм”. Но папа нажимал на звонок так, что тот переливался, как волшебный колокольчик - “булум-булум!”
Когда ты целый месяц у бабушки с дедушкой в другом городе, не виделся с родителями, а тебе всего 5 лет, и ты вдруг слышишь “булум-булум!”, сердце горит огнем. Ведь так может звонить только папа!
Я очень не любила там гостить. Во-первых, бабушка ужасно готовила. Вкусным было только пюре, жареная картошка и котлеты. Бабушка пекла блины и смазывала их подсолнечным маслом. На вкус они были, как промасленная бумага. Как-то дедушка с ностальгией вспоминал блины своей мамы на сливочном масле. И мне стало так его жалко - он 50 лет ест этот ужас, в то время как весь цивилизованный мир продолжает смазывать блины сливочным маслом.
До сих пор передо мной встает бабушкина кладовая, когда слышу запах сушеного укропа. Он был во всех ее супах. А первую клизму мне сделали после ее вареников с вишней. Я думала, мои ягодицы разверзлись, как небеса пред божьей карой. И поныне вареников с вишней не ем.
Во-вторых, все члены этой семьи заставляли меня доедать всё, что осталось на тарелке: дедушка, бабушка, папа. Пожалуй, только дяде Вове было все равно. У меня был никудышный аппетит. И это трагически не совпадало с бабушкиным проявлением любви - она желала всех накормить. Каждый вечер перед телевизором она с небольшим интервалом спрашивала меня, не хочу ли я есть. “- А чаю? - Нет. - А яблочко? - Нет. - Давай я тебе бутерброд сделаю. - Не надо. - С колбаской. - Я не хочу кушать. - Точно? Ну, смотри”. Только не бутерброды с колбаской! В 90-е это был, конечно, шик - у них дома всегда была колбаса. Любительская. С салом. Бабушка резала белый хлеб, щедро мазала его маслом и сверху клала невысокий цилиндрик колбасы, из которого я тщетно выколумывала свинной жир. Впрочем, все близкие мне говорят, что я точно так же делаю бутеры: толсто режу колбасу, покрываю маслом-нутеллой-паштетом (нужное подчеркнуть) тонкий ломтик хлеба. Мама трактует это, как признак голодного детства.
В-третьих, бабушка с дедушкой громко ругались и это было невыносимо. Дедушка отлаивался, как барбос. Бабушка вопила: “Ешь меня! Ешь!” И всё это было через комнаты в просторной сталинской квартире. Они, как в пещере по разные ее концы, перекликались, цензурно, но экспрессивно бранясь.
Но самое ужасное - это купание. Бабушка в корыто для стирки черпаком наливала из выварки кипяток, разбавляла его холодной водой, ставила меня в ржавую ванну и лила мне из этого черпака на голову воду. Потом больно натирала меня мыльной мочалкой, затем мыла голову шампунем, который, увы, но очень щипал глазки, в отличие от детских шампуней. Затем снова поливала водой. А когда черпать уже было нечего, поднимала таз над моей головой и на меня обрушивался поток воды. И это при том, что в квартире была колонка, просто бабушка боялась ее включать. Боялась включать колонку, которой пользовалась всю жизнь. Но это еще не все. Надо было после всех этих экзекуций сушить голову. В кухне висела старая сушилка для рук. Надо было залезть на раковину и держать под ней голову, пока не высохнут волосы.
Мои бедные-бедные волосы. Я ходила в косичках. Бабушка вплетала в них ленточки. Перед сном мне их расплетали (о, счастье! о, какое облегчение!), чтобы … расчесать и заплести снова. Дабы не запутались во сне. Обидно…
Во всём остальном к бабушке с дедушкой не было претензий. Мы гуляли, во дворе было много детей, росло полно шелковицы. Ездили на дачу. Ходили на рынок. Смотрели мексиканский сериал в пять часов. Можно было не спать допоздна и просыпаться хоть в полдень. А дома в девять уже трубят отбой.
Бабушка до пенсии работала директором Детского мира. Таких игрушек, какие быле в той квартире, я не видела ни у кого. Я думаю, даже сейчас таких кукол не делают. Бабушка их покупала еще до того, как они поступали на прилавок. А какие там были сервизы! Батюшки-светы! Нам с сестрой разрешали вытирать с них пыль. Мы были счастливы! Вся эта мебель, вся посуда - когда-то в стародавние времена бабушка добыла это на охоте в комиссионках. Кажется, мой нос побывал во всех ящиках и шкафах в той квартире. Глянцевые невероятные гарнитуры были бронированы клеенками, газетами, журнальными вырезками, припечатанными тяжелыми стеклами к поверхности и странной пенной материей в клеточку. Я не знаю, что это. Мебель была скрыта от недобрых глаз чарами советской бережливости.
Еще в той квартире был небольшой балкон, который выходил на главную площадь. Сидя на детском табурете, я разглядывала в театральный бинокль прохожих и памятник Ленина. Когда-то давно на той площади проходили все праздники и демонстрации. К балконам выходящих домов крепили транспаранты и портреты важных партийных деятелей. После очередного парада, балкон сказал: “Хватит!” И тогда бабушка подняла на уши весь исполком, чтобы его отремонтировали обратно. С тех пор ничего туда не вешали. Как старушка накричала.
Легенда гласит, что бабушка была на высоком посту в партии и “человеком в торговле”. На демонстрациях она шла впереди шествия под знаменем, носила дутые золотые часы и ругалась с чиновниками. Говорила: “Чтобы не бояться, представляла их всех сидящими на унитазе”. Писала ужасные стихи и очень любила их читать вслух. Какой-то из них даже напечатали в “Коммунарце”.
Но я видела бабушку хромой тучной женщиной, страдающей бессонницей. Охающей и тяжело переступавшей по скрипучим полам. Старой женщиной с усиками и бородавкой. Которая гладила белье и куховарила сидя. А перед тем, как приступить к готовке, смотрела на часы и приговаривала: “Щас дед вернется с работы и даст нам прикурить”. Она презирала старух у подъезда, очень любила свежие огурцы, а еще махала мне рукой из окна, когда я уезжала домой. До тех пор, пока ее окна не спрячутся за ветвями шелковицы.