Глава 3
***4***
– Так, значит, это все? – спросила Диана, сдерживая слезы.
– Да, такси я уже вызвал.
– Присяду на дорогу. – Она опустилась на стул и протянула к моей ладони свою. Она была горячей, как раскалённая сталь.
Я не чувствовал своей вины. Не чувствовал злости или обиды. Я сам подтолкнул её к этому, поэтому не удивился, когда в начале декабря она сообщила:
– Наверное, я уеду к маме. На время.
К тому моменту мы уже не занимались сексом пару месяцев. Мы принимали пищу, ложились спать и просыпались в разное время, чтобы лишний раз не сталкиваться. Новый год мы встречали порознь.
Тот день, когда Диана начала собирать вещи, я провёл на кухне с каменным лицом, опустошая одну чашку с чаем за другой. Из комнаты доносились всхлипы, но я не имел права утешать.
«Это ради Дианы, – говорил я себе. – Ей нельзя тонуть вместе со мной в этом дерьме».
Не знаю, верил ли я сам до конца в эти слова, но сердце болело. Впервые в жизни мне было так больно. Заставлять уйти любимого человека – это и есть акт самопожертвования. Потому что так будет лучше. Для неё.
– Это ведь ещё не конец? – спросила меня Диана, перед тем как сесть в такси. Её тихий голос разрезал пространство и магическим образом усиливался в моей голове. Казалось, что на улице была полная тишина, а все люди вымерли и остались только мы трое: я, Диана и невидимый водитель такси.
– Нет, – выдавил я из себя улыбку, – всегда есть шанс.
– Береги себя, Артур. Ты же позвонишь, если что-то произойдёт? – Её брови чуть приподнялись и на лбу появились морщинки. Её глаза, испещрённые красными нитями лопнувших капилляров, вновь наполнились жалостью.
Я кивнул и открыл дверь. Диана обняла меня в последний раз. Сквозь тёплую одежду я чувствовал, как бьются наши сердца, и как моё, холодное, пытается насытиться её теплом перед расставанием. Мне хотелось наполнить закрома памяти ароматом миндаля и кондиционера для белья, которые всегда будут ассоциироваться с беззаботными и счастливыми днями.
Мы оба давились горькими слезами, но знали, что если дадим волю чувствам, все может плохо кончиться. Голос разума твердил, что все так, как и должно быть, но что-то внутри отказывалось в это верить.
Вернувшись домой, я сел за стол и долго смотрел в стену. Боль ушла. Как и слезы. Не осталось ничего, я был пуст: ни эмоций, ни боли, ни чувств. Только жажда.
Следующие месяцы прошли как в тумане. Раз в 2-3 недели мы виделись с Дианой, но никогда не поднимались в квартиру. Я выносил её вещи, мы шли в какое-нибудь кафе и делали вид, что все хорошо. Это была её инициатива. Для меня каждая встреча была пыткой, но я продолжал играть свою роль. Ради неё.
Она рассказывала об успехах на новой должности, о новых сотрудниках и том, как ей интересно. Я слушал. Не только потому, что мне было трудно говорить, но и потому, что рассказать мне было нечего: днями напролёт я валялся на полу и рассматривал потолок. Приём пищи состоял из бутербродов и гарниров, сваренных на скорую руку, а сил едва хватало на поход в туалет, на кухню и возвращение в комнату. Мышечная боль нарастала, несмотря на то, что движений было все меньше. Я чувствовал, что подобен часовому механизму с севшей батарейкой, неспособному даже на одно деление сдвинуть секундную стрелку. В дни, когда мне все же хватало сил выйти из дома, казалось, что прохожие чувствуют моё состояние: они обходили меня боком и старались не смотреть в глаза.
– Вот уж диета, – ухмылялся я, рассматривая в зеркале свои торчащие ребра и измождённое, бескровно-белое лицо. В общей сложности за два месяца я сбросил 15 килограмм: щеки впали, под глазами появились мешки, а серо-голубое зеркало души стало блеклым, будто покрытое пылью.
– Принц Бухенвальда, – сказала мне мать, когда увидела меня в одних трусах. Её ярко зелёные глаза наполнялись слезами, а я в ответ лишь пожимал плечами.
Думаю, она тоже понимала, что со мной что-то не так, но не могла догадаться, в чем причина. Даже узнав о переезде Дианы, она ничего не сделала. Не знаю, чего именно я ожидал. Хоть что-то, вместо жалкого сочувствия и наставлений, когда она «проезжала мимо и решила заглянуть».
