Русская рок-поэзия существует внутри национальной культуры, опираясь на все ее пространство: от фольклора до современного искусства. В этой связи рок-текст часто усваивает культурные символы и, трансформируя, органично включает их в собственную структуру. Причем, нередко такое усвоение происходит, так сказать, непроизвольно, особенно это касается фольклорных смыслов. Заимствование из фольклора может быть разнообразным по своей природе: структурным (когда писатель применяет ту или иную жанровую модель), мотивным и образным (предполагающим использование отдельных мотивов и образов соответственно). Заимствование также может ограничиваться использованием отдельных художественных приемов устного народного творчества. Иными словами, поэты и писатели используют фольклорный интертекст как «генетически» наследованные элементы.
Сегодня я хочу обратиться к творчеству А. Васильева с тем, чтобы на примере его произведений рассмотреть мифофольклорную основу современного рок-текста. Это обусловлено рядом причин. Во-первых, некоторые исследователи, например Т.А. Снигирева и А.В. Снигирев, нередко причисляют рок-текст к произведениям, имеющим в большей степени коллективно-авторскую (фольклорную), нежели индивидуально-художественную (литературную) природу. А во-вторых, обращение к фольклорным источникам является одним из отличительных признаков поэзии А. Васильева, хотя он и не принадлежит к группе фолк-рок-поэтов.
В творчестве А. Васильева «Сказка» является одним из наиболее ярких текстов с точки зрения репрезентации его мифофольклорной природы. Произведение написано поверх сюжетно-композиционной структуры фольклорной волшебной сказки, которая, однако, подвергается трансформации. При анализе произведения мы опирались на работу В.Я. Проппа «Морфология сказки», где определяются ключевые сюжетные узлы волшебной сказки, ее композиция, типы персонажей (в зависимости от их функций.)
В.Я. Пропп указывает, что экспозиция волшебной сказки определяет место действия как условно-сказочное. Можно сказать, что хронотоп в «Сказке» А. Васильева имеет подобную природу. Место действия не маркировано, абстрактно, т.е. место действия пространственно не определено. Сказка начинается с представления персонажей, при этом соблюдается важное условие – отсутствие лишних лиц. Роль каждого персонажа изначально определена. В «Сказке» А. Васильева экспозиция следует этой традиции, представляя главного героя Ивана, которого можно сопоставить с традиционным героем русской волшебной сказки Иваном-царевичем:
Иван был сказочно богат…
В то же время здесь имплицитно обмечаются такие типические черты этого героя, как дурость (непослушание, мотив нарушения запрета) и детскость (герой не инициирован как взрослый – не женатый, бездетный).
За экспозицией следует завязка, которая состоит в том, что герой обнаруживает недостачу. В нашем случае в произведении недостача связана с отсутствием наследника:
… Но не имел детей.
По канонам сказки герой должен отправиться в путь, чтобы ликвидировать имеющуюся недостачу. Однако в тексте А. Васильева есть композиционная инверсия — отлучке предшествует встреча с волшебным помощником. Вместе с тем, встрече придается традиционный антураж, т.к. она выносится в пространство, которое является иным, чем реальность героя: будучи связанным с потусторонним миром, пространство сна может рассматриваться как «чужой» топос, противопоставленный «своему»:
Он крепко спал, когда во сне к нему явился волк.
Во многих сказках волк – проводник в чужом пространстве, представитель загробного мира. Проводник, впрочем, не бескорыстный: за свои услуги волк, как хищное животное, всегда берет кровавую плату: коня или скот. В тексте А. Васильева волк тоже просит принести кровавую жертву:
Если хочешь дочь – бpось головy в огонь,
захочешь сына – так отдай мне пpавyю ладонь.
Один из ключевых мотивов в сюжете волшебной сказки — нарушение героем запрета. Так, например, в «Сказке об Иване-царевиче, жар-птице и о Сером волке» герой трижды нарушает запреты, наложенные волшебным помощником, за что его ждут наказания. Следуя сказочным традициям, волк у А. Васильева также устанавливает запрет на определенные действия героя:
не бyдь yпpямым как осел, бyдь чистым как слеза,
но знай: захочешь обманyть – вдова pодит козла.
