Ещё одной творческой болью Высоцкого были его стихи. Он мечтал при жизни увидеть выпущенный сборник. Рассылал свои произведения во многие газеты, однако, печатать их запрещали. Высоцкий тяжело переживал это, но всё же надеялся. После смерти сына, Нина Максимовна расскажет: «Однажды, после очередного отказа он долго молчал. Затем отошёл к окну и резко сказал: «Всё равно меня будут печатать! Хоть после смерти, но будут!»» Эти слова оказались почти пророческими.
Конечно, слушателей было великое множество. Тысячи километров магнитофонной ленты, но всё же - это слушатели. А вот отпечатанные стихи казались завершённым изделием, не терпящим чужого вмешательства. Это было, как картина для художника – апогей его творчества, и Высоцкому хотелось того же. Он желал чувствовать себя поэтом, а не только бардом и площадным певцом.
Обращался Владимир Семёнович с этим вопросом и к многочисленным друзьям, которые имели хорошие связи. Среди них: Андрей Вознесенский, Александр Межиров, Давид Самойлов. Они, казалось делали, что могли, но снова и снова на их пути вставала глухая стена непонимания. Однако, у министра культуры РСФСР семидесятых годов, Ю. Мелентьева было другое мнение. Он считал, что если бы его так называемые друзья по – настоящему захотели издать стихи Высоцкого, то у них бы всё получилось. В то время они были вхожи во все кабинеты и могли решить вопрос всего одним заявлением.
Скорее всего, так и было, ведь эти же самые, именитые люди, за глаза называли Высоцкого певцом – самоучкой, дворовым бардом без культуры писания и пения. А при встречах, пряча своё самодовольство, дарили ему собственные книги с трогательными надписями: «Милый Володя, спасибо вам за ваш талант, за вашу искренность. Андрей Вознесенский». Дарили, и считали, что пока с него хватит и этого.
Но стихи Высоцкого, как и его песни, ушли в народ. Люди самостоятельно перепечатывали песни с полузатёртых плёнок, переплетали эти рукописные тексты, и они превращались в подобие книги. Таким образом, благодаря Высоцкому, родилось новое восприятие искусства – «магнитофонное».
Не обошли своим вниманием многочисленные друзья и знакомые связь Высоцкого с Мариной Влади. Многие считали, что в их отношениях царила взаимная корысть, свой расчёт. Он обладал прекрасной женщиной блестящей французской актрисой, мечтой миллионов советских мужчин. Она же пыталась «прибрать его к рукам», свить любовное гнёздышко, сделать его домашним и ручным. Вероятно, они все ошибались. Корысти не было, была любовь. Большая, взаимная, всепрощающая. Вдвоём они жили в собственном мире, удивительно красивом и совершенном, таком, что пробуждал неимоверную зависть со стороны многих.
Зависть вызывала и роскошная трёхкомнатная кооперативная квартира, которую Марина обустраивала собственными руками, и «Мерседес» с иностранными номерами, и невероятная популярность этой пары. Зависть, недобрые мысли, сплетни, некрасивые слухи – всего этого было много вокруг Высоцкого при жизни, и стало ещё больше после его смерти. Но пусть это останется на их совести…
Марина Влади понимала, что её муж болен. Вначале, когда их отношения только начинались, она терпимо относилась к его алкоголизму. Видела, что когда она приезжала, он переставал пить. Думала, что ситуацию можно контролировать, или само пройдёт со временем. Высоцкий же пытался убедить себя и других, что это не болезнь. Он говорил, что алкоголь необходим ему для творчества и жизни, и что в любой момент может бросить. А потом, когда понимал, что может уже не вернуться из – за черты, сам просил отвезти его в больницу, где врачи могут помочь. Иногда помогали, но ненадолго.
Он несколько раз подшивался, но срывы были бесконечными. Марина ждала, нервничала, охраняла телефон, не спала ночами, и тоже начала пить. Подшивалась вместе с мужем у того же врача. Но никто и ничто не могло заглушить внутреннюю тоску Высоцкого, душевную трагедию, которую он нёс в себе всю жизнь. Всё это в конце – концов вылилось в стихи последних лет – и боль, и тоска, и раскаяние и прощание с жизнью.
Продолжение читайте здесь:
Начните читать сначала:
