Её глаза ловили блики солнечных зайчиков. Она смотрела на меня, широко улыбаясь, и говорила, говорила, говорила... Её руки взметались в воздух, словно пытаясь поймать каждое сказанное ею слово и донести до слушателя, прямо внутрь, прямо в сердце. Потому что говорить она умела — ещё как! Она ведь без умолку болтала что-то о забытой дома палитре, о новых красках, о том, как до ниточки (абсолютно вся, ты представляешь!) промокла, и главное, было бы за что — за последний кустик где-то на заднем плане! Но она, разумеется, знала — было за что.
Она мялась на пороге минут десять, не меньше, всё твердила о покупке резиновых сапог и в следующий раз — плаща покрепче, а не мусорного пакета за пятнадцать рублей из киоска за углом. Справившись с кедами, она метнулась за чем-то на кухню (неугомонная), а вернувшись, она держала в руках длинную тубу для её работ. Кинув на неё быстрый взгляд, она уставилась на меня широко распахнутыми глазами. Я помедлил, (никогда не знал, что творится у неё в голове, да что уж знал — даже гадать не мог!), затем немного нарочито улыбнулся и принял подарок. Не спеша его открыть, я осторожными, плавными движениями открутил крышку.
-Мм… Тебе нравится? - послышался тихий голос.
Молчание на миг заполнило собой всю комнату, диван, лампу, да и необъятную прикроватную тумбу(волшебная вещь, сколько ни пихай — влезет всё). Эта секунда — то время в ожидании ответа на вопрос - каждый раз заставляла её сжаться, она хотела уйти, спрятаться, но не делала — каждый раз оставалась, упёршись немигающим взглядом в край стены на балконе, и только после моего одобрения, снова расцветала, снова куда-то бежала, прыгала, бегала, носилась по квартире с характерным шумом — частые и довольно размеренные удары о дверные косяки давно стали для меня привычными — я мог безошибочно определить, где она находится, только по этому звуку(однажды я рассказал ей об этой способности, на что получил восторженный возглас, что теперь и помереть не жалко). Тихая непосредственность или бушующий шторм в открытом океане — кем она была? Что было на уме у этой резвой девчонки, такой искренней, настоящей?
Она всегда выходила в розовый сад около нашего дома ровно в семь тридцать три утра, брала свой раскладной стульчик и пропадала до вечера — какие дела, какие заботы — разве её волновала немытая посуда или пыльная гардина с замшелыми шторами? Это всё было так далеко от неё, так немыслимо далеко — она этого и не видела никогда, не видела проблем и препятствий — каждое новое утро перед ней был новый день, всё с теми же семью тридцатью тремя утра и маленьким зелёным стульчиком. Нет, она не рисовала, не писала, не изображала — она жила в том мире, куда всегда был устремлён её взор, она всегда сама решала, как его украсить, как сделать его ярче, и, вне всяких сомнений, - делала. Творила в своей голове лучшую жизнь. Жизнь, в которой не было тёмного пятна перед глазами — жизнь истинного художника.