В то же время герой текста А. Васильева не просто нарушает запрет, а отказывается от волшебного помощника. Таким образом, в тексте появляется второй волшебный помощник – или, точнее, ложный помощник, который также, как и волк, маркирован принадлежностью к «чужому» пространству:
Иван скакал четыре дня к Кудыкиной горе.
Там на горе жил друг Макар – весь в злате, серебре.
Образ Макара ассимилируется, ввиду смешения функций двух разных персонажей традиционной сказки – помощника и ложного героя:
Узнав о Ваниной беде, сказал: «Споймаем тварь».
Семантика данного образа интересна еще тем, что, подключая синонимичные паремии «куда Макар телят не гонял» и «на Кудыкину гору» как сопутствующие фольклорные жанры, А. Васильев актуализирует через них дополнительные – негативные – «оттенки значения»: отдаленное, обычно неприятное, опасное, неизвестное (ср.: синоним из этого ряда «к черту на рога»).
Далее следует развитие сюжета, связанное с исполнением сказочной задачи – поиском волшебного предмета или существа и преодоление испытаний. Часто в этой части можно наблюдать трехкратную кумуляцию (сюжетные повторы). Данный канон А. Васильев соблюдает достаточно последовательно:
Они расставили капканы вдоль лесных дорог,
Попались лев, сова и заяц, но не попался волк.
Друзья надыбали жратвы и ринулись в леса,
Пока гонялись за волками – кончилась весна.
Кульминация же волшебной сказки состоит в том, что герой сражается с антагонистом и побеждает его. В анализируемом произведении, традиционная сказочная кульминация соблюдается лишь частично: герой хоть и вступает в бой:
Однажды августовским днем, заслышав Ванин крик,
Вдова схватила керосин и подожгла тростник.
То был, как есть, условный знак – заполыхал пожар… –
но борется он с волшебным помощником, который берет на себя функцию вредителя (за отсутствием такового). Как следствие, изменяется привычная сказочная развязка, которая заключается в преодолении потери и воцарении героя: в тексте А. Васильева сказочный герой гибнет:
Макар раздвинул камыши и глянул сквозь огонь,
А там Иван без головы и где его ладонь? –
а мир, центром которого он является, рушится:
Вдова не дождалась дождей и родила козла.
С тех пор прошло двенадцать лет,
Макар за взятки сел,
Козла пустили в огород, и козлик окосел.
Трансформация установленного финала, смешение функций, таким образом, нарушают ключевой принцип волшебной сказки, репрезентирующей статичный мир мифа с его упорядоченностью и повторяемостью. Реальность в рок-тексте отказывается от предопределенности в пользу хаоса. В этом плане можно вспомнить в качестве примера для сравнения «Выше ноги от земли» Янки Дягилевой, где имеет место аналогичный финал:
Только сказочка х…вая
И конец y ней непpавильный –
Змей-Гоpыныч всех yбил и съел.
Обращение к городскому фольклору и постфольклору как к художественному источнику происходит в тексте «Частушки». Частушка – один из видов словесно-музыкального народного творчества, имеющий ряд особенностей. Во-первых, по форме частушки представляют собой короткие рифмованные песни, в большинстве случаев состоящие из четырех строк и исполняющиеся речетативом в характерной звонкой манере. Текст «Частушки» А. Васильева сохраняют каноническую структурную форму:
Нет ничего смешнее алкоголя,
Нет ничего противней огурца,
Я перепутал сахар с солью
И стал похож на подлеца.
