Продолжение
В Сызрани на улице Советской напротив нашего техникума располагалась городская газета «Красный Октябрь». Ответственным секретарем редакции работал известный в области литератор Савватеев. Работал давно, еще с тех времен, когда там работал известный советский писатель Константин Федин. Саватеева мы хорошо знали.
Но доступнее нам был литературный работник газеты, бывший студент нашего техникума Иван Боровков. Он часто бывал у нас в техникуме, иногда давал материал из жизни нашего коллектива. По просьбе Усачева мы познакомили их. Боровкова пригласили в техникум на прослушивание стихов Усачева. Пригласили нашего учителя литературы Алексея Федоровича Луконина. Встреча состоялась в назначенное время, в назначенном месте. В руках Усачева были 2 толстых тетради. Он был в приподнятом настроении, оживленно разговаривал,, обращаясь то к одному из нас, то к другому..
Усачев встал, полистал свою тетрадь, начал читать. Большинство стихотворений он читал наизусть., с приподнятой головой, частил, слегка заикался. Лишь 2-3 строфы мне запомнились до сего дня:
Ну разве в этом мы правы
Что в нас оборванные нервы
И жизнь покончить готовы
Из-за какой-то гнусной стервы.
Или – В моей душе исчезли страсти,
Угас речей живой поток
Я отдал все суровой власти,
Тебе, чарующий Восток!
И примерно все в этом стиле.
Первым после некоторого молчания, произнес Петр Ганюшин: - «Стихи хорошие, хороший ритм и рифма. Выразительны.
- Талант видимо есть, но тематика и настрой упаднический – дополнил Кувшинов, не годно для нашей советской молодежи. Луконин, дав некоторый анализ формы, заключил, что может стихи и талантливы, но они слишком подражательны. Сплошная есенинщина.
Иван Боровков попросил некоторые стихи для изучения на предмет возможности опубликования их в своей газете...
На этом закончилась наша первая литературная встреча с Усачевым. Мы с тревогой, волнением наблюдали за Сашей на протяжении всего учебного года. Он включился в нормальную учебу – был зачислен на первый курс техникума. Учился неплохо, но имел срывы, срывы в учебе и в поведении. Иногда напивался, но ничего не скрывал от нас с Кувшиновым. Продолжал заниматься поэзией, писал стихи, был активным участником литературной группы техникума, его стихи печатались в стенгазете, один или два раза в городской газете. Во всем подражал Есенину. Знал много есенинских стихов и читал их на литературных вечерах и вечерах художественной самодеятельности техникума.
Однажды Саша Усачев с каким-то возбуждением влетел в комнату Кувшинова, пригласил его выйти на улицу. Тот посоветовал пригласить и меня. Вышли втроем на Советскую улицу, прошли к скверу, сели на скамейку. Разговор начал Усачев:-
- Вы знаете нашего коменданта Васильева?
- Конечно, почти год он работает у нас- ответил я. – А в каком смысле знать?
- В моральном, нравственном – ответил Саша.
- Ну как же знаем, работает хорошо, не пьет, культурный, вежливый – вступил в разговор Кувшинов. Не женат, хотя и в возрасте, но говорит, что жена у него умерла.
- Не все знаете, - уверенно произнес Усачев. Он развратник, развращает учащихся. Наименее обеспеченных, безропотных, смирных ребят он приглашает поздно вечером к себе в комнату, где живет, угощает хорошим ужином, а после чего оставляет у себя ночевать. Бедный полуголодный студент, после уплотненного ужина и польщенный приглашением начальства, оставался ночевать. Далее он кратко изложил суть разврата...
Мы договорились завтра утром пойти к директору и рассказать обо всем.
Анатолий Григорьевич, как всегда внимательно выслушал нас, сразу же послал за Иевлевым. Того нигде не нашли. Директор предложил нам идти на занятия, заверив, что этим вопросом займется он лично. Предупредил, чтобы никто об этом ничего не знал. ...
.
Через 2 недели состоялся суд. Комендант нашего общежития Васильев осужден на 10 лет тюремного заключения.
В Сашу Усачева мы еще больше поверили. Парень прямой, открытый. Еще много раз мы с ним встречались, шутили, балагурили, пели, читали стихи.
