Собята глядел как молнии терзают кромку дремучего леса. Когда-то давно они с отцом ходили туда на медведя и косулю. Теперь же, среди полыни и елей, замерли отряды Шарузяки. Скрещивал уже Собята свою булаву с его саблей. Видел мерзкую, язвливую, испачканную навозом, раскосую рожу. Ломал жеребцу ноги. Не воткнул бы меткий половецкий лучник Собяте стрелу в ляжку, предстать пред Христом Шарузяке всему в говне.
Собята – самый молодой воевода. Намедни перевалило ему шестнадцать зим. Окунаться перед крещением ходил с пушком над губой. Там он князя и увидал. Восторг. Теперь поведёт добрыня своё «вороное» рубить супостата. Показал себя в боях Собята, нужно доверие княжье оправдывать.
Воевода обернулся. Град родной. Срубы, дым, ряды промысловые. Пуст град. Звенит воздух от ожидания. Бабы с ребятами попрятались. Готово его крыло. Слышится княжий рог. Собята припустил с насыпи. В седло прыгнул. Начинается.
Огибают «вороные» полчище Шарузяки. Несутся. Гикают чужеземцы. Стрелы, будто мертвые птицы ложатся, клювьями на щиты. Дождь проливной, запах смолы горячей. Князь врубается в среднее крыло конницы половецкой. Разит меч. Супостаты валятся, теряя руки, ноги, головы. Собятка вонзает стремена. И сносит правым крылом лихое ярмо постыдных, срамных половецких мразей. Рубит, колет Собята. Душа его отроческого лиха полная.
Много посадских снесло чудище. Ничего! Зато Шарузяка теперь корчится под бревенчатым настилом. Княжьим указом выстлали его на издыхающих. Много мёда сладкого под скулёж выпито. Нечего на княжьи угодья ходить! Нежданно зовёт к себе князь. Сердце воеводы будто колокол.
- Здрав, Собятка! Под Богом ходишь, коль живой, - урчит князь.
Чело хмурое.
- Надобно собираться тебе. К Хану Боняку в становище пойдешь…
Темнеет морда Собяты. Только рубил половецкий сорняк, а тут ко двору! К нелюдям!
- Но, Княже, - пытается встрять Собята, - а дружина-то? Срамно!
- Дела торговые не ждут. Порубались, а теперича жиру свечного надобно, да парчи…
- На кой парчи-то? – звереет воевода, глядя как в углу расплывается сальная морда княжны.