Во-вторых, частушки относятся к народной лирике и их главное назначение не в описании каких-либо событий и фактов, а в выражении определенного отношения. «Частушка, – как писал известный собиратель произведений этого жанра В.И. Симаков, – выражает один момент, одно мимолетное переживание человека в данную минуту». Отсюда – высокая экспрессия, передаваемая яркими речевыми оборотами, а также сниженной бытовой или даже бранной лексикой:
Если с утра не закурить, то нафиг просыпаться…
Когда мы начинаем петь, офигевает вся страна…
В произведении А.Васильева ключевым мотивом является мотив пьянства, а центральным образом – человек-маргинал. Это подтверждается через лексему «Пьяный» и другие слова, входящие в функционально-семантическое поле «пьянство»: когда тебе мала поллитра, // Добавь воды и сделай литр…; Вот почему я пьяный без вина…; Нет ничего смешнее алкоголя… Не последнюю роль здесь играет словосочетание с метафорическим значением: «Я стал меднее купороса…». Купорос – это сульфат меди, который имеет ярко синий цвет. Лексема «синий» в данном контексте является экспрессивно окрашенной и используется в значении «пьяный». Метафорическое словосочетание «Перекошенней крыльца…» также маркирует в тексте состояние алкогольного опьянения.
Благодаря способности вызывать у человека состояние эйфории алкоголь в древности получил распространение в качестве сакрального элемента в культах разных народов. Эстетика символизма трактовала алкоголь как «огонь-воду» или как образ соединения противоположностей. Горящий алкоголь интерпретировался как одно из великих таинств природы.
В рок-поэзии тема алкоголя тесно связана с темой свободы, а свобода изначально осознается как главная ценность бытия, познаваемая и обретаемая в ходе жизненных испытаний. Осознав, что свобода – это, прежде всего, состояние духа, герой ощущает себя Беспечным Русским Бродягой. Для него естественны волшебные перемещения, победа над пространственными ограничениями; ему везде есть «с кем выпить» – найти родственную душу, испить с ней из одной чаши.
Мотив алкоголя перекликается с мотивом табака, табачного дыма и сигарет:
В дыму у папиросы…
Если с утра не закурить, то нафиг просыпаться…
Здесь следует отметить, то, что автор использует реминисценцию на творчество В. Цоя, перефразируя его текст, но оставляя тот же смысл:
Но если есть в кармане пачка сигарет,
Значит все не так уж плохо на сегодняшний день….
В частушках проявился импровизационный характер фольклора с большей силой, чем в других жанрах необрядовой народной лирики. Автор быстро переходит от одной темы к другой, изменяется характер настроения, из отрицательных эмоций он уходит в эмоции положительные, от обобщенного к частному, чем выражает яркое противопоставление одного другому; ср.:
Никто не ждет, и дерево не греет –
Когда мы начинаем петь, нам подпевает вся страна.
Я лягу пьяным у порога –
Как хорошо два месяца не пить.
В.И. Симаков в экспромтном характере частушки видел ее самую яркую жанровую особенность. «Говоря о частушке как об экспромте, – писал он, – мы больше всего приближаемся к ее определению как особого типа народной поэзии».
По классификации И.В. Зырянова произведение А.Васильева относится к сатирическим частушкам.
Н.П. Колпакова отмечает, что одним из основных в сатирической частушке является прием иронии: он «чаще всего заложен во внутренней композиции сатирической частушки: построенная по принципу контраста полустиший, она неожиданно оборачивает «серьезное» начало язвительной насмешкой». Такие частушки выражают народный юмор: смех вызывают нелепые ситуации, алогичные действия, странные поступки. Основную роль в создании иронии может выполнять портрет комического персонажа, комизм ситуации и комизм поворота действия от обычного к необычному:
Я перепутал сахар с солью…
Скрестил козла и паука…
Кроме того, в частушке отражается древнейшая стихийная (дионисийская) природа личности, что реализуется, например, через нарушение причинно-следственных связей (игру слов, пародийные формулы, зооморфизм лирического субъекта и т.п.):
Нет ничего смешнее алкоголя…
Нет ничего противней огурца…
Я альпинист, седьмой этаж без лифта…
Еще одно немаловажное свойство частушки как жанра – связь с современностью. Если в других жанрах песенного фольклора в той или иной мере могут быть изображены и явления прошлого, то частушки всегда создаются и исполняются только на современные темы, на факты и события, которые волнуют человека здесь и сейчас. Произведение А. Васильева тесно связано со временем своего создания, что отражается в мотивах и образах, которые возникают в произведении:
Нелегок путь от Питера до Мекки,
Но я скрестил козла и паука.