После окончания техникума Кувшинов написал мне на работу письмо, в котором сообщил, что Саша Усачев исчез. Никто не знает куда. Больше об Александре Усачеве я никогда ничего не слышал. Как сложилась его судьба – неизвестно. Да и жив ли он. Человек очень большого риска.
3-й курс. Мне 18 лет. Ну кто не вспоминает эти удивительные красивые годы
… Черемухи цвет, Усидишь ли дома в восемнадцать лет.
Я влюбился в свою однокурсницу Аню Зимину. Учились мы с ней в одной группе еще с Самары. Ее родное село Екатериновка Безенчукского района. Училась она хорошо, даже отлично. Симпатичная блондинка. Но влюбился ли?- много раз я задавал себе этот вопрос. И наверное вернее было бы сказать понравилась она мне больше других девчат. В истории нашей любви и дружбы с Аней Зиминой больше рассудочности, чем чувства. Именно она человек вот такого склада и характера. Мы гуляли по Советской, ходили в парк, целовались, обнимались, но но и поцелуи и объятия были прохладными, не горячими. А беседовали больше не о природе и любви, а об успеваемости, о математике ( по которой она всегда была отличницей). О том, как она оказывала помощь Никонову в решении задач, о педпрактике и т.д. и т.п.
Он всегда мне нравилась, но нравиться и любить не одно и то же. Вскоре как-то незаметно мы отошли друг от друга. Не изменили. Ни она, ни я. Настоящей любви не было. Но вспоминал я ее всегда хорошими словами.
После окончания техникума встретились мы с Аней Зиминой через 9 лет в 1945 году случайно. На Казанском вокзале в Москве. Мы ехали с женой Асей из Куйбышева в Ленинград.
Я был в форме старшего лейтенанта, она – в форме младшего лейтенанта авиации. Мы разговаривали не более получаса. Наши поезда отходили. Она успела сообщить, что выходит замуж. Наверное останется в армии. Из бывших однокурсников видела только Савченко Яшу, в форме рядового солдата в ботинках с обмотками. Могли ли мы подумать тогда, 9 лет назад, что наш лучший студент, отличник учебы когда-нибудь останется позади нас...
Последней моей любовью в техникуме была Вера Счистляева. Она училась на 2-м курсе нашего техникума. Симпатичная, низкого роста, круглая, кудрявая с волосами каштанового цвета, глаза в форме узких продолговатых щелочек, всегда слегка улыбающаяся. Романтичная о натуре. Жила она на квартире своей тети недалеко от вокзала, рядом со стадионом. Туда я ее часто провожал. У стадиона был сосновый парк и мы часто упражнялись в беге вокруг сосен, прячась и догоняя друг друга. Часто она забиралась в глухие кусты и тогда, отыскав, я целовал ее бесконечно.Она убегала, я догонял ее и вновь целовал.
Вера Счистляева – это не Настя Рябцева и не Аня Зимина. Это противоположность Ани Зиминой. Всегда улыбающаяся и гримасничающая. У нее преобладали чувства над рассудком. Причем чувства не глубокие. Это полупустая девчонка. Но она симпатичная. Внешне привлекательная, производящая эффект. И целоваться с ней было приятнее, нежели с Настей Рябцевой и Аней Зиминой. Ее я наверное полюбил, какое-то время даже мучился ревностью. Но это было недолго. Мой выпуск из техникума прервал нашу дружбу и любовь. Да я как-то и не связывал нашу дружбу и любовь с нашей будущностью. Я почему-то не верил в ее верность, не верил в се6рьезность ее любви. Уж больно она была какой-то поверхностной, легкомысленной, скользкой, обтекаемой...