В ту пору у меня было единственное правило: дожить до вечера. Полночь была моей финишной чертой, и я мог позволить себе отдаться в объятия Морфея. Однако ни он, ни песочный человек меня не жаловали: как только я ложился в кровать, она постепенно превращалась в железную деву. До рассвета мне удавалось ненадолго сомкнуть глаза, но потом все возвращалось: подушка вновь наливалась свинцом, малейшая складка на простыне впивалась в кожу, а забитые мышцы лишали желания двигаться, даже ради того, чтобы промочить горло. Жажда продолжала затягивать хомут на горле, но это было неважно.
«Линчи при синдроме Бельмондо»
Единственным событием был приезд моего брата. Я уже несколько месяцев жил один, когда раздался звонок:
– Я поживу у тебя какое-то время?
– Ага, – отозвался я.
– Диана против не будет?
– Нет, она у мамы.
В тот вечер брат приехал и все рассказал: будучи человеком женатым и неудовлетворённым своим браком, он решился на адюльтер. Рыжеволосая менада, работавшая в смежном отделе, выказывала свой интерес и постепенно они начали переходить от слов к делу. Конечно же, вмешалась судьба в лице жены. Она с удовольствием заглядывала в карманы, телефоны, и вообще в любую щель, куда добирались руки. А если вы решаетесь на измену, то следы где-нибудь да останутся.
– Да, сам виноват, – закончил он свой рассказ и провёл несколько раз ладонью по остаткам волос на голове. – Что теперь делать не представляю.
– Но ведь ничего не было? – уточнил я.
– Нет. Но Катарина в ярости. На порог меня не пустит. – Он начал было ослаблять галстук, но остановился и посмотрел немигающим взглядом в пол. Его голубые глаза, так выделявшиеся на фоне классического костюма, показались запылёнными, как мои.
– Есть смысл подождать. Мне кажется, сменит гнев на милость, – утешал я.
Конечно же, моему брату было недостаточно одной точки зрения, и он позвонил старому другу, самым умному, из всех – Яну.
– Ну, что говорит? – поинтересовался я.
– Ты расстался с Дианой? – ответил вопросом на вопрос родственник. Он не хотел меня обидеть. На его круглом лице не было злости или радости. Только кустистые брови поднялись почти до середины лба.
Я кивнул.
– Тогда понятно, почему Ян сказал, что слушать советы того, кто просрал такие отношения, не имеет смысла. Он предложил...
Его рот открывался и закрывался. Я видел массивный подбородок, щетину на нем, но звука не было. Новость о том, что Ян в курсе моих проблем захватила разум. Логическая цепочка выстроилась за секунду: Диана – Агата – Ян. В глазах потемнело.
«То есть, он знает. Все знает. Что я живу один, что расстался с любимой девушкой и...» – понимание ситуации приходило разом и во всех красках. Быть может, если бы я был чуть глупее и понял это позже, то мне было бы не так обидно.
«Он знает, – крутилась мысль в моей голове, – и ничего не сделал. Не сказал. Даже не позвонил».
Человек, которого я считал своим лучшим другом, проигнорировал новости о моем состоянии.
– Располагайся, – сказал я брату и ушёл в свою комнату. Все детство мы прожили будто соседи, вот и сейчас никому из нас не хотелось лезть в душу другому.
«Знает, но ничего не сделал»
В голове всплывали картинки из прошлого: как Ян учил точить ножи и курить табак, советы по женщинам, драки с пьяницами. А фоном повторялись все те же слова.
Что-то внутри меня в тот день надломилось. Снова. Я понимал, что Агата и Майя были подругами Дианы и были целиком на её стороне. Но мне казалось, за те пять лет, что мы были знакомы, я тоже стал их другом. Походы с палатками, совместные дни рождения, ночёвки друг у друга и сотни других событий, произошедших с нами за эти годы. Их поведение можно было объяснить. Но Ян, а значит и Филипп, и Роб... Все они знали. Поэтому мой телефон молчал. Проснувшееся сознание продолжало наносить удары. Все люди, окружавшие меня столько лет... Все они...
«Была ли это вообще дружба, или только я считал её таковой? Кто я для этих людей? Почему они вообще появились в моей жизни?»
Котёл снова забурлил, а я, будто оловянный солдатик, превратился в его содержимое. Пытаясь выбраться из этого круга болезненных воспоминаний, я лишь глубже утопал в нём. Достигая раскалённого дна, я поднимался на поверхность, чтобы начать круг сызнова. Хотелось кричать, биться головой, воткнуть что-то в своё тело, всё что угодно, лишь бы сбежать от этих чувств. Они разъедали плоть, пока догорающий гобелен «Дамон и Финтий» коптил, открывая не сказочный театр, а кадавра.
Глава 5