Я вижу в каждом человеке
Тень своего ростовщика.
Текст вошел в альбом 1997 года, когда в стране на фоне тяжелой экономической ситуации произошел кризис. Эта ситуация усугублялась неэффективной макроэкономической политикой, проводившейся властями в середине 1990-х годов. Текст демонстрирует «ушедшую в народ» газетную цитату: «Что будет, если скрестить козу с пауком? Правильный ответ – прибыль». В то время постфольклорный элемент, развивающий мотив денег, поддерживается литературными аллюзиями. Например, лирический субъект соотносится с Родионом Раскольниковым, героем романа «Преступление и Наказание» Ф.М. Достоевского. Хотя нельзя исключать и того, что А. Васильев ссылался на повесть Н.В. Гоголя «Портрет».
Кроме того, в исследуемом произведении отмечаются заимствования из текстов массовой культуры; например, рекламный слоган порошка лимонада: «Просто добавь воды». Авторское заимствование имеет шуточный характер, он как бы иронизирует над существующей действительностью и оперирует для всех знакомыми реалиями.
Мотивы традиционных фольклорных частушек, такие как дорога, гулянье, пьянство, приемы гиперболизации и синекдохи, стилистика и композиционная структура, проецируются автором на актуальные проблемы своего времени, тем самым, трансформируя жанр частушки, А. Васильев создает интертекст, который обрастает совсем иными смыслами и иной направленностью.
Таким образом, активное обращение к фольклору как форме реализации мифомышления – одна из магистральных тенденций в русской рок-поэзии. Анализ диалога автора с мифологической системой позволяет выявить возможный мифологический код его творчества, что способствует более глубокой интерпретации текста. Фольклорные заимствования могут также предполагать включение в произведения отдельных мифопоэтических мотивов и образов.
В рок-поэзии такого рода заимствование чаще всего выражено мотивом поиска суженого (или суженой) и решением, в связи с этим трудной задачи посредством ухода из реальности в «чужой» мир. Так, в тексте А.Васильева «Будь моей тенью» лирический герой чувствует неприязнь к реальному миру и стремится к выходу за его пределы. Он ощущает конфронтацию с окружающей его средой, чувствует свою необычность и маргинальность:
Словно я паук в паутине, словно дерево в пустыне,
Словно черная лиса в норе.
Образ паука распространен повсеместно в разных культурах, чрезвычайно многозначен и амбивалентен. Как символический образ паук составляет основу значительного числа мифологических фольклорных сюжетов во множестве как преемственных, так и изолированных друг от друга культурных традиций. Влияние на интерпретацию этого животного как символа одновременно (в разной степени) оказывают сразу несколько характерных особенностей его облика и поведения. Порождение «из самого себя» нитей новой субстанции и формирование из нее упорядоченной структуры – крайне важный аспект, определяющий значение паука как символа созидания. В этом значении паук естественно проявляется в роли существа, причастного основам мироздания. В разных традициях он сам является космическим творцом, демиургом или высшим божеством (Космический Паук, Великий Паук, Великий Прядильщик), созидающим ткань мира, сопутствует богам-творцам как советчик и помощник или же неустанно выполняет труд, установленный космическим порядком и необходимый для его поддержания. Способность паука к передвижению во всех направлениях, в том числе в воздушной среде, связь с небом позволяет рассматривать его как посредника между различными мирами (как по вертикали, так и по горизонтали). Некоторые народы, проживавшие на территории Сибири рассматривали паука как душу, покинувшую тело.