Во время дружбы со Счистляевой у меня произошла довольно неприятная и страшная история. Однажды, где-то в мае мы гуляли с ней в том же сосновом парке у стадиона. Задержались до поздна. Проводив ее до дома, я возвращался в общежитие. Время было где-то около часу ночи. Навстречу мне шли 3 парня. Поравнявшись, они остановили меня и приказали следовать за ними. На мой отказ и препирательства они вынули финские ножи и с 3-х сторон направили на меня. Пойдем, поможешь нам – заявил один из них – тебя не тронем, ты только поможешь нам. Ничего не оставалось делать, как идти. Проходя по какой-то совершенно темной улице один из них перепрыгнул через забор одного из домов и тут же возвратился с лопатой. Я ничего не мог понять. Скоро повернули на другую улицу и шли еще долго. Я волновался, а проще сказать начал трусить. А когда подошли к полуразрушенному забору и я увидел могильные кресты – я чуть не взвыл, начал упрашивать парней, чтобы отпустили меня. Ребята строго под угрозой тех же ножей полушепотом предупредили меня, что если я буду кричать, то они покончат со мной. Они просили помочь им, что в этом случае они гарантируют мне жизнь и безопасность. Мне опять ничего не оставалось делать. А когда подошли к какой-то свежей могиле, они дали мне в руки лопату и еще раз предупредили, чтобы я работал тихо, не слышно, раскапывал эту свежую могилу. Дрожащими руками я приступил к работе. Время от времени мне помогали один из них по очереди. А когда я скрылся в землю с головой, то стал работать один. В какое-то время они все легли на землю у кучи земли и шепотом предупредили меня, чтобы я прекратил работу.
Потом я понял, что в это время кладбищенский сторож делал обход своего поста. Когда же он удалился они вновь дали мне команду на продолжение работы. Так я докопал до гроба. Один из них проворно прыгнул ко мне в яму с молотком и какой-то монтировкой, быстро подцепил крышку гроба и открыл ее. Там я увидел труп, свежий мертвый труп. Я ужаснулся. А парень дал в руки мне большой гвоздь и приказал раскрывать рот мертвого трупа и выдрать золотые зубы. Я весь был покрыт холодным ледяным потом. Дышать было тяжело, отому что пахло и могильной сыростью и разлагающимся трупом. Я изловчился и стал вынимать зуб за зубом.
Когда сказал все, сверху угрожающе прогудели – Нет не все , давай еще 3 зуба. В могильной темноте мне невозможно было разглядеть и я орудовал ощупью. Когда подал наверх еще 2 зуба, оттуда меня еще раз предупредили, чтобы я подавал еще один последний.
Стоявший около меня в могиле парень полез своей рукой в рот усопшей (это была женщина) и убедившись, что там ничего е осталось, также проворно выпрыгнул из ямы. Какое-то мгновение я остался один в могиле, а когда позвал их, на мой голос никто не ответил. Я поднялся наверх по той же жерди, по которой опускался и поднимался парень., посмотрел кругом – никого не было. На востоке зарозовела заря. Начинало рассветать. Я полусогнувшись, а где и ползком добрался до полуразрушенного забора, через него выбрался за пределы кладбища и бегом побежал по пустырю, а затем и начинающейся улице.
Когда прибежал к себе в общежитие было уже почти светло. Ваня Никаноров сразу поднялся с постели и с тревогой спросил, где это я так долго болтался?
- Молчи! – ответил я, взобрался с головой под одеяло.
В какое-то время у меня закрадывалась мысль, а не связано ли это с Верой Счистляевой, не являлась ли она соучастницей этого весьма грязного поступка. Но всякий раз отметал эту мысль, Как и сейчас отметаю.
О случившемся я никому в техникуме не рассказывал, никто об этом не знал...
Последний год учебы в техникуме был годом еще более активной, кипучей общественной работы. Проводили студенческие общие собрания, комсомольские собрания, проводили литературные вечера, вечера художественной самодеятельности, спортивные соревнования. Играли в футбол на стадионе, в волейбол и баскетбол. Проводили массовые гуляния в лесу, на которые выезжали всем техникумом. Хорошо помню одну из таких массовок, которая проводилась на Монастырской горе в молодом дубовом лесу. С нами выезжал на массовку все наши учителя, руководство техникума во главе с директором. На массовках , да и других вечерах студенты тайком потихоньку выпивали спиртное. Еще более тихо и совершенно секретно выпивали мы с Кувшиновым. Он всегда учил, чтобы люди не знали, что мы выпивали, после выпивки надо держаться тактично, культурно.
Для меня это было новостью, так как я знал, что у нас в деревне после выпивки все должны знать, что ты пил, веселился, иначе какая же это выпивка!
В конце июня 1936 года у нас состоялся большой выпускной вечер.
Мы получали настоящую путевку в жизнь. Веселились всю ночь, Танцевали, пели хоровые песни, гуляли по Советской улице. Целовались, прощались, давали клятвенные обещания писать, никогда не забывать друг друга. Теперь мы идем, встаем на самостоятельный жизненный путь, становимся в начале длинной, извилистой, запутанной жизненной дороги.
Продолжение следует