Мы можем предположить, что лирический герой А. Васильева находился на грани между жизнью и смертью, между амбивалентными пространствами. Бытие лирического персонажа погранично, раздваивается между идеальным миром мечты и непривычным ему пространством реальности. Герой ждет своего часа, он верит, что произойдет что-то, способное помочь ему попасть в «иной» мир:
Я живу в ожидании чуда, как маузер в кобуре.
Двоемирие создает ощущение бесконечного скитания-плена рок-героя: идеал для него недосягаем, а реальность враждебна:
В эту ночь дивным цветом распустится папоротник,
В эту ночь домовые вернутся домой.
Тучи с севера, ветер с запада,
Значит, скоро колдунья махнет мне рукой.
На Руси существовало поверье, что в купальскую ночь с 6 на 7 июля – самую короткую в году – нельзя спать, так как в это время оживает вся нечистая сила: ведьмы и оборотни, русалки и змеи, колдуны и домовые, водяные и лешие. Многие предания и традиции праздника Ивана Купалы связанны с растительным миром. По легенде, в ночь накануне Ивана Купалы расцветает папоротник: из центра куста показывается цветочная стрелка с бутоном, похожим на горячий уголь, а ровно в полночь на мгновение показывается огненный цветок. Если его сорвать – можно приобрести способность видеть клады, зарытые в земле, понимать язык животных, открывать все замки, просто приложив к ним цветок, обрести дар предвидения, принимать любой облик и становиться невидимым.
Западное направление повсеместно ассоциируется с умиранием, север же символизирует холодность, темноту, мрак, землю смерти, ночь, зиму, старость. Это еще раз подтверждает непреодолимое стремление героя покинуть мир живых.
Образ колдуньи в мифологии дуалистичен, он представляет собой не только символ абстрактного зла, но и является олицетворением смерти, проводником в потусторонний мир.
Пространство дома в лирике как А. Васильва, так и других рок-поэтов отличает хорошо оформившийся локус с глубоким концептуальным содержанием. Если в славянском языковом сознании дом – это, прежде всего, положительные коннотации: домашний очаг, отчий дом, родина, убежище, то для рок-поэтов дом может соотносится с местом заточения, которое не позволяет герою вырваться на свободу:
Холодно мне в горнице,
Двери не откроются,
Ключи у рака, а рак на горе.
Двери и окна реализуют семантически сходные смыслы, означающие возможность выхода в иной пласт бытия, в данном контексте мы можем проследить невозможность героя выбраться за пределы дома, т.е. невозможность реализации его желаний. Следует также отметить отсылку к русской народной сказке «Кощей Бессмертный», которая дополняется видоизменением поговорки «Когда рак на горе свистнет», т.е.: «Смерть моя – на конце иглы, которая в яйце, яйцо – в утке, утка – в зайце, заяц в сундуке… [Сказка о Кощее Бессмертном]. Это создается посредствам игры слов, что, в конечном счете, способствует приращению нового смысла в тексте.
Мотив двойничества, изначально свойственный ментальности русской культуры и проявляющийся в бинарности, более всего обостряется в переломные моменты культурно-исторического развития, что обусловлено общей неустойчивостью, кризисом общественного сознания, мироощущения. Герой А. Васильева, обращаясь к своей возлюбленной, призывает ее быть частью себя:
Будь моей тенью…
Данное действо происходит в пространстве сна, что тоже свидетельствует о двойственности:
Я не хочу расставаться с тобою
Без боя, покуда тебе я снюсь.
Таким образом, мифофольклорная природа в произведениях А. Васильева проявляется на нескольких уровнях. Автор использует в своих текстах структурное и мотивно-образное заимствования. Фольклор усиливает смысловое наполнение сюжета и образа, иногда создавая комизм, который становится более явным, что связано с особенностями народной смеховой культуры и законами устного народного творчества. Цитирование литературного произведения с фольклорным продолжением, осовременивание классического сюжета, его пародирование и переделка имеют место, когда за основу берется поэтическое художественное произведение.
До встречи, любители рока. Обняла.